Все были оживлены. Никто не думал об осаждённой крепости. А если кому и вспоминалось о ней, так лишь затем, чтобы посочувствовать несчастным, кому выпадает стеречь в ней дурака Басманова, чтобы он не вздумал совершить вылазку, не попытался ударить в спину, когда царевичу придётся сражаться с войском князя Мстиславского, если тот не сдастся при первых же ударах, а то ещё и до ударов, не сдастся, одним словом, вовремя.

Никого, пожалуй, кроме старого гетмана Мнишека, не смущало то, что пленные татары под пытками, как уж водится, в один голос твердили, будто у князя огромное войско, будто вперёд он выслал только три тысячи подчинённых ему татарских воинов, а с остальными силами идёт следом. Будто он поджидает ещё подкреплений. И не сегодня завтра князь будет здесь. В основном татары очень плохо были осведомлены о военных московских делах. Они плохо ориентировались и в русских числах. Однако называли цифры огромные: кто — сто тысяч, а кто и целых двести. Такое, мол, количество воинов у московского полководца.

От подобных цифр у пана Мнишека по спине пробегал холод.

Относительно того, не думает ли князь Мстиславский добровольно перейти на сторону своего законного царевича, татары испуганно таращили глаза. Им нечего было отвечать.

Но единственное, что мог сделать пан Мнишек, что от него зависело, что было ему доступно, — это посоветовать царевичу собрать всех своих главных военачальников и выехать с ними для осмотра ближайших окрестностей Новгорода-Северского, чтобы прикинуть, где и как можно будет встретить многочисленное войско противника.

Выехали через час.

Рядом с царевичем, который сидел на белом гордом коне, держался на постоянном месте, слева от него, гетман Мнишек, а чуть справа и сзади ехал молчаливый сегодня Андрей Валигура. Остальные тянулись в каком-то беспорядке, всё время перемещаясь, лишь бы попасться царевичу на глаза, лишь бы заявить о себе подходящим замечанием.

Но так обстояло только вначале, пока слежавшийся снег был испещрён лошадиными и человеческими следами, усеян остатками лошадиного навоза, пока в нём виднелись остатки тряпок, втоптанного хвороста и соломы, виднелись поваленные деревья, свежие пни.

Однако вскоре это всё кончилось. Осаждённая крепость осталась далеко позади. Снежный покров в некоторых местах уже проваливался под острыми лошадиными копытами. Хотя снег был неглубоким — слой его достигал двух-трёх вершков, — однако всадники вскоре вытянулись цепочкой. Её возглавлял царевич. За ним неотрывно держался гетман Мнишек, а за гетманом — Андрей Валигура.

На одном из пригорков царевич придержал коня. Пригорки, поросшие кустарником и редко стоящими молодыми дубками, тянулись до самого окоёма. Чуть в стороне, на более высоких пригорках, виднелись строения. Там лаяли собаки. Крепости вовсе не было видно. Её закрывало заснеженным лесом. Впрочем, лес окружал огромное пространство со всех сторон. На более близком расстоянии, слева и справа, он чернел. На чёрном отчётливо различались отдельные серые стволы деревьев. В одном месте курился лёгкий дымок. Впереди, на расстоянии, пожалуй, двух вёрст, лес синел. Он казался загадочным. Именно оттуда могли появиться не сегодня завтра войска князя Мстиславского.

— Что будем делать? — многозначительно спросил пан Мнишек, когда всадники наконец окружили царевича плотным кольцом.

Установилась тягучая тишина. Военачальники внимательно рассматривали окрестность. Никто не хотел начинать разговора первым. Все понимали ответственность момента.

Правда, Глухарёв хотел что-то сказать, указал рукою на холмы, где, наверное, хорошо было бы поставить пушки, но не успел.

— Что говорить? — остановил его царевич с весёлой улыбкою на лице. — Главное, что они идут. А там завтра, даст Бог, всё увидим и всё поймём! Но в бой не вступать без моего приказа! — И он первый отпустил поводья своего жеребца.

Когда наконец был разослан приказ выступать из Брянска в поход, то войска оказалось уже настолько много, что, пожалуй, никто и не знал, сколько же его на самом деле, и капитану Маржерету даже подумалось, что попадись кто-нибудь из этого войска в руки неприятеля — пленник будет непременно предан смерти, потому что никак не сможет ответить на вопрос о численности русского войска.

Больше всего насчитывалось конных воинов. Лошади их чаще всего имели неприглядный вид, были приземисты и коротконоги, но казались выносливыми и неприхотливыми. Сами конники держались в сёдлах молодцевато и беззаботно. Лихо заламывая меховые шапки, часто собольи, они беспрерывно горланили песни по приказу своих начальников. Пели нестройно. Обрывали пение ни с того ни с сего, чтобы начать новую песню. В каждой говорилось о расставании с родными местами.

На возах и на санях, вперемешку, везли пушки и много прочего войскового снаряжения. Виднелось достаточно пушек и на собственных громадных колёсах из крепкого дерева. Для таких громадин требовались очень сильные лошади. Из-за недостатка подобных лошадей нередко использовались круторогие волы одинаковой серой масти. Они часто и жалобно ревели, останавливались и тяжело дышали. Удары по бокам животных сыпались как град. Но всё это помогало мало. Люди больше надеялись на силу крика. Громового шума из сотен человеческих глоток животные пугались сильнее всего.

Без конца края двигались подводы с продовольствием и с фуражом. По обочинам дороги гнали гривастых коней и торопили кнутами унылые стада назначенного на убой скота.

Само воинство отличалось разнообразием одежды, не говоря о его вооружении. Большинство было оторвано от своего привычного труда. И все воины хотели выглядеть на людях как можно нарядней. Они прихватили дома всё самое лучшее из одеяний. А что касается вооружения — большинство воинов носило при себе только саблю. У некоторых вдобавок имелись луки и стрелы. Предводители же их, люди обыкновенно знатные, сидели верхом на хороших скакунах. На боку у них болтались сабли в отличных, богато украшенных ножнах, а на переполненных возах везли их прочее вооружение, состоящее из кольчуги, длинного и крепкого копья, а также из лука и стрел.

Все эти воины держались свободно. Они имели очень слабое понятие о воинском строе, а большинство, полагал капитан Маржерет, и вовсе не имели о нём никакого понятия.

И только аркебузиры, царские стрельцы в красного сукна кафтанах, вооружённые длинными тяжёлыми ружьями, которые заряжаются со ствола, — только эти аркебузиры составляли надёжный костяк всего войска. Они великолепно понимали войсковые команды. Они были обучены этому пониманию. Аркебузиры шагали в такт собственным весёлым песням, шли с какими-то вдохновенными лицами. Им, казалось, совершенно безразлично, куда их ведут, кто их противник. Они видели над собою огромное знамя из золотой парчи, которое держали в руках четверо дюжих воинов, сидящих на одинаковых белых конях. Аркебузиры ощущали на себе взгляд пронзительных глаз святого Георгия Победоносца, и души их наполнялись уверенностью. Они одолеют любого врага.

Однако всеобщей весёлости и уверенности хватило ненадолго. Почти сразу за городом Брянском пошли густые леса. Как только войско втянулось в эти леса, ему сразу стало тесно. Оно не вмещалось в узкое пространство. Некоторые военачальники рангом пониже, сотники и десятники, пытались отыскать для себя боковые дороги, сворачивали от главной дороги влево, вправо. Но эти попытки заканчивались плачевно. Вокруг было много гиблых мест, укрытых снегами. Тяжёлые возы застревали там, иногда проваливались, часть их вообще приходилось бросать, с трудом перекладывать грузы на подвернувшиеся спасительные возы. Было потеряно даже какое-то количество пушек.

Так продолжалось день, два, три. Капитану Маржерету с трудом удавалось удерживаться со своей ротой на твёрдой дороге, чтобы не быть спихнутым куда-нибудь в болото. И вскоре до его ушей дошли тревожные слухи, будто татарские отряды, которые были посланы в авангарде войска, куда-то пропали. От них уже нет гонцов. Не иначе как они переметнулись на сторону противника, на сторону татар.