Местность была окрашена в темно-лиловый цвет, граничивший с черным, и пропитана дождем. Даже на бегу женщина различала десятки запахов: зимних цветов, дождевой воды, грибных спор, насекомых и, собственно, каменистой, влажной почвы. Вествихри прятались, пока она не очутилась в самой их гуще; тогда они взмыли в небо — изящные зеленые лица, пустые серые глаза, раззявленные мясистые рты и неизменно сварливые голоса. Вокруг нее взлетело около сотни этих существ, и она, на миг поддавшись праздной фантазии, подумала, не оттяпать ли себе и ноги — а потом схватить одну из птиц за шею, и пусть несет ее прочь из этого злополучного места.

Вытянутый склон завершился рекой, может быть, той, а может, и не той же самой, вдоль которой она двигалась последние десять дней. От зимней хмари водная кожа истончалась, но мертвый белый пузырчатник был достаточно прочен, чтобы выдержать вес женщины — по крайней мере, вблизи от лесистого берега. Путешествовать в открытую было опасно, но так она хоть не оставит очевидных следов, а бежать по реке сможет быстро. Сапфировый нож пропал вместе с отрезанной рукой. Наноуглеродный по-прежнему сидел в ладони, и длинное серое лезвие было запятнано кровью, в которой уже кишели железоядные жучки. Она пронзила клинком речную кожу и напилась из открывшейся раны. Вода была теплой, перемешанной с зимними водорослями и рыбьими фекалиями. Не прекращая пить, женщина вытерла нож сперва о брюки, а следом о кромку пончо, прикрывавшего торс, после чего вернула свое единственное оружие в ножны, встала и обнаружила, что ноги ее не держат, хотя веса в ней и мало.

Ее колени, подкосившись, вновь опустились на эластичную узорчатую поверхность реки. Внизу проплыло что-то крупное. Женщина почувствовала, как водная кожица вздыбилась, и увидела высокий плавник, который врезался в пузырчатник, а в дырку, пробитую ее ножом, просунулся черный глаз на толстом коротком стебле. Он изучил ее, видя в ней пищу и считая добычу легкой.

Инстинктивное отвращение напугало ее, и этот страх придал сил, чтобы встать и побежать дальше. На следующем крутом повороте женщина продолжила нестись по реке до места, где течение стало быстрее и злее. Водная кожа здесь была так тонка, что ей не приходилось доверять. Ниже по течению свободная вода искрилась от острых корундов и пенной дымки; мелкие ловцы скользили низко, а огромные мотылеты, с крыльями жесткими, широкими и тонкими, как сны, нависали далеко в вышине, жарились в мутном оранжевом мареве полуденного неба.

Женщина перешла обратно на твердую почву, остановилась и посмотрела вверх по течению, изучая проходимый отрезок реки.

Враги не показывались.

Она запрыгала по камням, а когда не рассчитала дистанцию, поскользнулась обеими ногами и резко шлепнулась. В бедре что-то треснуло, и его тотчас ожгло огнем; измученное маленькое тело принялось отгонять эту новую напасть.

На участке, где течение замедлялось, кожа восстановилась, и женщина, прихрамывая, бросилась пересекать поверхность.

За следующим поворотом она, недоступная глазам неприятеля, перебралась на другой берег и приказала ногам спешить, убеждая себя, что обогнала всех врагов до единого.

Но силы были на исходе. Волнение и страх нахлынули одновременно. Задыхаясь, она втянула свое дрожащее, полуголодное тело за древний ствол огромного дерева-небоскреба. Встречались ли ей раньше такие листья? Ни разу, нет. Река текла на север, в край, не похожий на ее родной, и деревья с тонкими, но широкими лиловатыми листьями приветствовали ее плотной тенью, раскидистым пологом и густым, жирным смрадом жального улья, находившегося невдалеке.

Улей был прикреплен к пропитанному влагой стволу громадного дерева, старый, усеянный живыми и мертвыми жальщиками, и вся колония гудела, предупреждая ее о своем присутствии и крайне дурном настроении.

Уцелевшей рукой женщина подобрала плитку сланца и направилась к дереву, без всякой надобности закрыв глаза. Насекомые не могли причинить ей вреда. Размахнувшись, она ударила по улью. Жальники обезумели. Воздух наполнился гулом от крыльев и лап. Они подхватили своих покойников, выставили перед собой их высушенные тела и вонзили в ее пончо и тонкую загорелую кожу шипастые жала. Но яд, способный отравить сотню нотов, не подействовал на ее чужеродную ткань. При обостренной чувствительности, которой нынче не было и в помине, она ощутила бы слабейшие уколы, а сейчас не заметила ничего и ударила еще дважды, громя деревянные стены, вторгаясь в покои матки и обнажая золотистый воск, от которого ее изголодавшемуся нутру предстояло и разболеться, и насытиться калорийным богатством.

Ей невероятно повезло, но холодные голоса Мертвых напомнили, что за везение приходится расплачиваться.

Набив воском рот и сделав первый глоток, она подавилась и закашлялась. Пришлось сунуть себе в зубы кисть, чтобы пища не вывалилась. Жевание превратилось в тяжелый труд. Глотание — в бедствие. Но израненное тело отозвалось мгновенно, вырабатывая ферменты для расторжения прочных связей, преобразуя необычные липиды в другие жиры, которые легче усваивались и пробуждали железы и протоки, слишком долго бездействовавшие и только грезившие о пище.

Двадцать вдохов-выдохов — и она опьянела.

Еще двадцать — и она уже стояла на карачках среди прелой растительности старого леса, пережевывая вторую порцию и разминая в горсти заготовку третьей. В этот момент женщина отметила, что в пострадавшем плече разливается приятное тепло. Она глотнула снова, еще раз откусила от кома и скосила глаза, наблюдая, как из запекшейся крови вырастает голая розовая культя — тотипотентное образование, имеющее всё необходимое для форми- рования настоящих костей, мышц и нервов. Если бы можно было наесться до отвала и выспаться, успела бы отрасти короткая рабочая рука с крохотной кистью, взывающей к применению. От этого тело уменьшится совсем ненамного, а прочие кости станут лишь чуточку более хрупкими. Для набора потерянной массы понадобится несколько дней усиленного питания, и полное восстановление сил потребует пищи посытнее, чем нынешняя. Но в этот волшебный, нежданный миг легко было поверить, что ее жизнь внезапно изменилась. В захолустном уголке неизвестной страны она набрела на заказник, изобилующий жальными ульями и другими легкодоступными сокровищами, и следующую тысячу лет будет повелевать этим лесом — могучий монстр, несущий горе и окрестным нотам, и куда более опасным и неотвязным врагам.

Отвлечься ее заставило какое-то движение.

Она плавно и медленно повернула голову, глядя на склон и реку.

Дождь, серый и ровный, усиливался и взбивал истомившуюся по солнцу кожу реки. Она слышала шум ливня, и обоняла его, и чувствовала запах реки. А потом увидела одинокую фигуру, расслабленно бегущую вдоль дальнего берега. Сложением чужачка не особенно отличалась от нее, но одета был лучше: наряд подстраивался под фон, и существо двигалось с видом охотника, идущего по верному следу, — подавшись вперед, с чуть поднятой головой и с каким-то продолговатым, жутким оружием в руках.

Ее первая мысль, нелепая и ошибочная, была о том, что зрение у нее, верно, замечательное, если она с такого расстояния заметила этого монстра.

Но тут из-за соседнего дерева шагнул второй охотник. Вот кто шел первым и выдернул ее из грез: самец, человек, высокий и восхитительно крепкий, с округлым и безволосым лицом; большое избалованное тело упитано не хуже других на ее памяти.

— Ничего, — сказал мужчина кому-то.

Затем после долгой паузы добавил:

— Здесь.

Ее полупустое брюхо заныло, а культя новой руки дрогнула. В остальном она так и стояла на коленях, неподвижная, как смерть.

Человек задержался, чтобы посмотреть по сторонам, но так и не взглянул на нее. У него, как и у напарника за рекой, имелось оружие: старинное, с длинным стволом и магазином, наверное, полным разрывных пуль. Армированный шлем был увенчан чем-то вроде радиопередатчика. За широкими плечами — кожаный ранец, достаточно вместительный, чтобы спрятать чью- нибудь конечность. Она увидела, как алмазный ствол нацелился в никуда и опустился. Но только чуть. Затем вместе с оружием ушел обратно к реке, где ступил на пропитавшуюся дождем кожицу и произнес еще несколько слов. Слишком тихо, чтобы разобрать, но возбужденно и радостно.