— Но ты не всё учёл, пан. Борис Годунов избран на царство. Московиты ему присягали. Он — законный государь. Его признали прочие государи. В том числе и наш король. Как посмотрит на твои поступки король? Что скажет сейм?

Князь Адам возмутился:

— Что мне король? Царевич отнимет корону не у него!

— Да, но король заключил с Москвою перемирие. С этой целью в Москве чуть ли не год сидел канцлер Лев Сапега. И война нам не нужна. Тем более с Москвою. Король занят мыслями о том, как взойти на столь желанный ему шведский престол, который принадлежит ему по праву, но который у него отнял его дядя.

— Всё это не должно тревожить меня. Я рад проучить московских воевод. И у меня всё получится.

После длительного молчания со стороны князя Константина последний наконец сказал:

— Полагаю, следует известить моего тестя. Его советы помогут лучше всего. Кстати, он у нас скоро будет. Приближаются именины моей жены. И приедет всем семейством.

Князь Адам с этим легко согласился. Очевидно, он и рассчитывал на такой поворот дела.

Хозяин кликнул пахолков. Сейчас он с гостем спустится к обеду. Надо предупредить пани Урсулу.

— Впрочем, с этим делом справится и пан Пех, — вспомнил он о своём секретаре, а тот уже стоял на пороге.

Что говорить, князь Константин находил утешение в одном: появление человека, назвавшего себя московским царевичем, должно напрочь отвлечь пана Ержи от вредной и опасной затеи использовать в подобной роли черкасского казака, который был прежде сотником у князя Острожского. Князю Константину хотелось надеяться, что тот, кого привёз брат Адам, окажется человеком дельным, хоть и рисковым — это уж наверняка.

Однако стоило князю Константину спуститься вниз вместе с гостем, как он тут же замер на месте: на лестнице, устланной алым турецким ковром, стоял молодой человек в малиновом жупане, а рядом с ним... Рядом с ним высился именно тот казак, о котором не устаёт говорить пан Мнишек.

Князь Константин с недоумением оглянулся на князя Адама, стараясь понять по выражению его лица, кого же он привёл, о ком сейчас они говорили...

А из других дверей в сопровождении говорливого пана Пеха шла уже юная пани Урсула.

Царь Борис возвращался с медвежьей охоты.

Вчера, на закате дня, боярский сын Яшка Пыхачёв, наряженный в царские одежды, подсунул под вздыбленного медведя длинную рогатину, а рука его ловко взмахнула коротким татарским ножом.

Охотники ликовали. Под лай собак и пение рожков славили мнимого царя. Так что боярин Димитрий Иванович Годунов, дядя настоящего царя, самолично отобрал у счастливого медвежатника окровавленную сталь. И тут же с неба ударило запоздалым громом. Посыпался дождь, срывая с поблеклой травы звериную кровь, от запаха которой ярились и сходили с ума неугомонные собаки.

Сейчас уже вставало утро. С московских мокрых холмов соскальзывали в овраги ошмётки седого рыхлого тумана. Под солнцем кое-где вспыхивала золотая листва. Однако деревья в большинстве своём уже тянули к небу голые беспомощные ветви. Вид их понуждал царя торопиться домой, в тёплые кремлёвские стены. Осень взрыхляла мысли о бренности всего земного. К тому же ночь довелось провести в подмосковном дворце, наполненном дымом и продуваемом сквозняками ото всех дверей и окон. Под лай и завывание собак.

Правда, царь любил наблюдать за собою со стороны — и это отвлекало от тягостных мыслей. С недавнего времени он убедился, что только так, в наблюдении, можно понять значение и величие верховной власти. Он чувствовал, что голодные годы роют пропасть между ним и московским людом. Что завалить эту пропасть не удаётся пока никак и ничем.

Сейчас он невольно умилился созерцанием московского люда, который стелился на улицах прямо в грязь, примечая издали царский поезд. Удивляло обилие красных стрелецких кафтанов — стрельцы кланялись в пояс, щадя кафтаны. Поражало и то, насколько искусен Яшка Пыхачёв. Лицо ему умело закрасил цирульник-волох. Цирульника же привёз в своём обозе и уступил недавно, во время заключения перемирия с Речью Посполитой, великий гетман литовский и канцлер Лев Сапега.

А Яшка, получалось, действительно становится опасным. И быть может, не совсем напрасно твердит Димитрий Иванович, что времена для таких затей миновали. Недаром, дескать, сам Иван Васильевич Грозный редко дозволял своим двойникам представлять царскую персону. Уж если донимала смертельная тоска... И то лицедей в царском убранстве, как две капли воды похожий на Ивана Васильевича, появлялся лишь в присутствии двух-трёх ближних бояр. Причём под большим секретом и под страхом смерти за разглашение тайны...

Конечно, даже при осеннем солнце, взмывшем над златоглавою Москвою, царь Борис ничего не опасался. Хотя опасностей в последнее время добавлялось и добавлялось с каждым днём. Но торопиться заставлял не только холод. Торопили дела. Вот и сегодня из Выксинского монастыря должны тайно доставить инокиню Марфу. Царь хотел услышать подтверждение этого из уст Димитрия Ивановича, но Димитрий Иванович постоянно находился рядом с Яшкой Пыхачёвым.

Когда голова царского поезда с гиком и звоном бубенцов втянулась под тёмные челюсти кремлёвской башни и Яшка Пыхачёв уже суматошно, не по-царски, замахал руками перед крикливой челядью, осыпая её деньгами, — настоящий царь Борис, одетый обыкновенным боярином, облегчённо вздохнул. Он увидел, как из строя чужеземных наёмных воинов пожирает глазами мнимого царя капитан Маржерет — человек чрезвычайно умный и проницательный. Заблуждение чужеземца говорило в пользу лицедея Яшки...

А в царском доме всё стало на свои места.

Мнимый царь превратился снова в дородного и бесшабашного Яшку Пыхачёва. Он попросил ледяного квасу, получил желаемое и был тут же уведён верными людьми, под присмотром Димитрия Ивановича, в назначенные ему палаты, под самой крышей дворца. Ему никак нельзя давать доступа к вину.

Царская семья, встречая хозяина, по-прежнему ничего не подозревала о проводимых превращениях, или метаморфозах, как сказала бы царевна Ксения. (Царь всегда с гордостью сопрягал эти слова — царевна и Ксения.)

Царевна Ксения и царевич Фёдор поведали отцу о своих занятиях в его отсутствие, а жена Мария Григорьевна начала рассказывать о появлении в столичном городе новых гадателей. Она уже знала, кого из них надо привезти во дворец.

Внешне царь слушал всё это внимательно, хотя сам следил за выражением лица Димитрия Ивановича. Получалось, что инокиня Марфа уже здесь.

Однако не только это читалось на лице царёва дяди. А что-то ещё очень важное, пусть и непонятное. А потому страшное.

Царь еле дождался окончания обеда. И сразу же, держась за голову, удалился в свои покои. Остался наедине с Димитрием Ивановичем.

— Привезли? — был первый вопрос.

— Да, государь, — начал отвечать Димитрий Иванович.

Царь не стал слушать. Почти крикнул:

— Так приказывай вести!

Это было второе секретное занятие царя Бориса. Он наблюдал за приводимыми к нему людьми незаметно для них. Во дворце давно уже была устроена тайная горница, где этим людям судилось коротать кому час, кому день, а то и несколько дней. Через отверстия в стене царь в продолжение необходимого времени всматривался в лица и в глаза невольных узников, чтобы сделать верные заключения об их мыслях, опасениях и прочем.

Инокиня Марфа молилась перед иконой. Она бил а поклоны, и когда разгибалась, то в глазах её разгоралась надежда, которой прежде там уже не было.

Это пугало.

Царь Борис как ничто иное помнил глаза этой женщины. Её привозили в Москву и помещали именно в эту палату сразу после того, как усилились слухи о чудесном спасении царевича Димитрия Ивановича. А было это три года назад, когда пришлось круто обойтись с боярами Романовыми. Их обвинили в том, что они хотели извести царя. Неужели за это время что-нибудь изменилось в Выксинском монастыре? Неужели и туда проникли какие-то подлые слухи?