Резкая боль совершенно неожиданно пронзила плечо, и я отлетела назад, пропахав спиной полосу. Перед глазами не было ничего, кроме снега — падающего с неба крупными хлопьями и затвердевшего на земле.

Лицо матери нависло над моим так резко, что я вздрогнула. Едва уловимое движение с ее стороны — и мир завертелся кувырком. Перехватило дыхание…кажется, треснуло ребро.

Почти бесшумные шаги и темное пятно приближающегося силуэта вопили о том, что надо спрятаться. Морщась от жжения в плече, скинула капюшон и позволила плащу лечь к ногам оплавившимся огарком. Поздно. Рука с темными роговыми пластинами вместо аккуратных ногтей вошла мне в грудь прямо напротив сердца, и я позволила вспышке меня ослепить…

***

Я вынырнула из омута подсознания, и хмурый взгляд Высшего заново запустил мое сердце. Непроизвольно приложила ладонь к груди — вроде все на месте. Да уж, хорошо, что умереть во сне не значит умереть на самом деле. Как в "Кошмаре на улице вязов".

— Сколько раз это…будет повторяться? — рискнула я задать животрепещущий вопрос.

— Зависит только от тебя, — с жестокой честностью ответил Высший.

Я отметила, что баночка на столе светит жестяным донышком. И какого размера будет тара в следующий раз? Смириться со "следующим разом" уже было непростым испытанием для воли, не имевшей в своем послужном списке даже диет — я никогда не страдала лишними килограммами.

— Надо понимать, что сегодня я облажалась?

Иначе почему опекун смотрит так, будто завтра чьи-то похороны. И виновата в этом я.

— Нет, — мужчина резко поднялся, вызвав во мне легкий испуг и недоумение, — ты держалась достойно. Пойдем, до репетиции осталось не так много времени, тебе нужно восстановить силы.

— А сколько времени прошло? — я тоже встала со своего кресла.

— Два часа.

Ничего себе. Но, если вспомнить мое первое невольное погружение, все сходится. Тогда я тоже "читала" до рассвета. И Высший угадал мое состояние — жажда начала доставлять дискомфорт.

— Надеюсь, я не разговаривала во сне, — я смущенно засунула руки за спину.

— Не буду лгать, — Высший подошел ближе, — ты кричала.

О нет, как стыдно… Но спасибо, что сказал, в следующий гребаный раз буду сдержанней. А может, лучше бы мне этого не знать, зачем я вообще задаю ему столько вопросов? Не все ли равно?

— Столько смятения в твоих глазах, — он беззлобно усмехнулся, я вспыхнула, — в твоем обществе я совсем не скучаю по эмпатии. Придется заняться с тобой контролем чувств.

Нет, нет, нет!

Видимо, отчаяние на моем лице так его развеселило, что Высший в рассмеялся в голос. Опекун отошел к окну с поднятыми портьерами — созвездия дрожали, как затейливые нитки жемчуга, в такт его смеху, от которого по спине пробежал табун мурашек.

— Признаться, я рад и даже польщен, что ты не считаешь нужным скрывать от меня эмоции, — отсмеявшись, проговорил Судья, — но открывать сердце каждому довольно неосмотрительно и даже опасно.

— А с Вами не опасно? — на всякий случай я отступила на шаг, что от опекуна не укрылось. Во взгляде появилось что-то, напомнившее о злополучной встрече в лесу.

— Ты сомневаешься, — двинулся он ко мне звериным шагом, — не представляю ли я опасности…для тебя?

Последнее слово он произнес почти беззвучно, но у меня в ушах оно множилось эхом, а интуиция кричала, что нужно бежать. Бежать немедленно. Да, Высший не раз доказывал, что служит благому делу, да и моей безопасности уделял львиную долю времени, но были моменты — как сейчас, когда я просто панически, иррационально боялась. Боялась того, что он сделает в следующий момент. Официальные рамки отношений, или дружеские — любые, при каких можно предугадать поведение человека, рядом с ним исчезали. Стирались аурой его власти и могущества. А может, они были ни при чем…

Я сглотнула, когда он подошел совсем близко. Шагнула назад и уперлась в стену.

— Я не хочу, чтобы ты меня боялась, — выдохнул он мне в волосы, прикоснувшись ладонями к темной обшивке, по обе стороны от моей головы, ясно демонстрируя нашу разницу в росте, — за свою недолгую жизнь ты боялась и боролась достаточно, — большими пальцами он вытер мои недавние слезы, — позволь мне заботиться о тебе.

— Вы и так это делаете, — звук получился тонким и свистящим, как шум ветра в водосточной трубе. Я отвернулась, почти коснувшись щекой стены. Пожалуйста, пусть он оставит меня и уходит. Что он делает? Зачем? Чтобы проучить за то, что вслух подвергла сомнению его…благонадежность? Однажды мне уже показалось больше, чем было на самом деле.

— Скажи, что тебя пугает, — с изощренной медлительностью Высший взял меня за подбородок и развернул к себе. Очертил пальцем мою нижнюю губу. Никогда в жизни она так не дрожала…

Я предприняла попытку извернуться и выскользнуть из-под его руки, но лишь сделала хуже — теперь в плен попали запястья.

— Я не боюсь Вас, милорд, — последнее слово было призвано возвести преграду, но он видел меня насквозь.

— До сих пор мы обходились без ненужных формальностей, — мягкая улыбка, от которой внутри дрогнуло, — и это меня радовало. Но ты не ответила на вопрос.

— Это часть обучения? — я едва шевелила онемевшим языком. А с него готова была сорваться открывшаяся правда — я безумно боюсь привыкнуть к его близости — объятиям, прикосновениям, откровенным разговорам — ко всему, что затягивало меня, как в губительную пучину. Потому что это дорога в один конец. Когда все прекратится — с окончанием обучения или по какой другой причине — я не смогу довольствоваться другими, когда-то привычными радостями. Это как после изысканных блюд вернуться к пирожкам с капустой. От последнего сравнения я едва не хихикнула вслух, так и представив себя, одинокую, со злосчастным привокзальным пирожком в руке.

Высший скользнул по запястью вниз, оставив горящий след на линии жизни.

— Разве наши встречи ограничиваются твоим обучением? — в прищуренных глазах светилась ирония, — хорошо, иди, — неожиданно отступил опекун, разомкнув пальцы, и я с трудом подавила вздох…разочарования? — я и так тебя задержал. Пойди восстанови силы.

Едва за мной закрылась дверь, я прислонилась к ней и просто стояла, пока бурлящие эмоции не осели, и в голове не прояснилось достаточно, чтобы различать путь перед собой. Под ногами лежал дорогой паркет, а на душе — смутный осадок. Я снова во что-то вляпалась, и на этот раз мне никто не помощник, а часть меня и не хотела избавляться от мыслей об опекуне. Со стыдом осознала, что тело реагировало на Дамиана вполне определенно — чтобы избежать ненужных вопросов от оборотней с их острым обонянием, придется сменить белье. А потом заглянуть на кухню. Зудящая жажда напоминала о себе все сильнее.

Спустя четверть часа я спустилась вниз. В коридорах, к счастью, никого не встретила — судя по звукам и пульсу, большинство собралось в большом полуподвальном помещении, оборудованном под боулинг. Чей это все-таки дом? Все выдержано в минимализме, но невооруженным глазом было ясно, что это спокойная сдержанность роскоши, которой не нужно ничего никому доказывать.

— Ева, привет, — Настя сидела за барным столом с прозрачной столешницей и с аппетитом поглощала запеченные куриные ножки. Беременность дает о себе знать? В груди противно заныло напоминанием о маре, — Инна просила передать, что кровь, — смертная запнулась, — в холодильнике на верхней полке.

— Спасибо, Настя.

Беглого взгляда на светлое помещение хватило, чтобы понять — девушки хорошо освоились. У Инны не возникнет проблем с коктейлями, да и в остальном все было в порядке — полочки с приправами и ряды плошек-поварешек должны были удовлетворить самую взыскательную хозяйку. Хозяйку… А если дом принадлежит женщине? Лив-Грете Ларсен, например? Так, Шерлок, уймись. Разумнее всего набраться смелости и спросить самый надежный источник — Судью, эта возможность мне представится совсем скоро. Смешно, но клин действительно выбивают клином — после сумасшедшего транса с видением о матери и вопросов Высшего, репетиция для меня была просто пшик. Спеть? Да легко!