— Грета Брин?

Папа говорит, что мамин голос звучит как целый город. По-моему, мамин голос — это мамин голос. Мне не нужен город, мне нужна мама. Она разводит кроликов, норок, морских свинок и всяких разных других зверюшек в научно-технической части, в отсеке «Кхам». Да, я слышу маму, но это не значит, что я уже встала. Чтобы сесть, нужно потянуться изо всех сил, всеми мышцами и косточками.

— Тише, деточка, — говорит мама.

Дядя в белом отцепляет меня. Какая-то тетя крепко держит мое запястье, чтобы я не дернулась и не перекрутила питательную трубку или счетчик пульса. Они уже сделали мне укол в сердце, чтобы его запустить. Вот теперь я сажусь и осматриваюсь по-нормальному. Папа стоит рядом, я вижу его помятое лицо.

— Привет, Гри-Бри, — произносит он, но не берет меня за руку.

На его комбинезоне нашивка с фамилией «Брасвелл». Я тоже откликаюсь на эту фамилию, хотя она громоздкая для девочки и даже для моего папы чересчур. Папа выглядит на тридцать плюс семь лет, ну или на пятьдесят плюс пятнадцать, это он так говорит. А мама говорит, он так шутит над тем, что не выглядит как спортсмен. Папа занимается дерьмо-формированием, и это тоже из его шуточек. По правде, папина работа нужна, чтобы мы смогли озеленить Гуге, когда прилетим, ну и выжить там.

Фу, у меня кислятина из живота подступила к горлу, прямо тошнит. Начинаю выбираться из яйца. Глаза таращатся-выпучиваются, руки трясутся-дрожат. Папа прижимает меня к себе, шепчет в ухо: «Ш-ш-ш». Мама с другой стороны гладит по щеке. Все остальные молча смотрят, и от этого как-то страшно.

Кажется, так проходит сто лет. Я говорю:

— Мы что, уже прилетели?

Все фыркают, какую глупость я ляпнула. Я высовываю ноги из капсулы и опускаю на пол. Моя горячка остыла. Почти совсем.

Бритый смуглокожий мужчина в желто-оранжевых одеждах выходит вперед, так что мама и папа должны посторониться. Я его помню, ну, вроде бы. У него трудное тибетское имя — Ньендак Трунгпа. В мое прошлое время не сна он заставлял меня произносить его тысячу миллионов раз, чтобы я запомнила. Мне было уже четыре года, но все равно я почти позабывала его.

— Как тебя зовут? — спрашивает советник Трунгпа.

Он знает мое имя, но я моргаю и отвечаю ему:

— Грета Брин Брасвелл.

— Где ты находишься?

— На «Калачакре», — говорю я. — На нашем страт-корабле.

— Покажи своих маму и папу, пожалуйста.

Я показываю, это просто. Они сейчас не спящие призраки корабля, живые-настоящие привидения.

— Куда мы летим? — спрашивает он.

— На Гуте, — говорю я. Снова простой вопрос.

— Что такое Гуге, Грета Брин?

Не хочу думать, хочу воды, хочу пить, мой язык едва ворочается, во рту кислятина.

— Планета.

Я наконец-то выбираюсь из капсулы наружу.

— Мисс Брасвелл, — теперь советник Ти играет во всезнайку, — назови мне две вещи, которые ты знаешь про Гуге.

— Это Страна снегов, — неуверенно говорю я. — Место усопшего царя к западу от древнего Тибета, да?

— Отлично! — говорит советник Ти. — А что оно значит для нас, летящих на «Калачакре»?

Я думаю и еще думаю.

— Далекая планета, на которой мы будем жить?

— Где именно, маленькая умница?

Опять легкий вопрос.

— В зоне обитаемости. В зоне Златовласки!

Какое чудное имя.

— Но где именно, Грета Брин, находится эта зона Златовласки?

— Вокруг звезды под названием Гли… кхе!.. — Я чуть не подавилась. — …звезды Глизе пятьсот восемьдесят один.

Бритый советник Трунгпа усмехается. Его лицо похоже на керамическую тарелку. Китайская коричневая керамика, по которой прошла трещина.

— Она в порядке, — говорит он призракам в усыпальнице. — И я думаю, что это она. Избранная.

Время от времени мы должны просыпаться. Вставать, есть и пить, двигаться — чтобы прийти в себя от урсидормизиновой спячки и не умереть раньше, чем доберемся до Гуге. Когда я просыпаюсь в этот раз, у меня есть мой собственный закуток, укромное убежище в обитаемом цилиндре под названием отсек «Амдо». В нем учебная кабинка с ремнями безопасности, чтобы не взлетать, когда отключается искусственная гравитация. Место принадлежит мне лично, это не просто общее пространство, которым пользуются все призраки.

Я долго терплю, но потом спрашиваю:

— Что хотел сказать советник Ти?

— Ты о чем?

Мама не смотрит мне в глаза.

— Он сказал, что я избранная. Что это значит? Почему он так сказал?

— Он расстроен. Мы все на корабле слегка не в себе.

— Но почему?

Хотя, кажется, я знаю. Мы так долго летим, что каждый рано или поздно немножко сходит с ума. Бортовая лихорадка, так это называется. Капитан Ксао однажды говорил о ней.

— Его святейшество Сакья Гьяцо умер, — говорит мама. — Мы все удручены и размышляем о том, кто станет ему заменой. Советник Ти был самым близким другом Далай-ламы. Советник полагает, что ты — его перевоплощение, Грета Брин. Посланная небом преемница.

Не понимаю.

— Он думает, что я — это не я?

— Полагаю, что нет. Горе затуманило его разум, но лишь на время.

— Я — это я! — возмущенно говорю я маме, и она соглашается.

Я помню Далай-ламу. Здесь, в отсеке «Амдо», в мое второе время не сна, когда мне было четыре года, он играл со мной в карты. Папа в шутку обзывал его «Йодой», как учителя из «Звездных войн», но Далай-лама больше был похож на арахисового человечка с упаковки орешков. Он носил стекляшку в одном глазу и смешную мягкую шапку желтого цвета. И он научил меня песенке про слона и муравья. А потом мне настало время принять урсидормизин и залечь в гибернацию. Теперь советник Ти говорит, что Далай-лама — это я, ну или я — это он. Но мама точно ненавидит подобную ерунду, как и я! Главное, чтобы из-за этого меня у нее не забрали.

— Я не выгляжу как Сакья Гьяцо. Я девочка и не азиатка, — говорю я и кричу на маму: — Я — это я!

— Положение вещей изменилось, — отвечает она, — и то, что ты считала истиной, тоже могло измениться, малышка.

Все, кто что-то значит в отсеке «Амдо», теперь думают, что советник Ньендак Трунгпа назвал меня правильно. Я — это не я. Я — следующий Далай-лама.

Двадцать первый Далай-лама Сакья Гьяцо умер, и я должна надеть его сандалии, которые мне не по размеру. Мама говорит, что он умер от естественных причин, но слишком молодым, чтобы это на самом деле выглядело естественно. Ему было пятьдесят четыре года, и он уже не попадет на Гуге. Если я — это он, мне придется занять его место, стать дугпа нашей колонии, Страны снегов. Дугпа — пастырь на тибетском. Я боюсь браться за такую работу.

В этом страшном есть и хорошее. Мне не нужно возвращаться в капсулу- яйцо и залегать в спячку. Я остаюсь не спать. Это теперь моя обязанность. Мне слишком много надо выучить, в гипносне столько не получится. Так что теперь у меня есть учебная кабинка, чтобы смотреть в ней видео, и наставник Лоуренс (Ларри) Ринпоче, который меня загружает по полной программе.

Сколько лет мне добавил сон, моя предыдущая жизнь во сне? Мне исполнилось семь, пока я была в гибернации. И я училась, пока спала.

Нехорошо, что люди называют меня «ее святейшество». Я девочка. Я не китаянка и не тибетка. Когда Ларри впервые приходит учить меня в моем закутке в «Амдо», я говорю ему об этом. Я видела Ларри в спекталях про самураев и космиков, он был темноволосым и широкоплечим. Сейчас уже не то, волосы его поседели, а в бедрах он теперь широк, почти как моя мама. Но глаза у него вспыхивают, даже когда он не сердится, и тогда Ларри становится похож на себя прежнего — звезду спекталей, крутого парня Лоуренса Лейка.

— А я похож на китайца, тибетца или хотя бы индийца? — спрашивает Ларри.

— Нет, не похож. Но ты и на будь-какую девчонку не похож.

— Не «будь-какую», а «какую-нибудь», ваше святейшество, — поправляет меня Ларри.

Мама говорит, он научит меня логике, тибетскому искусству и культуре, санскриту, буддийской философии и медицине, космической и планетной. А потом поэзии, музыке и драматургии, астрономии, астрофизике, синонимии, тибетскому языку, китайскому и английскому. Кроме того, истории кино, радио и телевидения, политике и практическому основанию колонии в далеком космосе, ну и еще куче всего.