Кари, проснувшаяся, как всегда, поздно, услышала слабое пение снаружи. Она торопливо натянула сарафан и осторожно спустилась по сход-цам. Пение раздавалось позади избушки, пришлось обойти дом кругом.
На большом плоском черном камне, спрятанном посреди невысокого молодого ельника, лежала туша окровавленного лося. Зияла черная рана распоротого брюха, блестела выпавшая гладкая печень. Кхах кружился возле туши с большим ножом, пел что-то. На его плече сидел освобожденный ворон, рассматривая убитого зверя деловито и молча.
— Ты что делаешь? — девушка от удивления вытаращила глаза.
Шаман бросил на нее острый взгляд из-под лохматых бровей, недовольно скривил рот. Ответил не сразу, словно раздумывая, говорить или нет:
— Жертва это.
— Кому жертва? Зачем?
— Смерть отвлечь.
— От кого?
— Не знаю. Его дела, — Кхах мотнул головой на птицу, сидящую на плече.
Тут только Кари заметила, что ворон не связан.
— Не улетит он? — забеспокоилась.
— Не улетит, — спокойно заметил Кхах. — Договоренность у нас. Иди, помоги...
— Что делать-то надо? — Кари подошла, боязливо косясь на свежий звериный труп.
— Кровь собери, пусть постоит тут. Сердце и печень рядом положи.
— Мы есть будем лося?
— И не вздумай!.. — будто испуганно вскричал Кхах.
— Волки придут, — с опаской произнесла девочка, — или медведь...
— Нет, — под нос забормотал Кхах, по-прежнему потроша тушу, безостановочно кружась вокруг нее. — Не зверя мы приманиваем...
Словно подтверждая его слова, раздались быстрые шаги, и из лесу вдруг вышло маленькое существо, почти по пояс невысокому Кхаху — круглая фигура, одетая в серо-коричневые лохмотья, как в перья. Существо оказалось старой женщиной, скрюченной в три погибели, с таким морщинистым лицом, что складки кожи образовывали сплошные бугры на потерявшем всякие черты лице. Седые волосы выбивались вокруг лица и окаймляли редкой бородой острый подбородок. Коричневая шапочка напоминала засохший крупный лист. Ее черные, как будто без белков, глаза скользнули по девочке и остановились на Кхахе. Он, словно ожидая ее появления, спрятал окровавленный нож в рукав халата и отступил спиной к избушке, оттесняя плечом Кари.
— Бери, владычица, отнеси своему народу, — словно заискивая, произнес он на глазах изумленной девушки.
— Что просишь взамен? — старуха задумчиво заковыляла вокруг камня.
— Попросите смерть отступить перед молодой королевой Севера...
Птица на его плече не двигалась, словно неживой была. Старуха с невероятной силой вдруг закинула за спину огромную тушу мертвого зверя, которая полностью спрятала ее под свисающей кожей, рогатой головой и волочащимися по земле копытами, и быстро скользнула в заросли. Кхах повернулся к ней спиной, крепко схватил за руку Кари и устремился к дому. Боковым зрением девушка увидела, что на камне остались внутренности лося. Шаман затащил ее в избушку.
— Кто это был? — испуганно распахнув огромные глаза, прошептала девушка.
— Первые люди.
— Откуда они?
Шаман вздохнул, посадил ворона, словно окоченевшего, в клетку, закрыл ее и сел на лавку.
— Не упоминай о них без нужды... Живут в чаще Сумеречного Леса остатки первых людей. Другие они, не такие, как мы, от иных корней. Древняя магия им осталась доступна.
— А почему прячутся, как звери?
— Потому что время их уже ушло. Видят они то, что нам недоступно, слышат они нами неслышимое. Связь держат с другим миром...
— Зачем?
— Неужели ты думаешь, — сурово спросил Кхах, — что отсутствует связующая нить между теми, кто жил прежде, ныне живущими и теми, кто будет жить после нас?
Кари смотрела на него растерянно, ничего не говорила. Шаман продолжал:
— Как река берет свое начало на склонах гор, куда не проникнуть человеку, и течет в края, представить которые не можем — лишь насладиться нам дано ее разливом мимолетным, — так и жизнь течет от предков к потомкам, озаряясь светом сознания в нас. Но если забудем о связующей силе, направляющей все в этом мире, будем озабочены лишь хлебом насущным да потребностями жалкого существования в мире среднем, то измельчаем и выродимся.
— Так сам же говоришь, что не знаем мы ни начала ни конца... Как же разобраться, что нам следует делать и куда идти?
— Жизнь показывает, расставляет знаки. Смотреть нужно уметь, слышать неслышимое, видеть невидимое, дабы понимать течение жизни.
— Научишь меня?
— А что здесь учить? Все вокруг тебя смыслом полно. Без смысла ни лист не упадет, ни мысль не родится... Меньше о себе думай, наблюдай за миром.
— Научи меня в будущее заглядывать.
— Зачем тебе? — шаман тщательно закрыл слюдяное окошко меховой накидкой, и в избушке сразу стало темно, как поздним вечером.
— Чтобы знать, куда идти... чтобы не ошибиться.
— Чтобы не ошибиться — сердце слушай и знаки примечай вокруг.
— Сложно сердце слушать, — заметила Кари, взбираясь с ногами на лежанку. — Слишком многого ему хочется.
— А ты не обращай внимания, что ему хочется, а замечай, что ему действительно нужно, без чего не проживешь.
— А без чего ты не проживешь? — вдруг спросила Кари.
— Без смысла...
— И какой у тебя смысл? — не унималась девочка.
— У каждого свой смысл. Мой — читать следы тех, кто ушел, и следить за теми, кто придет.
— Зачем?
— Чтобы не потерялись те, которые в пути,— задумчиво сказал Кхах.
Мрак окутывал все... Мрак и запах тлена... и сырости... Где-то просачивалась и капала вода, и этот мерный глухой звук эхом отзывался по всему подземелью. Сюда не проникали ни солнечные лучи, ни звуки снаружи, и прятавшиеся люди уже потеряли счет дням. Иногда к звукам текущей воды примешивалось далекое топотание мягких лап.
Кап-кап-кап — раздавалось, как будто капли отмеривали время, ставшее бессмысленным для наблюдения. Изредка к этим звукам присоединялось тихое пение окончательно сошедшей с ума Мартины. Она баюкала давно умершего ребенка и пыталась втолкнуть разбухшую от молока грудь в уже много дней мертвый рот.
Водан весь сжался в комок. Его уже не тошнило от запаха разлагающихся трупов и испражнений, как и не болели глаза от ядовитых газов, поступающих в подземелье. Он привык ко всему, как будто родился и вырос, и провел всю свою короткую жизнь в темноте подземного склепа, среди разлагающихся трупов и сумасшедших людей, поедавших мертвую плоть своих товарищей...
Он забыл вкус хлеба, забыл, как выглядит солнце и небо... Или он хотел забыть? Да! Он хотел забыть все, что случилось до той ночи, когда их разбудил топот бегущих людей, звон металла, крики... До того момента, как мокрый человек с безумными глазами ворвался в дверь и убил всех — мать, его новорожденную сестру и старшего брата. И обернулся, чтобы заколоть и деда, бросившегося защищать их бедный дом со ржавым тупым мечом, слишком тяжелым для старика. Эта короткая задержка и позволила Водану молнией метнуться в дымоход и протиснуться в вонючую трубу, что и спасло ему жизнь.
Он вылез на крышу и оглянулся: понял сразу, что враг проник в город. На улицах Монатавана кипел бой... Повернул голову к черной цитадели, где мелькали факелы и звон металла доносился даже сюда — в бедный жилой квартал.
Водан увидел, как в маленьком внутреннем дворике позади их дома несколько людей пытаются отодвинуть решетку в саду, закрывающую сточную канаву. Скатился по черепице, повинуясь безотчетному чувству, побудившему его присоединиться к ним. Две женщины, старая и молодая, прижимающая к груди младенца, и старик сдвигали тяжелую решетчатую крышку, закрывающую вход в подземный коллектор. Одна из женщин, их соседка Мартина, узнала его.
— Водан, помоги...
И девятилетний мальчик оказался именно той недостающей силой, которой им не хватало, чтобы поднять чугунную решетку.
— Что там? — шепнул он, обращаясь к своим невольным спасителям.
— Никто не знает, что там, — так же тихо прошептала Мартина. — Но здесь — смерть...
