— Коmm, komm![40] — повторял немец осипшим от мороза и напряжения голосом, вдруг почувствовав каменную неподвижность жертвы.

— Брат! — прошептал бессильно Петро Коринец. — Брат! Как же это... Что делать? Прощай...

Андрею стало стыдно от своей явной трусости. Боясь обнаружить её перед Петром, он сдавил побратиму руку и сделал решительный шаг вперёд.

— Прощай, брат!

Но в то же мгновение откуда-то с высоты на них свалился резкий гортанный голос:

— Nicht diesen! Weiter![41]

Сказано было по-немецки. Голос принадлежал капитану Якову Маржерету.

Андрею стало совсем невозможно дышать. Стыд одолел его окончательно. Вместо него пошёл на виселицу кто-то иной... Какой-то несчастный... Однако Андрей твёрдо понял, что спасён. Что спасение на этот раз даровано и Петру.

Уже в каком-то тумане следил Андрей за тем, что творится на площади. Происходящее его мало касалось. Кого-то секли, кого-то вешали.

— Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Он оживился лишь тогда, когда толпа, в которой он находился по-прежнему, была прижата к деревянному помосту и он увидел прямо перед глазами сверкающие сапоги.

— Живее вешайте, бездельники! Живее!

Андрей поднял глаза — сапоги принадлежали князю Василию Ивановичу Шуйскому.

— Живее, бездельники!

Андрей наконец понял, что тревога, охватившая его при первых известиях о прибытии этого человека в войско Мстиславского, не случайна. С высоты помоста князь сверкал чёрными немигающими глазами. У Андрея прошёл по коже мороз от одного только предположения, что этот князь может узнать, догадаться, кто же перед ним в самом деле, узнать о связях его, Андрея, с царевичем Димитрием. А потому Андрей старался не встречаться взглядом со взглядом Шуйского.

Казни продолжались уже который день.

Однако количество пленных в сарае, как и во всех соседствующих уцелевших строениях, нисколько не уменьшалось.

Правда, в большинстве своём, то были не те люди, с которыми судьба свела Андрея и Петра в первый день пребывания в неволе. Эти люди не задумывались уже о своей участи. Они надеялись, что их минует лихо. Но сегодняшний день поверг их в уныние. Сегодня повезло, а что будет завтра? Послезавтра? Сколько времени будет всё это продолжаться? Когда натешатся победители? Неужели так могуч князь Шуйский? Много ли таких полководцев у Бориса Годунова, как Шуйский, как Басманов?

Неизвестность пугала.

Томило бездействие.

А силы уходили. Кормить своих пленников победители не собирались. Пленные жили тем, что приносили им родственники. А так как родственники и знакомые имелись почти у половины несчастных, то при них кормились и прочие их товарищи, у кого не было поблизости никаких родственников, о чьей судьбе никто и не ведал. На подаяние жили сейчас и Андрей с Петром.

После сегодняшней беды Андрей сказал Петру:

— Ночи сейчас тёмные. Хуже не будет...

— Как? — одними губами спросил загоревшийся Петро. Спасительные замыслы ещё только бродили в голове Андрея.

— На рассвете попросимся до ветру... А подаваться будем к Рыльску...

— Так они и выпустят...

— Сегодня сторожат старички... Им на рассвете спится...

Мало было надежды на успех. Но надеяться всё же лучше, нежели ничего не делать.

Однако получилось иначе.

Едва на землю упали сумерки, как возле костра, при котором грелись стражи, появились неизвестные всадники. В синих сумерках хорошо различались белые кони; дверь в сарай была приоткрыта, поэтому Андрей, наблюдая сегодня за всем очень внимательно, как никогда залюбовался чужими конями. Всадники не спешивались, а тихо заговорили о чём-то со стражей. И через минуту стражник-старик неуверенно приблизился к полураскрытой двери и спросил так же неуверенно:

— Есть тут между вами Андрей Валигура с товарищем?

Андрей переглянулся с Петром — Петро развёл руками. Что это значит? Удача? Смерть?

Андрей крикнул:

— Это я...

— Тебе надобно выйти вместе с товарищем!

И старик уже выставил пику, чтобы отгородить Андрея с Петром от прочих пленников, которые охотно последовали бы за ними.

На белых конях сидели донские казаки. Один из них спешился. Концом витой тонкой верёвки, которой был опоясан его жупан, донец умело связал Андрею руки, а свободный конец верёвки прикрепил к своему седлу. Верёвка оказалась достаточно длинной — так привязывают пленников, которым предстоит бежать вслед за всадником.

Кровь ударила Андрею в голову.

— Кто ты такой? — спросил он казака. — Куда поведёшь?

Казак ничего не отвечал. А между тем его товарищ проделал то же самое с Петром.

Не говоря больше ни слова, оба всадника ударили своих коней и заторопились вслед за третьим казаком, который тем временем дожидался на дороге, неспокойно гарцуя на месте. Поравнялись с ним, и все трое пришпорили коней, как бы чего-то опасаясь. Кони рванули очень резко. Андрей через мгновение уже понял: далеко так не убежать. Он сейчас упадёт. Конь потащит его, и он, со связанными руками, не сможет ничем себе помочь. Где-то рядом хрипел и стонал, задыхаясь, Петро. Через мгновение Петро упал на землю.

Андрей закричал — всадники остановились. Передовой всадник, у которого не было пленника, спешился и саблей разрезал верёвку на руках у Андрея, а затем то же самое проделал и с руками Петра.

И тут же все три казака ускакали.

Всё это произошло так неожиданно и быстро, что Андрей успел понять лишь одно: они на свободе!

Петро ещё тяжело дышал, лёжа на земле. Однако у него хватило сил прокричать:

— Воля, брат! Давай спрячемся пока вон в тех кустах! Воля!..

К Рыльску пройти не удалось. Рыльск оказался в плотной осаде.

Огромная армия под руководством князей Мстиславского и Шуйского, окрылённая победою под Добрыничами и последовавшими за нею щедрыми наградами от царя Бориса, со страшным скрипом снялась с лагеря и расположилась вокруг этого города на реке Сейм. Рыльские воеводы, князь Григорий Долгорукий и Яков Змиев, объявили себя сторонниками государя Димитрия Ивановича и на все упрёки князей Мстиславского и Шуйского и на все предложения о сдаче отвечали твёрдым отказом.

Что ж, князь Шуйский приказал пороха не жалеть. Пушек у царя Бориса достаточно. Они такие огромные, что смотреть страшно, даже когда не стреляют. И земля задрожала от непрерывных залпов. Казалось, от города, окружённого земляными валами и деревянными стенами, не останется и следа. Однако он стоял по-прежнему. Его не собирались сдавать.

Смешиваясь с толпами бредущих по дорогам людей — в основном из Комарницкой волости, из-под разорённого Севска, — которые не знали, где искать теперь для себя пристанища, как дожить до тёплых дней, Андрей и Петро утешали себя хотя бы одним: царевич не в осаде. Его нет в Рыльске.

Люди на дорогах твердили:

— Царевич сейчас далеко. В Путивле!

— В Путивле каменные стены. Если Шуйский и Мстиславский не могут взять Рыльск, то Путивль им вообще не по зубам!

— Воевода Рубец знал, куда везти царевича! Там много пушек, слава Господу! Там ему не страшен Борис. Там собирает он новое войско.

— А как только на деревьях появятся новые листочки, так он будет в Москве! Все ворожеи говорят.

Повсеместные подобные уверения радовали Андрея с Петром. Они надеялись обойти Рыльск стороною и выйти на дорогу, по которой можно пробраться к Путивлю, к царевичу Димитрию. Радовало и то, что на сторону царевича переходят уже многие ратные люди из войска князя Мстиславского. Молодые люди не раз встречали бывших воинов из этого войска, и те поведали им, что войско Борисово ненадёжно, что Борис и сам это отлично понимает, чувствует, злодей, а потому старается всячески задобрить, подкупить военачальников и даже простых вояк. Если после первого сражения с царевичем под Новгородом-Северским, неудачного для князя Мстиславского, Борис всё же лично одарил побеждённого и его военачальников, то после победы под Добрыничами подарков удостоены уже все воины, вплоть до последних ратников. Князь Мезецкий привёз из Москвы много царских рублей. Однако дела этим не поправились. Многие десятники и сотники в войске с охотою признали бы царевича. Их удерживает присяга и страх перед наказанием. Особенно же этот страх усилился с приездом Шуйского. А в то, что царевич — расстрига, как говорится в грамотах Патриарха Иова, в то уже никто не верит. И если в церквах провозглашают анафему какому-то неведомому Гришке Отрепьеву, так на подобное люди смотрят как на пустое — к царевичу это не относится.