— Сможешь выйти на арену?

Дван пощупал голову, покрутил шеей.

— Конечно... смогу. Немного болит плечо, но, похоже, я легко отделался, по сравнению с остальными.

Варг насупил брови.

— Ты поговорил с женщинами?

— Да. Винта клянется, что никто из них не расскажет, что здесь произошло. Мол, гладиаторы просто жестоко побились, не поделив девок.

Он удовлетворенно кивнул, встал и прошел вглубь камеры. Бойцы сидели у стен, кто вытянув ноги, кто на корточках. К запахам человеческих испражнений и пота добавился запах свежей крови. На подстилке у стены лежал поверженный гигант, его глаза были открыты. Услышав приближающиеся шаги Варга, чернокожий повернул к нему голову. Блеснули белки и зубы, когда он спросил:

— Что это было? Магия?

— Я не верю в магию... Что это было? Искусство, которого никто из нас никогда не видел. А впрочем... я не знаю. Ты сможешь выйти на арену?

 — Нет. Во всем теле слабость. Я не могу держать спину ровно, когда сижу.

Лежащий титан закрыл глаза и замер. Со стороны коридора раздался шум, затем звук отворяемого замка. В камеру вошла группа солдат во главе с начальником охраны цирка. За долгие годы службы Ивар привык к своим подопечным и стал даже симпатизировать гладиаторам. Он стольких проводил на смерть, стольких вынес с арены... О выживших заботился, тяжело раненным помогал уйти из жизни. Некоторые оставались живы многие годы: Варг, Дван, Эрик, Ван, Эрда... Сейчас Эрда недвижим.

Чернокожий не шевелился, лишь тихо подымалась и опускалась могучая грудь.

— Он не может сегодня сражаться, — сказал Варг.

— Именно сегодня он должен был биться! — начальник стражи не скрывал раздражения. — Как вы могли подраться до такой степени? И из-за кого? Из-за шлюх!

— Бойцы сами решают, какую женщину взять. В этот раз возникли разногласия.

Ивар посмотрел на Варга внимательно.

— Ты знаешь, я бы хотел иметь такого друга, как ты. Иногда мне кажется, что ты мне друг. Здесь что-то не так... Что-то не сходится в вашей истории.

Варг изобразил тень улыбки на лице: не губы раздвинулись, а слегка расслабились мышцы у висков.

— Ивар, друзья встречаются за столом и прогуливаются. То, что у нас случаются доверительные моменты или мы разговариваем ночи напролет, не заменит совместных ужинов и проведенной охоты. Мы по разные стороны решетки. У тебя в кармане ключи от всех замков. А я... я заперт в каменном мешке. И даже когда я могу выйти, на меня обращены пики и мечи. Мы не можем быть друзьями.

Ивар поднял брови и прикрыл веки.

— Я знаю, знаю... Знаю, что рано или поздно ты умрешь. И некому мне будет рассказать про Марту и детей, когда я буду дежурить у вас ночами. И никто мне больше не посоветует такого, как ты. Мне будет не хватать наших разговоров... Мне будет очень тебя жаль...

— И, тем не менее, ты ведь никогда не откроешь дверь и не выпустишь меня? — виски Варга напряглись, и тень улыбки исчезла.

 Ивар не ответил или не успел ответить. Раздался шум марширующего отряда, и в камеру вступили новые латники. На этих были аккуратные чистые камзолы, в руках пики. Их предводитель, пожилой худой мужчина по имени Дивар, с лохматыми бровями и крючковатым носом, быстрым шагом пошел к беседующим. Сидевшие начали подниматься, в их глазах засветилась ненависть.

Предводитель латников остановился, не дойдя до Варга и Ивара нескольких шагов, и обвел глазами полуподвальное помещение, одной стороной подымающееся на арену, а другой уходящее под землю.

— Все получили одежду? Одеты?

— Одеты, но не покормлены, — проворчал Ван, высокий и очень худой гладиатор с могучей шеей и свисающими до подбородка русыми усами.

— Вам, собакам, не положена еда перед боем. Тем более, что многим она не пойдет впрок, — губы командующего скривила злая усмешка. — Есть будут выжившие. Сегодня вам дадут вина.

Только что вошедшие в камеру солдаты опустили пики наперевес и сошлись спинами, как будто опасались нападения заключенных.

— Ты, Ивар, понесешь наказание за то, что произошло, — Дивар с торжеством посмотрел на начальника стражи, тот потупил глаза. — А вы, собаки, больше не получите женщин. Трахайте друг друга и крыс.

Оглянулся на латников, вошедших вместе с ним, ожидая одобрительной реакции на свою шутку. Но лица солдат, увешанных оружием, были напряжены. Никто не любил входить к гладиаторам цирка. К тем, другим, которые содержались на северной стороне города за крепостной стеной — другое дело. Те были пугливы и покорны. А эти отборные бойцы внушали невольный страх, какой вызывают дикие звери, даже находясь в клетке.

— На арену, драаги. К оружию!

Заключенные молча потянулись вереницей к воротам.

 Солнце заливало город, и душный воздух окутывал все вокруг горячим одеялом. Спешившие в цирк люди смеялись и возбужденно разговаривали, со всех сторон слышались шутки и грубые заигрывания мужчин.

Нравы Вандервилля строгостью не отличались. Под холщовыми одеждами собирался пот, и воздух наполнялся запахами человеческих тел, а еще жареной рыбы, которую готовили и продавали на каждом углу.

Цирк быстро заполнялся людьми. Первые ряды занимали мужчины посильнее. Женщины и дети садились ближе к выходу, чтобы в случае давки или вспышки ярости толпы можно было быстро уйти. В королевской ложе возникло движение: маленький толстенький человечек в одежде оливкового цвета начал поднимать ткань, драпирующую кресла, и закреплять ее так, чтобы солнце не беспокоило членов правящей семьи. К нему подошел латник, оглянулся вокруг — начали прибывать знатные персоны. Они рассаживались целыми семьями. Ежемесячная битва гладиаторов завершалась танцами и угощением. Выкатывали огромные бочки с дешевым пурпурным вином для народа, а знать собиралась во дворце, где обед плавно переходил в ужин, а последний заканчивался балом.

Солнце блеснуло в прорези бойницы, отбрасывающей тень на королевскую ложу, но драпировки были уже закреплены. Толстячок в оливковом камзоле устал и вспотел. Его жирный подбородок и брыли колыхались под шевелящимися пухлыми губами, а большая свисающая родинка над верхней губой покраснела. Он еще раз обвел глазами ложу — все приготовления были завершены, и вытер лоб засаленным платком.

— У меня все готово.

Человечек спрятал платок в карман, сложил в маленький сундучок необходимые для крепления ткани инструменты и, низко поклонившись кому-то в темноту коридора, ретировался. Вошел начальник королевской стражи, очень худой рыцарь с большими залысинами и глазами навыкате. Начал оглядывать все вокруг, внимательно всматриваясь в лица: незнакомых нет... Его взгляд остановился на занявшем место сразу под королевской ложей высоком мужчине в шлеме с опущенным забралом. Рыцарь кашлянул и окликнул его по имени: «Граф Бен». Воин внизу повернулся и снял головной убор. Сидевшие поблизости невольно притихли и отвернули головы, на трибунах же, наоборот, пронесся шум, и все взгляды устремились на него.

Графа называли за глаза Страшилой. Много лет назад, когда он был очень молод, в битве его ударили железной цепью, размозжив нос и превратив лицо в кровавую кашу. Каким-то чудом уцелели глаза. Темносерые, невероятно красивые глаза непонятно как сохранились на лице, превратившемся в сплошную рану. Носа не было. Разорванные губы так и не срослись. Вместо одного уха зияла дыра. Лоб, щеки, подбородок представляли сплошной рубец. Страшила никогда не появлялся без шлема. Войска он не оставил, за ним укрепилась слава сильного воина, уважаемого человека. Он почти не говорил. Никто никогда не слышал от него никаких слов, кроме отдаваемых команд и приказов. Друзей у него не было. Граф был вторым лицом в армии после лорда Даневана и жил во дворце. Его имение примыкало к южной границе Арута — северной страны. Страшила пользовался, по непонятным причинам, удивительным уважением вдовствующей королевы. Резкая, нервная Диана Травал становилась очень почтительной, и голос ее смягчался, когда она говорила с ним.