День состязаний пришелся на равноденствие. Орбиты лун и кольца Сатурна выстроились в плоскости эклиптики, и горы отбрасывали на поверхность кольца В огромные рваные тени. Двое соискателей превратились в крошечные темные вибрирующие стрелки на ярко освещенном склоне и продвигались поначалу очень медленно, почти неуловимо для глаза. Постепенно набирая скорость, они делали уже по десять, а затем по двадцать километров в час.

Четкой видимости на поверхности не было. Горы ледяных частиц извергали из себя струи и вихри пыли и пара. В них возникали течения и конвективные ячейки. Это походило на попытку проплыть по краю песчаной бури.

Сони Шумейкер нырнула первой. Километрах в ста тридцати от старта она набрала слишком большую скорость, потеряла контакт со склоном, пропорола лед под собой и была подхвачена течением, утащившим ее глубоко внутрь. Пришлось воспользоваться реактивными двигателями скафандра, чтобы выбраться, и снаружи ее подобрал кораблик сопровождения. Алмаз Джек Дюпре прополз чуть дальше и тоже нырнул. И уже не вынырнул.

Когда Алмаз Джек погружался, ему срезало сигнальный маячок со скафандра, и, хотя корабли сопровождения просвечивали гору радарами и микроволнами несколько дней, ни малейшего следа Джека так и не нашли. Он исчез, но ходили слухи, будто он вовсе не погиб. Будто добрался до хорошо замаскированной капсулы с жизнеобеспечением, которую заранее разместил на маршруте, спокойно проспал весь период поисков, а потом ушел в одиночный дрейф или присоединился к группе переселенцев, довольный тем, что восстановил свою честь.

Впоследствии на кольцах проводились и другие гонки, но никто никогда не побил рекорд Алмаза Джека Дюпре: сто сорок три пройденных километра. Никто особо и не стремился. Даже Сони Шумейкер.

— Тут-то она и перешла черту, — объяснил Мэй Рори Джонс. — То, что она выиграла забег вокруг Мимаса, еще не делало ее одной из нас. Но уважение к достигнутому Алмазом Джеком Дюпре — это уже было то, что надо. Ваш отец тоже пересек эту линию. Он нас понимал.

— Потому что он обошел вокруг света, — проговорила Мэй.

Она старалась понять. Для них это было важно, и важно было, чтобы она их поняла.

— Потому что он понимал смысл этого путешествия, — поправил Рори.

— Один из нас, — повторил кто-то, а все остальные рассмеялись.

Высокие, тощие, бледные призраки, сидящие, сложившись пополам, на табуретках или устроившиеся на подушках, поджав под себя ноги. Сплошные локти и колени. Их лица в мерцании костра выглядели угловатыми масками. Но мгновение Мэй утратила ощущение реальности. Словно вторглась незваной в чей-то чужой сон. Она все еще была очень далека от того, чтобы принять этот чужой мир, этих странных людей. Оставалась туристкой, случайным человеком в их жизни, в том месте, которое ее отец сделал своим домом.

— Что это означает — уйти в дрейф? — спросила Мэй. — Что-то вроде года, проведенного в путешествиях, который требовался когда-то от подмастерья, чтобы стать мастером?

Она узнала об этом обычае на Земле, когда готовилась к поездке, собирая информацию. По достижении совершеннолетия юные обитатели внешних частей Системы нередко отбывали в продолжительное и, как правило, бессистемное странствие по лунам Сатурна и Юпитера. Зарабатывали чем подвернется, осваивали любые типы культур, знакомились с разнообразными людьми, после чего вновь приходили домой и возвращались к оседлой жизни.

— Не совсем, — откликнулась Лекси. — После года странствий можно вернуться домой. Но когда ты уходишь в дрейф, он становится твоим домом.

— То. что внутри твоей кожи, и то, что ты можешь унести, и ничего больше, — заявил Рори.

— То. что в твоем скафандре, — сказал еще кто-то.

— Я так и сказал, — проворчал Рори.

— А переселенцы? — продолжала расспросы Мэй.

— Это когда ты перебираешься в место, где раньше никто не жил, и начинаешь жить там, — разъяснила Лекси. — До Сатурна Солнечная система уже освоена, более или менее. Все больше и больше людей хочет убраться подальше от индустриализации, вернуться к тому, чем мы были когда-то.

— К Урану, — произнес кто-то.

— К Нептуну, — добавил другой.

— Переселенцы живут сейчас по всем Кентаврам, — сообщил Рори. — Знаешь, что такое Кентавры, Мэй? Это древние планетоиды, орбиты которых располагаются между Сатурном и Нептуном. Источник многих короткоживущих комет.

— На одном из Кентавров во время Тихой войны поселились Мэси Миннот с друзьями, — сказала Лекси. — Для них это был лишь временный дом, но для многих он становится постоянным.

— Если верить кое-кому, так сейчас и в рассеянном диске становится тесно, — хмыкнул Рори.

— Это планетоиды вроде тех же Кентавров, — вновь пояснила Лекси, — с длинными, вытянутыми орбитами, которые могут их привести вглубь до орбиты Нептуна, а могут и увести далеко за Плутон, за дальний край пояса Койпера.

— Первый такой, Лужайка Скрипача, был заселен по ошибке, — сказал Рори.

— Это легенда, — возразила ему молодая женщина.

— Я встречал человека, который был знаком с тем, кто видел как-то его своими глазами, — не согласился Рори. — Пролетал в паре миллионов километров и заметил признаки хлорофилла, но останавливаться не стал, спешил куда-то.

— Это и называется легендой, — гнула свое женщина.

— Там разбился корабль. — Рори подчеркнуто обратился к Мэй. — Потерпевшие кораблекрушение на пустынном островке. Не сомневаюсь, что в земных морях такое и до сих пор случается.

— Крушения бывают, — согласилась Мэй. — Только все постоянно на связи со всем, так что, если кто-то выжил, их быстро найдут.

— А вот внешняя тьма за Нептуном до сих пор в основном не заселена, — продолжал Рори. — Мы еще не закончили каталогизацию объектов пояса Койпера и рассеянного диска, и уж там точно все не связано постоянно со всем. История гласит, что, когда Тихая война вошла в горячую стадию, один корабль из системы Юпитера на подходе к Сатурну был поражен беспилотным снарядом. Двигатели оказались сильно повреждены, и корабль пронзил насквозь систему Сатурна и понесся дальше. Он не мог ни затормозить, ни причалить к чему-нибудь полезному. Команда и пассажиры погрузились в гибернацию. Шестьдесят — семьдесят лет спустя оставшиеся в живых проснулись. Они приближались к планетоиду где-то за орбитой Плутона, и реактивной массы у них оставалось в самый раз, чтобы выровнять орбиты.

Корабль вез строительное оборудование. Спасшиеся воздвигли себе жилище из битумных смол и глины планетоида. Пузырек воздуха, тепла и света, вращающийся вокруг оси, чтобы создавать небольшое тяготение, с фермами и огородами внутри, с вакуумными организмами, произрастающими снаружи, — такой же, как парящие мирки Пояса астероидов. Его назвали Лужайка Скрипача в память земной легенды о благодатном острове, не нанесенном на карты, на который иногда натыкались застигнутые штилем моряки. Может, ты слышала ее, Мэй?

— Боюсь, что нет.

— Они выстроили себе мир-сад, — снова вмешалась молодая женщина. — но при этом даже не попытались позвать на помощь. Насколько такое вероятно?

— Может быть, — рассудил Рори, — они не пытались взывать о помощи, не веря в то, что Три Силы все еще контролируют системы Юпитера и Сатурна. А может, они были счастливы жить там, где оказались, и попросту не нуждались в помощи. Они не хотели возвращаться, ведь домом для них стала Лужайка Скрипача. Планетоид давал им все необходимое сырье. Ядерный генератор корабля поставлял энергию, тепло и свет. Они и посейчас там, несутся по орбите где-то за поясом Койпера. Живут в плетенных из веток и листьев домах. Возделывают землю. Влюбляются, растят потомство, умирают. Там целый мир.

— Романтика деградации, — проворчала молодая женщина.

— Может быть, это просто сказка, — признал Рори. — Но в ней нет ничего невозможного. Таких мест, как эта Лужайка Скрипача, сотни. Тысячи. Это просто крайний пример того, как далеко готовы зайти люди, чтобы создать собственный мир. свой образ жизни.

Поговорили об этом. Мэй рассказала про свою жизнь в Искандарии, про детство, про тогдашнюю работу отца, про свою деятельность в Департаменте древностей, про завершенный недавно проект — раскопки торгового центра двадцать первого века, погребенного бурей под слоем песка в годы Переворота. Наконец все пришли к общему мнению, что пора спать. Местные жители забрались в гамаки или коконы, Мэй постелила себе на земле, под раскидистыми ветвями старого дуба. Ей было тревожно, из головы не выходил ледяной вакуум за высоким прозрачным куполом — в каморке портовой гостиницы она такого не ощущала. То была одновременно ночь под куполом и ночь на открытой местности. Над черными тенями деревьев сияли твердые, холодные звезды.