Я и Ки Фах рассуждали о будущем, что ждало впереди, а ты сидел в стороне от нас, погруженный в книгу «Планета опасности и желания», написанную каким-то чужеземцем: самый обсуждаемый бестселлер того лета.
Уже в доках над нами моргнули экраны, а это значило, что твоя сестра только что прибыла с Первой планеты. Мы стояли у выхода и ждали, пока выдохнется поток пассажиров: вьетнамцев и сюаньцев, одетых в шелк. На их лицах застыло напряжение от пережитых необъяснимых звуков и картин, возникавших перед глазами, причудливых искажений металла, плоти и костей — непременных спутников полета сквозь глубокий космос на корабле-разуме. Помимо обычных пассажиров вниз спускались даже высокопоставленные лица из Правления, легко узнаваемые по одеяниям из парчи и драгоценностям из нефрита и золота, украшавшим пучки волос. Направляясь в сторону космопорта, гости что-то негромко обсуждали. Позади них, не имея при себе ничего, кроме темно-оранжевого цвета одежды, со спокойными и как будто не подверженными старению лицами, брели монахи. От их умиротворения мне стало как-то не по себе. Последней сошла женщина с пустыми, мертвыми глазами, ведомая, подобно ребенку, ее мужем. Мать, не пережившая рождения очередного Разума. Должно быть, мои руки непроизвольно сжались: Ки Фаху пришлось приложить силу, чтобы вынудить меня отвернуться, его хватка оставила на теле синяки.
— Все позади, — успокоил он, — тебе не придется проходить через это вновь.
Я опустила взгляд на прозрачные до самых костей руки. Им никогда не стать прежними, такими как до рождения Ми Ненг.
— Да. Не придется.
Мы развернулись и лишь затем обнаружили, что тебя с нами не было. Я недоуменно посмотрела на Ки Фаха, пытаясь затоптать ростки паники: в конце концов, ты уже не ребенок и вряд ли мог так просто потеряться и нуждаться в помощи.
— Наверное, он пошел посмотреть на другой док, — предположил Ки Фах.
Мы обыскали все доки, цеха, главные вестибюли и даже расположенные чуть в стороне от суеты космопорта пагоды, но там тебя не оказалось.
Мы нашли тебя в задней части порта, куда причаливали корабли с других планет, в них пассажиров на время полета погружали в анабиоз. Ты внимательно рассматривал прибывших. Их лица блестели не успевшей просохнуть жидкостью анабиозных капсул, взгляд был потерянный — люди еще не оправились от шока после пробуждения, от понимания, что с их далекими планетами теперь их связывает лишь тончайшая нить анзиблевого[62] канала и что все, кто им дорог, за время их долгого путешествия либо состарились, либо умерли.
— Анх! — позвал Ки Фах.
Поглощенный приезжими, ты даже не обернулся.
— Мы волновались, — сказала я, кладя руку тебе на плечо.
Ты был напряжен. Я наивно винила во всем стресс от новой, непредсказуемой жизни, что предстояла тебе на должности мандарина.
— Пойдем, твоя сестра нас ждет.
Всю дорогу ты шел в угрюмом молчании. Позже мы встретились с сотрудницей экипажа, в чью обязанность входило следить, чтобы на корабль не проникли посторонние, и Ки Фах назвал наши имена. Узнав, что мы — семья Ми Ненг, девушка обрадовалась и поздравила нас с тем, что у нас такая замечательная дочь. Ты всегда делал недовольное, исполненное ревности лицо, когда упоминали твою сестру, но в тот раз ты не проронил ни слова.
— Сынок? — взволнованно спросила я.
По мере того как мы углублялись в тоннель, ведущий к комнате, где покоилось настоящее тело твоей сестры, твое напряжение только росло. Стены стали органическими, через несколько шагов на них запестрили витиеватые строки из стихов, и мягкое непрерывное гудение вливалось нам в уши: то билось сердце Ми Ненг, и его вибрации проносились через весь корабль.
— Какой же все-таки вздор, — произнес ты, когда мы вошли.
— О чем ты? — спросил Ки Фах.
— Корабли-разумы, — последовал ответ, — подобной мерзости не должно существовать.
Ки Фах вопросительно посмотрел на меня, но в кои-то веки я не смогла найти нужных слов.
— Нам стоило брать пример с иноземцев, — продолжил ты, сжимая руки в кулаки.
Мы остановились посреди вестибюля, украшенного красивыми красными фонарями под потолком, строчки стихов на стенах воспевали счастливое воссоединение семьи: так Ми Ненг приветствовала нас у себя дома. Я знала, что дочь все слышит, что ей наверняка больно, но поздно было пытаться вынести спор наружу. Уверена, ты с самого начала хотел, чтобы все произошло именно здесь.
— Стоило брать пример? Думаешь, лучше вынуждать людей проводить в анабиозе целые годы, навсегда оставив то, что им дорого, позади?
— У них нет кораблей-разумов!
Ты не смотрел ни на меня, ни на Ки Фаха, вместо этого выплескивал весь гнев на окружающие тебя стены — твою сестру.
— Они не путешествуют сквозь те части космоса, которые должны оставаться закрытыми. Не видят тех вещей, что лишают нормальных людей рассудка. Они… они не производят на свет чудовищ лишь ради того, чтобы преодолевать космос быстрее!
Повисла тишина. Все, о чем я могла думать, — это о приметах, оставленных без внимания: о монашеских книгах, что ты приносил домой, о твоих визитах в ближайшую церковь Спящего, о бледнолицых иноземных друзьях, среди которых был тот, с кем ты так жарко что-то обсуждал на званом ужине.
— Извинись перед сестрой, — приказал Ки Фах.
— Нет.
— Ты назвал ее чудовищем. Извинись немедленно.
— И не подумаю.
Я убрала руку с плеча и отступила назад, схватившись за сердце, словно пытаясь удержать слова, которые все же нашли выход.
— Сын, извинись, прошу тебя, — произнесла я тем же тоном, которым разговаривала с тобой, пока ты был совсем мальчишкой.
— Ни за что.
Ты коснулся стены рукой, ощутил ее тепло и тут же отшатнулся, словно стена могла обжечь.
— Взгляни на себя, мама. Ты едва осталась в живых — и все из-за какого-то недочеловека. Сколько еще таких же женщин в мире, порабощенных лишь ради производства на свет подобных существ?
В тот момент ты походил на отца Павла, иноземца, переполненного той же самой отчаянной ненавистью и злобой. Но ты всегда мог вернуться в свой дом, у отца такой возможности не было.
— Я не нуждаюсь в опеке, сын, и разговор лучше продолжить в другом месте, — сказала я, жестом предупреждая возражения супруга, — а не здесь, где сестра слышит каждое твое слово.
На корабле поднялся слабый ветер, просвистевший вдоль пустых кают.
— Чудовище… — прошептала Ми Ненг, — пройди в сердце-комнату, братец. Выскажи все, что думаешь, глядя мне в лицо.
Ты посмотрел вверх, словно твоя сестра — гибрид из оптики и живых тканей, встроенный в корабль, — находилась там, и прежде, чем я или Ки Фах успели среагировать, развернулся и бросился прочь, сопровождаемый короткими сдавленными звуками. Я знала, то были рыдания.
Сын…
Я бы побежала следом, но Ки Фах остановил меня:
— Пусть успокоится. Бесполезно что-то доказывать, когда он в таком состоянии.
— Прости, — сказала я Ми Ненг.
Огни сверкнули, и корабль стал как будто тусклее.
— Он просто напуган, — попыталась успокоить нас дочь.
— Что никоим образом его не оправдывает, — хмуро возразил Ки Фах.
Но его не было при родах, он не мог помнить то, что помнила я: тень, осколком торчавшую из твоего сердца и омрачавшую все, что видели глаза.
— Как я не догадалась раньше, — сокрушалась я.
То целиком моя вина: не стоило приводить тебя на корабль в тот день. О чем я только думала? Оставить незнакомцев присматривать за моим собственным сыном?
— Не стоит брать всю вину на себя, — ответила Ми Ненг.
Я притронулась к стене, вглядываясь в бегущие строки стихов, в песни о рыбаках, которых переносили через реку огромные бакланы, о войнах, что бросали сыновей из края в край, словно нити жемчуга, строки о гибискусах, чья красота была обречена на увядание и забвение. А в голове проносились мысли о том, что таков и удел человека — увянуть и кануть в небытие, о том, какими незначительными мы кажемся в масштабах всего мира, и о том, что жизнь слишком коротка, чтобы отдавать ее в рабство вины и скорби.
