— Где Эда?
Никто не знал. Она отправилась купаться, как всегда, в вечно находимых ею прудах, озерах, реках... Она не могла жить без воды. И приказала им остаться. Они не посмели ослушаться...
— Все готово к ночевке, — к нему подошел Дван. — Трубить отбой?
Крупным галопом в лагерь влетела рыжая кобыла без всадницы. Она заржала, пошла боком, словно зовя за собой, мотала головой. Такого еще не было...
Сердце у Варга в груди стукнуло и остановилось. Он вскочил на первого попавшегося коня, и кобыла, словно только этого и ждала, понеслась в лес. Кто-то еще помчался за ним, крикнув подбежавшим солдатам скакать следом... Войско замерло. В воздухе повисла тревога.
Дита, подходившая к палатке Варга с полным котлом супа, тоже увидела лошадь Эды — не расседланную, с двумя большими желтыми седельными сумками из тисненой кожи и без всадницы... Почувствовала, что почва уплывает у нее из-под ног.
Кобыла привела их к кусту калины, все еще выделявшемуся красными ягодами в наступающей темноте. На земле, в луже крови, раскинув руки, лежала Эда. Ее глаза были закрыты, из груди торчала стрела.
Эпилог
УЦЕЛЕВШИЕ
Сквозь кружевную темно-зеленую пелену летела стрела с черным оперением. Круглое древко звенело, прорезая голубоватый воздух, и гул нарастал вокруг, гул и голоса...
— Вышел срок, — сказал чей-то холодный голос. Кто это сказал? — Север больше никогда не станет великим. Иссякла кровь Вирга в мире среднем, и забыли люди о королеве Севера. Холод и страх... только холод и страх остались в этих краях...
Отовсюду посыпался снег, зелень листвы исчезла, как исчез и голубоватый воздух, и летящая стрела... Гул стих. Летели снежинки — крупные ледяные осколки падали на лицо, делая ему больно, очень больно...
— Вышел срок, — повторил холодный женский голос, чистый и безучастный.
И тут стрела вошла в плоть...
Орана видела истекающий дух жизни: он поднимался, как дым, сливаясь со стелющимся потоком серого тумана. Она проснулась внезапно, чувствуя в груди боль — там, куда вонзилась стрела в тело... В чье тело? Дочь Дары! Девочка, которую она никогда не видела... Дон сказал, что Дара родила девочку много лет назад — девочку, которая может изменить мир... если останется жива.
Орана поднялась с лежанки и выглянула в окно, но ничего не было видно. Какая безлунная ночь! Как будто мир сомкнулся, и ничего больше нет... Слышно мерное дыхание спящих наверху. Кто-то что-то шепчет во сне. Как больно... Почему не проходит эта боль в груди, от которой перехватывает дыхание? Как будто это в нее вонзилась стрела...
Ощущение непоправимого несчастья нахлынуло, затопив все ее существо. Она распахнула дверь и вышла во двор. Угадывалось очертание высокого частокола. Где-то далеко ухала сова, слегка шелестела листва высоких деревьев. Старуха пыталась вдохнуть полной грудью и не могла, ощущая в груди что-то, что мешало... Чувство невыразимой тоски пронзило ее.
И тут все вдруг исчезло: пропал забор лесного поселения, лес вокруг словно растворился, позади не оказалось избы. Орана стояла посреди степи, где снег заносил тела павших. Сколько хватало глаз, тянулось ратное поле. Мертвые лежали друг на друге, раскинув руки, открыв рты в последнем крике, и блестели в призрачном свете падающего снега не-закрывшиеся мертвые глаза. Ведунья оглянулась — все пространство вокруг нее было заполнено бранным полем, где медленно падал крупный, колючий снег.
Над головой раздался крик ворона. Она подняла глаза: силуэт огромной птицы едва угадывался высоко-высоко, но хлопанье крыльев раздавалось так близко, как будто можно было протянуть руку и коснуться кружащегося над ней крылатого хищника. Она пошла, стараясь не потерять его из виду. Шла прямо по телам павших, спотыкаясь и преодолевая лежащие на земле трупы, как будто это были холмы. Замаячили впереди чернеющие стволы деревьев. Орана почувствовала, что снег больше не идет и холод отступил. Из черной пелены безлунной ночи блеснули желтоватые горящие глаза, и бурая тень заворчала, приближаясь к ней.
— Смерть пришла за королем, — она услышала глухой, низкий голос, идущий словно из-под земли. — Она уже не отступит... Только ты сможешь ее прогнать — если успеешь.
Тень впереди развернулась, и блеск глаз исчез. Раздался удаляющийся треск веток, хлопанье крыльев пропало, все вокруг погрузилось во тьму...
Орана снова вскочила... Где она? Она вышла из избы? Она в лесу? Что происходит вокруг? Нет, по-прежнему лежит на лежанке в доме, где наверху спят дети. Чуть потрескивает курящееся бревно в печи, слабый отсвет огня отбрасывает резкие, ломаные тени от предметов на стены. Боли в груди больше нет, как и исчезло чувство пронизывающего холода. Ей все это приснилось? Откуда взяться снегу ранней теплой осенью? Откуда это наваждение: стрела, мертвые, кричащий ворон, бурая тень...
Она слишком задержалась здесь. Это не ее жизнь — уже не ее. Север остался в прошлом, она должна идти на юг... Дона больше нет рядом... Ничего, она помнит все, что верный воин ей говорил: король уже покинул небесные чертоги, он придет до следующего лета, осталось меньше года... Но смерть распростерла крылья над королем, она будет сопровождать его всю дорогу. Три раза она попытается его забрать из мира живых. Смерть отступит перед двумя женщинами. Одна из них — она, Орана... Женщина чужой крови сможет отвести смерть от короля первый раз. Но победить ее можно будет, только если она тоже будет там...
Дон говорил, что ей могут помешать... Если она успеет, они смогут спасти короля... Но надо спасти и его мать, эту девочку, дочь Дары — ее внучку...
Дон пророчетвовал, что девочка Дары должна быть с сыном. Если погибнет она, не справится юный воин с наследником рода отца своего, который явится из дальних земель, во главе воинов невиданных, непобедимых, и заберет владыку смерть... Если сумеют живущие уберечь короля эти три раза, свет белый изменится. Вернутся на раздираемую войной землю мир и благополучие, и отступит море, и Север снова станет великим...
Она должна поторопиться... В путь!
Спящие зашевелились с первыми лучами солнца. Тарина спустилась вниз, в горницу. Огонь в печи уже потух, но воздух был еще наполнен ароматом горящей березовой коры, свежим запахом дегтя. На грубых досках стола лежали широкие солнечные лучи, подчеркивая поцарапанную поверхность дерева и оставшиеся от вчерашнего позднего ужина крошки.
Она оглянулась: что-то было не так, чего-то не хватало... Тарина растерянно поморгала глазами. Исчезла сшитая из волчьей шкуры котомка, всегда висевшая в углу. Не было грубой бежевой кожаной накидки, которую Орана использовала вместо одеяла, всегда покрывающая ее лежанку, когда старуха покидала избу. Пропали стоявшие в углу лыжи, вокруг которых паук сплел свою паутину.
Тарина вышла во двор — ворота поселения распахнуты настежь. Дежурящий наверху старик уронил белую голову на руки, спит у раскрытых створок...
Новость не удивила никого — Орана ушла. Покинула их, ни с кем не попрощавшись и никому ничего не сказав. Горий вздохнул и долго задумчиво поглаживал усы цвета перца с солью, уставившись на пыльную сухую дорогу. Никто больше не упоминал имя странницы, но в деревне поселилась тревога...
Кхах проснулся ночью и вздрогнул: рядом с его лежанкой сидел человек — высокий, костлявый старик с длинной седой бородой, весь покрытый бурой медвежьей шкурой. Ночной гость устремил на шамана суровые голубые глаза.
— Иди, делом занимайся, — сердито сказал, почти не открывая рта.
— Каким делом? — растерянно зашептал ничего не понимающий Кхах.
— Жертву надо принести кровавую, отвлечь смерть.
Кхах вытаращил узкие глаза.
— Если уж пленил меня, то помочь теперь должен, — сурово продолжал визитер. — Иди в лес, добудь зверя. Пусть кровь льется, много крови... Предложи смерти.
Шаман повел глазами: большая клетка на столе стояла пустая, хотя дверца была закрыта. Ворона внутри не было. Какая-то сила заставила его взять в руки широкий большой нож и покинуть избушку...
