1492 год, в одной из отдаленных итальянских провинций.

— Скажи, брат-францисканец, почему ты решил встать на путь служения Господу нашему? — поинтересовался настоятель монастыря у молодого паломника, когда тот преждевременно закончил трапезу, отказавшись от доброй половины угощений. Гость как всегда увидел в обычном вопросе двойное дно — слишком многое говорили глаза, а взгляд монаха из-под густых бровей выдавал предсказуемое замешательство.

— Я стар и грешен. — Настоятель заметил, что смутил гостя своим вопросом и поспешил объяснить, — прости мое любопытство, но я не могу понять, почему настолько, — старик запнулся, — видный молодой человек отказался от мирской жизни и принял постриг. И ты явно из благородных…

Монах, доселе хранивший молчание, подал голос:

— Отец настоятель, вы знаете, что благородство не в происхождении.

— Да, да, конечно, — пробормотал он в бороду, — но почему этот орден? Нелегко тебе скитаться в нищете…У нас обетов поменьше будет, — сказал он без всякого умысла, но понял, что слова прозвучали как попытка переманить.

— Я уважаю доминиканцев, но прошу не подвергать сомнению наш устав, — спокойно, но вместе с тем твердо отозвался монах и встал из-за скамьи, — спасибо за кров и пищу, отец настоятель.

— Подожди, — старик схватил его за широкий рукав серого балахона, сам не понимая, что и зачем делает, — куда ты направляешься?

— Во Флоренцию.

— К своему пророку? — насторожился доминиканец.

— Я не знаю, действительно ли Савонарола пророк, — удивил его путник, — хочу увидеть своими глазами, услышать его проповедь.

— Будь осторожен. Надеюсь, на своем пути ты найдешь все, что искал.

***

Настоящее время.

Дамиан с трудом отвел взгляд от бескровного лица Тамаша и в сотый раз спросил себя — нашел ли он то, что искал?

Пустота в его душе, которую он тщетно пытался заполнить, образовалась давно, когда он еще был человеком. Его семья заигралась в высокую политику, и в ее жерновах оказалось перемолото все — честь, гордость, достоинство. Он не любил вспоминать о тех временах. Уход в клирики старшего сына семья восприняла всего лишь как досадную помеху, и он окончательно утвердился в правильности своего решения. Он сошел с гонки за земными благами — с гонки по замкнутому кругу, пытаясь найти ответы в себе, но нашел ли?

***

1492 г.

На площади толпились горожане самых разных возрастов и родов деятельности — ремесленники, торговцы, но в основном просто бедняки. Женщины прижимали к себе детей. Дамиан возвышался над всеми почти на голову, что позволяло ему даже за спинами видеть причину подобного сборища — толстый монах, бывший, по всей видимости, тем самым Савонаролой, призывал Италию очиститься от грязи пороков.

— Рим, как когда-то Вавилон, поглотит нас, если будете бездействовать и не отречетесь от своего тщеславия!

Он в открытую обличал папскую курию, что вызвало некоторое волнение в рядах народа, и смелость была единственным, что восхитило Дамиана в пророке — он понял, что и это не то, к чему он стремился. Снова борьба за власть, манипулирование людьми. Суета.

Он покинул площадь и свернул в переулок, чтобы по короткой дороге попасть в трактир. Так ему объяснил местный крестьянин. Не замечая грязи, он стремительно шел мимо безликих серых зданий, скрывающихся за фасадом цветущей Флоренции.

— Я дам тебе то, что ты ищешь, — прозвучал певучий голос. Дамиан вздрогнул и осенил себя крестным знамением. Кто, кто мог прочитать его мысли?!

От стены отделилась женская фигура в дешевом платье, больше демонстрирующем, чем скрывающем, и монах не смог подавить вздох облегчения — всего лишь проститутка, предлагающая свои услуги, а не Тот, на кого он подумал.

— Ты недооцениваешь меня, красавчик, — пропела девица, заметив его равнодушный взгляд, — я знаю, чего ты на самом деле хочешь.

Дамиан шагнул в сторону, чтобы обойти неожиданную преграду, но резкий порыв воздуха сорвал капюшон, и пыль попала в глаза. В следующий момент он обнаружил, что стоит в переулке один.

"Я буду здесь, когда ты действительно захочешь найти ответы на вопросы", — послышалось ему в завывании ветра.

Тогда он зажал в ладони распятие и продолжил путь до трактира, где и остановился, но встреча со странной незнакомкой не выходила у него из головы, став его одержимостью. На третью ночь Дамиан решил вернуться — просто убедиться, что ему почудилась прощальная фраза. Так он, по крайней мере, твердил себе.

— Ты все-таки пришел, — донеслось из темноты под аркой.

— Кто ты? — спросил Дамиан.

— Можешь звать меня хоть Девой Марией, если тебе так больше по душе, — рассмеялась женщина и вышла из тени, ее темные волосы, прихваченные ремешком, извивались как змеи, спускаясь по плечам и спине.

Монах был практически уверен, что эта богохульница всего лишь уличная девка, но что-то, чего он не мог понять, заставляло сомневаться. Блеск в ее глазах казался отражением света истины.

— Дамиан, — медленно произнесла она, будто пробуя имя на вкус, — подойди ко мне.

"Беги пока можешь", — кричал внутренний голос, но ноги приросли к пыльной мостовой.

— Я могу дать тебе то, что ты хочешь. Уверенность, упорядоченность. Покинь этот бессмысленный хаос и пойдем со мной.

И он принял ее протянутую руку.

***

Настоящее время.

Века бытности хранителем законов оказались лишь иллюзией упорядоченности. Развив способности до невероятных высот, он смог противостоять хаосу, охраняя законы, но какое это имело значение, если хаос царил у него в душе.

Дамиан с нежностью провел рукой по темным волосам Тамаша. Он их всегда носил небрежно, до плеч. В сочетании со слегка прищуренными глазами, в которых, казалось, таилась хитринка, он и сейчас напоминал бродячего менестреля, совсем мальчишку, каким был при первой встрече со своим будущим Создателем.

***

Румыния, 1602 год.

Таверна ломилась от посетителей. Парнишка, игравший на лютне, как и в предыдущие вечера, вызывал звонкий дождь серебряных и даже золотых монет, вот только тонкий слух Дамиана улавливал едва различимую фальшь, как будто девять струн с трудом подчинялись всегда умелым пальцам.

…Если не знаешь цену свободы -

Значит, свободен ты,

Над головою синь небосвода,

Ленты дорог чисты.

Если не знаешь подчас ответы,

Память бела как лен,

Ты посчастливей глупцов, кто этим

Знанием наделен…,

— приятным, чуть хрипловатым голосом пел менестрель, а Дамиан думал, что уж очень непохожа эта баллада на то, что парнишка наигрывал раньше. Тем не менее, дамы были рады всплакнуть, да и мужчины тоже с готовностью вспоминали прошлые времена, "лиху годину" как говорили крестьяне, когда многих если не сгоняли в плен, то обирали до нитки. Но откуда это знать мальчику, которому не исполнилось еще даже 18-ти лет?

И тогда Дамиан коснулся его воспоминаний.

— Я ничего вам не должен! — смело возражал парень, — я отыграл в вашей таверне, как был уговор, а теперь ухожу.

— Когда мы договаривались, — хозяин заведения сверкнул золотым зубом, — я еще не подозревал, какой доход нам принесет простой оборванец. Теперь глупо тебя отпускать.

— Вы не имеете права! — руки брюнета сжались в кулаки.

— Ты бродяга без роду без племени, кто тебя хватится, а?

Двое вышибал согласно загоготали.

— Будешь работать на меня, и останешься жив. А скажешь кому-то хоть слово, и тебя найдут в канаве с перерезанным горлом.

— Какая же вам от этого выгода? — огрызнулся парень.

— Молчать! — рявкнул толстяк и кивнул пособникам, — научите этого проходимца уважению.

Вот оно как, Дамиан иначе взглянул на мальчика, который за вечер не исполнил ни одной веселой песни. Когда цветастая публика разошлась, хозяин таверны вразвалку подошел к столу Дамиана и навис, сверкая маленькими, налившимися кровью глазками.