— В этом мире нет ничего, о чем бы я не имел права знать. Били.

— Ты. как всегда, прекрасно меня понимаешь.

Эти слова вызвали легкую печальную улыбку, которую Квинкс также прекрасно помнил все шесть десятилетий, минувшие со времен их юности.

— Именно поэтому я — Страж врат, а ты — моя гончая, — ответил Лэмбион необычайно терпеливым тоном. — Я всегда удивлялся, почему наши друзья талассократы никогда не стремились поставить на пьедестал Несотворенных человека.

Ион был одним из двух оставшихся в живых людей, которые могли спровоцировать Квинкса на необдуманный ответ.

— Ты действительно считаешь, они никогда не делали этого? В конце концов, и я вхожу в их число.

— Они считают тебя своим шпионом в доме Несотворенных. — Еще одна слабая улыбка. — Как бы там ни было, я думаю, что знал бы, если б кто-то из них когда-либо покусился на мой престол. Я полагаю, что они никогда не чувствовали необходимости в этом. Истина — странный товар.

— Как и конфиденциальность, — почти прошептал Квинкс в ответ на собственные, ранее мелькавшие мысли.

Хранитель врат покачал головой.

— Конфиденциальность лишь частный случай истины или ее сокрытия. Это… — Его рука, дрожащая от немощи старости, которая Квинксу еще только предстояла, скользнула над открытой книгой. — Это истина иного рода.

— Нет, ваше святейшество. Нет. Это всего лишь история талассократов. На нашей стороне Несотворенные и доказательства.

— Почему ты думаешь, будто существуют какие-то стороны, Били?

В этот момент Квинкс увидел смерть Лэмбиона. Плоть, туго и прозрачно натянутую на лицо, естественный коричневый оттенок кожи, побледневший до цвета кофе с молоком, глаза, словно треснувшие опалы. Огонь его жизни затухал.

— Всегда есть стороны, Ион. Долгие годы моя роль заключалась в том, чтобы хранить и защищать твою сторону. — Он помолчал немного, потом добавил: — Нашу сторону.

Прежде чем ответить, Хранитель врат выдержал слишком долгую, неловкую паузу.

— Я рад, что ты не отводишь сторон для Несотворенных. Они всё, и они включают в себя всё.

— Конечно. — Квинкс склонил голову.

Дрожащая рука опустилась в неожиданном благословении. Квинкс даже не понял, что Хранитель врат отложил книгу.

— Не слишком полагайся на доказательства, мой старейший друг. Им часто свойственно со временем оборачиваться против тебя. Доказательства могут измениться с обстоятельствами. Вера — то основание, на которое мы должны всегда опираться.

Квинкс оставался склоненным, пока Хранитель врат не ушел, прошаркав довольно далеко по спиральной лестнице, чтобы собрать там своих слуг, которые унесли его на волне тихих шепотков и благоуханий. Через некоторое время Квинкс распрямился и воскурил немного ладана перед тем, как преклонить колени на подушки в углу, зажав в руке небольшую, выполненную на рисовой бумаге копию Книги Жизни. Ее сделали в далеком Синде, из какого-то любопытства скопировав твердой рукой человека, владевшего кистью, которая состояла лишь из одного волоска. Акт веры? Преданность искусству?

Это не имело значения. Слова Несотворенных точно легли в ладони Квинкса. Из них он черпал утешение точно так же, как черпал его когда-то давно из объятий матери.

Или Иона.

Облегчение молящегося обернуло его к слабому внутреннему свету, который всегда наполнял Билиуса Квинкса, когда тот искал Несотворенных в честном, исполненном веры молчании с открытым сердцем и без единой мысли.

Много позже он подрезал фитили в своем кабинете и зажег ночник. Снаружи опустилась тьма, вечерний бриз нес раздражающий запах пыльцы и весеннюю свежесть гор на востоке и севере. Квинкс открыл окна, их застекленные красным створки, чтобы крошечный теплый свет лампы состязался со светом далеких звезд.

Конечно же, у Латеранского дворца имелись собственные обсерватории. Кто-то был вынужден размежевать линии мира. Даже всемогущие служители Талассоправосудия в прошлом хотели оставить небеса церкви. И сегодня Квинкс понимал иронию всего этого. И он не сомневался, что эта ирония не ускользнула и от талассократов Верхнего уровня и всех прочих мест.

Талассократы всегда знали, кем и чем был Квинкс, кто его создал, дал тело и душу, вне зависимости от посвящения в их ряды. Тот факт, что Ион умирал, ничего не менял в лояльности Квинкса.

Он посмотрел на запреты, так беспечно открытые там, где Хранитель врат оставил их, на одном из причудливо изогнутых письменных столов круглой комнаты. Книга была открыта на карте Сада Гандж, аннотированной так, как удосужились бы только еретики Талассоправосудия. Конкретно этот том был первым изданием «Переработанного стандартного изыскания» 1907 года.

Ему почти сто лет, а цветные оттиски так же хороши, как любой отпечаток современного латеранского пресса.

Ион оставил обрывок листа всунутым в стык страниц. Квинкс вынул клочок, и его собственная рука дрожала. Это короткое послание написали, должно быть, до того, как Хранитель врат пришел увидеть друга. Каллиграфический почерк, всегда присущий Иону, из-за возрастных изменений стал выглядеть странно и резко.

«Дорогой мой,

не позволяй им избрать тебя на престол Хранителя врат после меня. И не бойся того, что может быть доказано. Прощай, мне жаль, что я ухожу первым.

Всегда твой».

Итак, лицо Хранителя врат его не обмануло. Да еще «дорогой мой»… Они больше пяти десятилетий не говорили друг другу этого слова. Квинкс сжег записку дотла, затем размешал пепел. Потом вновь погасил ночник, закрыл и запечатал черной лентой запреты и сел в кресло у одной из раскрытых створок окна, чтобы смотреть, как медленно кружатся звезды, пока сразу после полуночи колокола Латеранской башни не прозвонят свои похоронные звоны.

Когда огромный железный колокол башни Альгефисик отбил последний, самый медленный из ударов, из глаз Квинкса наконец полились слезы.

Обряд погребения для его святейшества Лэмбиона XXII начался в Матинсе, когда первые проблески расцветающей зари мерцали, как угли, на востоке неба. В своем праве Хранителя веры, а значит, священнослужителя четвертого ранга в иерархии латеран Квинкс мог настоять на том, чтобы вести церемонию. Двое вышестоящих уже с головой погрузились в политические вопросы избрания примарха, как и представители со всего мира, впервые в истории Церкви получившие известие о смерти Хранителя врат по телелокатору.

Квинкс испытывал тошнотворное ощущение, будто мир очень скоро устанет от этих промелькнувших в его голове слов: «впервые в истории».

Вместо того чтобы вести церемонию, он решил присутствовать как прихожанин, человек, священник, скорбящий. Диакон Высокого латеранского придела вел первую часть службы. Молодой человек с вечно удивленным выражением лица, одетый теперь в просторную черную рясу, расшитую золотыми и серебряными нитями, начал службу в ночной сорочке, и лишь потом его спас псаломщик, принесший нужные ключи от келий.

Благовония, вновь и вновь, и знакомая мелодия, обозначающая порядок церемонии. Когда диакон зазвонил, согласно последовательности, Квинкс попытался отогнать мысли о башенных колоколах. Не забыть, ибо ничто не может быть забыто человеком его положения, лишь отложено на время.

Молитва, словно вентиль, открывала утешение Несотворенного, от Которого все проистекает и к Которому все возвращается. Было время, когда Квинкс понимал привлекательность ереси акватистов, поскольку все их пагубные метафоры фатально переплетались с литургиями самой Латеран- ской церкви. Случались времена, когда он спрашивал, в чем на самом деле заключался замысел Несотворенных, как будто Они могли прямо ответить ему. Бывали периоды, когда величайшим даром, который он мог получить, становилось тихое убежище. Квинкс позволил монотонному голосу диакона увести себя подальше от горя, в другое место, где заботы могли подождать, когда его сердце уделит им внимание.