В свободное время Торгаш разрабатывал средства нападения. В комнатах стояли резервуары, и он разводил огонь, дышал дымом, терпел всё это безобразие, выделяя какой-нибудь редкий металл, полупроводник или соль. В недрах холма имелись смежные помещения с турбинами, которые вырабатывали электричество. В обособленной дальней комнате, в его отсутствие неизменно запертой, он изготавливал взрывчатку и особые яды, убивавшие нотов. Просторное вытянутое помещение служило «лавкой» и было полно сложных механизмов, которые обычно бездействовали. Но иногда он оживлял какую-нибудь машину для починки всяких приборов, обработки пригодного для использования обломка сапфира или создания совершенно нового устройства только ради того, чтобы произвести впечатление на гостью. Он похвалялся, что может даже получать нановолокна и выращивать чистые алмазы, но ему просто некогда или незачем. И, разумеется, он постоянно оставлял ее одну на день и дольше, чтобы выполнить какое-нибудь неназываемое, но крайне важное дело, которое касалось его нотов или было связано с морем.

Обязанности монстра-божества съедали уйму времени.

Но, возвращаясь домой, Торгаш наслаждался покоем. Сидя в кресле или на их общем ложе, он любил рыться в своей ячеистой памяти и выуживать истории о минувших веках и невидимых мирах. Обычно они не имели конца и ничему внятному не учили. Часто — немногим отличались от пустой болтовни. Да, старик был крут, а его жизнь на острове стала поразительным достижением, но иногда ей казалось, что человеческий разум не так уж прочен, как он утверждал, что его душа тронута какой-то порчей или безумием. Он стал таким экспертом в своем ограниченном существовании, что не замечал своего прискорбного упадка и уж тем более не мог ответить на давно и надолго отложенные вопросы.

Еще у него имелись правила, то мелкие, то серьезные, но обычно нерушимые. Он запрещал ей выходить за баррикаду. Это было славно, поскольку она не желала иметь никаких дел с его драгоценными нотами. Но ей не разрешалось заходить во многие комнаты и говорить на многие темы. Ее ничуть не интересовали его старые друзья и любовницы, но сам запрет на вопросы о его Мертвых лишь усиливал любопытство. Хуже того, Торгаш начал следить за тем, что она ест и сколько. Он заявил, что печется о ее организме. И был, возможно, прав, но и в детские годы ее не держали под таким строгим присмотром. Даже мать позволяла ей действовать наугад и совершать непростительные ошибки, так как готовила дочь к временам, когда все табу окажутся сняты.

Женщина редко задумывалась о будущем, но иногда, уплывая мыслями, представляла, как остается здесь на годы, возможно, на много лет. Но в следующий миг всегда возникал очевидный и опасный вопрос: почему Торгаш живет в одиночестве? Она была не первой женщиной, добравшейся до его двери и не ставшей ему врагом. Но он уходил от ответа, когда она спрашивала, сколько здесь побывало других. Словами и долгими взглядами он давал понять, что в итоге все гостьи вернулись на материк. Но она невольно спрашивала себя: что случалось, если любовь давала трещину? Может, прежние любовницы не покидали его? Может, их биокерамические мозги были снабжены ярлыками и помещены в потайную гробницу?

Она решила дождаться, пока до зимы останется несколько дней, и смыться без предупреждения. Именно поэтому она крала только всякую мелочь, которой Торгаш не хватится. И всё же составила длинный список ценностей — предметов слишком важных, чтобы бросить: надо будет их забрать, когда придет срок.

Среди них был и любимый автомат, стрелявший большими разрывными пулями, и беззвучный пистолет с кинетическими, а она уже знала по запаху, где лежит сумка с боеприпасами для обоих.

Она собиралась похитить пробирки с его склада минеральных веществ, но только малую часть из полного списка: если пожадничать, то он, чего доброго, устроит погоню.

Шкуру улита.

Инструменты, само собой.

Смену одежды.

И сушеных отлей-грибов, чтобы хватило на тридцать дней. Она решила, что если сумеет все это унести и достигнет суши до того, как начнутся бури и опустится тьма, то без труда перезимует и обеспечит себе небывалое лето.

Владея оружием и экономя боеприпасы, она станет серьезной силой в мире людей и нотов.

Если-если-если-если…

Но куда же податься? В голове была мешанина из фактов и всех отрывочных сведений, какие она узнала за жизнь. Всё это выглядело невыносимо расплывчато. Ей требовалась карта, начерченная и надписанная так, чтобы она поняла. У нее уже было несколько простеньких карт, она лишилась всех. В жилище Торгаша стояла странная машина, которая показывала похожие на карты рисунки. От линий и непонятных письмен болели глаза. Но как-то утром Торгаш ушел по какому-то важному делу, и она попыталась запомнить похожий на лабиринт чертеж — переплетение ходов и помещений, намного больше, чем его домишко. Но на единственной картинке, похожей на карту, изображался серый, сухой и странно плоский мир с всего несколькими причудливыми горами, которые возвышались над одним полушарием.

Торгаш каким-то образом прознал, чем она занималась в его отсутствие, и обрадовался. Тот плоский мир оказался очередным из бессчетных предметов его восхищения.

— Что это такое? — спросил он, возвращая серый мир на экран. — Есть мысли, Греза?

Очевидно, это было что-то важное. Но, поскольку Торгаш охотнее реагировал на незнание, она пожала плечами:

— Нет. Никаких мыслей.

— Я прибыл оттуда.

— Это Земля? — спросила она недоверчиво.

Ее реакция огорчила его. Он покачал головой, затем произнес:

— Это не мир. Это звездолет.

— Ты прибыл на этом шаре?

— Не совсем так.

Она ждала, зная, что продолжение не замедлит последовать.

И оно последовало. Он долго распространялся о древнем, пустом сосуде, который был найден дрейфующим меж галактик, и рассказал, как люди забрали его себе и отправили великолепный трофей в круговое галактическое странствие. Торгаш долгое время путешествовал внутри этого корабля, а потом, на судне гораздо меньшем, явился сюда.

— Этот шар движется по кругу?

— Если еще не сбился с курса, — ответил он, — то да.

— Значит, в итоге он обнаружит нас здесь, — заключила она.

Торгаш покачал головой.

— Для начала, звездолет не направлялся сюда, и потом, я сомневаюсь, что его капитанов заинтересует нечто столь далекое и убогое. Прости.

— За что? Разве ты ведешь этот пухлый корабль?

— Великий Корабль. Это его название.

Она втайне решила, что имечко так себе. Пренебрежительно пожав плечами, заметила:

— Чем бы ни был этот шар… раз он сюда не вернется, то может с тем же успехом и вовсе не существовать… тогда зачем тратить время и думать о нем?

О том, что у нее будет ребенок, предупредила мать. И в том же неотвязном сновидении сообщила: дитя обречено на смерть. Но затем покойница рассмеялась и напомнила, что эта участь ждет всех детей. Главное, чтобы оба хорошо питались и младенец родился крепким, а после она должна научить сына — это будет мальчик — всему, что пригодится в жизни. Потом, если мальчик окажется не только сильным, но и везучим, прискорбный день удастся отложить на тысячу непростых и замечательных лет.

Тут женщина проснулась и обнаружила, что стоит глубокая ночь, а мужчина спит рядом.

Что же дальше?

Ее первым порывом было бежать, и немедленно. Жизнь, проведенная в непрестанном бродяжничестве, требовала не меньшего. Но она находилась взаперти, по крайней мере пока. Застряла в постели этого спящего великана, лишенная выбора, могущая только смирно лежать, тихо дышать и тщательно обдумывать, как и почему действовать дальше, что бы она ни предприняла.

Для развивавшегося плода не было ничего важнее питания.

Торгаш мог днями разглагольствовать о крошечных безымянных органах, редкоземельных элементах и о том, как трудно организму построить новый мозг. Но она не нуждалась в отвлеченных понятиях, чтобы понять глубину эгоизма и грубости нерожденных. Они забирали свое из каждого глотка воды и пищи. А если этого воровства было мало, то с удовольствием забирались в кости несчастной матери и поглощали ее запасы драгоценных веществ.