— Господи! Что деется! — вопили в народе.
— Басманов! Хоть ты его пожалей!
— Что Басманов! — кричали другие. — Суд осудил!
— Суд! А царь?..
Прикованные братья рыдали, припадая головами к груди Василия Ивановича. Тот гладил их по спинам. Знать, просил у них прощения. Андрей о том догадывался, но слов не различал, хотя творилось всё на небольшом от него расстоянии. Лицо Василия Ивановича стало белым, как стена. Очень медленно осенил он себя крестным знамением. Он сам оторвал от груди одного и другого братьев. Слегка оттолкнул их, так что стрельцам не пришлось себя в том утруждать.
— Господи! Упокой его душу! — молились в толпе.
Наконец Василий Иванович снова был поднят на помост и поставлен перед заждавшимся палачом. А тот, уже будучи окончательно уверенным, что все ожидания позади, что шитый золотом кафтан — уже в руках у него, был снова обманут в своих надеждах. Узник пожелал ещё раз причаститься у готового к тому его домашнего священника. Они говорили под угрожающий треск барабанов, и Василий Иванович только кивал в ответ на вопросы обнажённой головою.
Вроде бы зная, чем завершится это действие на площади, Андрей всё же усомнился, действительно ли будет помилован князь Шуйский, правильно ли он, Андрей, понял вчера разговор государя с Басмановым. Потому что чересчур уж дерзко, нагло вёл себя на помосте палач. При его звериной силе, при свирепости — Басманову, казалось, достаточно прозевать одно лишь мгновение. И всё будет кончено. Вот он, топор, прислонённый к плахе, — такой сейчас чистой, с чёткими тёмными зазубринами. А каждая зазубрина — след от чьей-то жизни.
Андрей посматривал на кремлёвские ворота и припоминал: сегодня царь поутру ни словом не обмолвился о помиловании. Не передумал ли? Не переубедил ли его кто, а в первую очередь Басманов?
Палач между тем уже завладел узником. Под стенания и смех толпы, под её улюлюканье и просьбы палач ловким движением сорвал с несчастного боярина сверкающий и без солнца кафтан.
— Во! — показал хвастливо народу.
— Дурило! Зверь! — закричали люди на палача.
Палач тут же свернул добычу в узелок, положил на край помоста и прикрыл сверху точильным камнем, который у него всегда наготове. Затем возвратился к жертве, сдавил её обеими руками, чтобы вытряхнуть из рубахи, дразнящей его своим золотым воротником.
— Господи! Что деется! — снова раздался рядом с Андреем женский крик.
Этот крик, казалось, возымел действие.
Василий Иванович вдруг пришёл в себя. Он изловчился и с такою силою ударил кулаком своего мучителя снизу в подбородок, что тот от неожиданности зашатался, выпустил вожделенную рубаху из рук и сам чуть не свалился.
— Ха! — только и сказали в толпе.
Замешательства палача оказалось достаточно для князя Шуйского, чтобы нанести ему новый удар, в нижнюю часть живота. Второй удар получился настолько удачным, что палач обеими руками схватился за ушибленное место, издавая при этом нечеловеческие звуки.
Народ, опомнясь от неожиданности, просто взревел.
— Так его!
— Поддай ещё!
— Василий Иванович! Родной!
— Бей гада!
В это мгновение народ был весь на стороне более слабого существа, которому предстояло мучительно умереть, но которое до последнего земного дыхания противилось насилию.
— Бей, Василий Иванович!
— Бей!
Андрею показалось, что даже Басманов, который (Андрей знал!) ненавидит Шуйского, рад бы его повесить, убить, — что даже Басманов с невольным сочувствием к Шуйскому наблюдает за этой схваткой его с грозным мучителем.
— Бей! Василий Иванович!
Андрей был уверен: закричал сам Басманов.
И тут наконец свершилось то, о чём на всей Красной площади знали только Андрей и Басманов.
— Гонец! — взвизгнул детский голос.
— Господи! Помилуй его!
Из Фроловских ворот, в новых просверках молнии, на вороном коне вырвался чужеземец в сияющих медных доспехах.
— О Господи, помилуй...
Гонец летел так быстро, что от коня с трудом увёртывались стоявшие у него на дороге люди.
Андрею стало легче дышать. Ему захотелось немедленно увидеть царя и поговорить с ним о завтрашнем заседании сената.
5
Собравшиеся в Грановитой палате сидели сейчас с каменными лицами, на которых стыло крайнее удивление. И первейшие в государстве бояре в высоких горлатных шапках да в пышных мехах, и все думные люди, а равно и многочисленное духовенство со сверкающими на груди золотыми крестами.
Многие из них помнили прежнюю Боярскую думу. Помнили, как сидели и как земно кланялись, когда появлялся государь, и как трепетно ловили слова не из его уст, но переданные голосами подьячих, тогда как он сидел неподвижно на троне.
А тут...
У собравшихся кружились головы...
— Государь, — произнёс торжественно Басманов, ударяя деревянным молотком о нарочитое звучащее приспособление, — можешь говорить сколько тебе понадобится!
— Хорошо, — отвечал Басманову царь, спокойно, как на само собою разумеющееся. — Хорошо.
Царь сидел вовсе не на троне, но в первых рядах, среди бояр, и сидел без барм, даже без шапки.
Впрочем, и Андрей Валигура торчал среди бояр с раскрытым от удивления ртом.
Разве мог он ещё совсем недавно, кажется ещё год тому назад, на Подолии, на Украине, представить себе в мыслях, что дождётся такого удивительного времени, что станет думным боярином на земле своих отца и деда, на земле своих предков? Что будет заседать в московском Кремле, в Грановитой палате? Будет лицезреть Патриарха, блистающего сединою и золотом одежды? Пускай ещё и не совсем Патриарха. Ещё не возведённого в сан. Разве можно было предположить, что вокруг будут сидеть важнейшие в государстве люди?
Что говорить, Андрею и сейчас нелегко было отважиться на подобное дерзкое поползновение. Накануне царю довелось приказать своему верному слуге стать думным боярином. Да ещё и не просто думным, но с чином великого подчашего, как принято при польском королевском дворе. И это при том, что сам боярин Богдан Бельский возведён царём в чин великого оружничего, что старик теперь восседает рядом с ним, с Андреем, впереди прочих важных бояр. А дьяк Сутупов, скажем, путивльский знакомец, сразу признавший в царевиче сына Ивана Грозного и передавший ему когда-то значительные деньги, привезённые из Москвы, — дьяк Сутупов стал великим печатником. Сидит сейчас среди бояр и рыжебородый Таврило Пушкин, смело бросившийся из Орла в Москву, чтобы читать перед народом московским грамоты нового царя. Сидит здесь и бывший черниговский воевода Иван Татев, так много пособивший при взятии первой серьёзной крепости на пути к Москве. Есть тут и бывший путивльский воевода — князь Василий Рубец-Мосальский. Сидит и дремлет с важным видом Наум Плещеев, товарищ Гаврила Пушкина в опасном деле. Сидят и прочие, кто доказал свою преданность законному царю. Причём доказал ещё до того, как народ единогласно призвал Димитрия на царствование. И даже дьяк Афанасий Власьев, до конца стоявший за Годуновых, но прозревший всё-таки, — даже Власьев обласкан новым государем. Обласкан за необычайную образованность и способность к дипломатической службе.
— Государь! — ещё раз напомнил Басманов. — Ты волен говорить!
Басманов уже свыкся с обязанностями главного распорядителя на важных собраниях.
Молодой царь, с горящими глазами, со смелыми движениями рук, начал держать свою удивительную речь перед боярами, перед думным народом и перед духовенством.
— Собрались мы сюда не так, как могли вы собираться прежде, — сказал он, и слова его полились звучно и неудержимо, словно весенний ручей.
Слушатели вскоре перестали понимать, чему следует больше удивляться. Тому ли, что царь говорит лично, либо же тому, что он говорит перед ними уже столько времени. Говорит как по писаному, не запинаясь, не задумываясь, не сомневаясь? Либо тому, что он говорит такие вещи, о которых и не помышляли прежние московские цари?
