— Доказательства! — сказал король.

Рангони с готовностью продолжал:

— Царевич с удовольствием слушал поучения монахов-бернардинцев ещё в Самборе, у пана Мнишека. Его покорили своими речами аббат Помаский и отец Анзеринус. Царевич с благодарностью принял в Кракове из рук епископа Мацеевского книгу о соединении христианских Церквей. Иезуит отец Каспар Савицкий наставляет его сейчас на путь истинной веры. Молодой человек всё сильнее проникается убеждением, что католическая вера превосходит православную. Царевич посещает богослужение в краковских монастырях и костёлах. И я более чем уверен: уже недалёк тот день, когда мы приобщим его к лону нашего Иисуса Христа! И тогда будет окончательно решено всё то, чего не удалось добиться самому Антонио Поссевину!

— Fiat voluntas tua, Dei![27] — закрыл король глаза.

Рангони внимательно следил за собеседником, радуясь, что в запасе остаётся ещё много такого, чем можно удивить короля.

— Он клялся, что сразу после воцарения уступит Речи Посполитой Смоленскую и Северскую земли.

Король не знал, что отвечать.

Рангони ковал горячее железо.

— И это ещё не всё. Царевич готов пособить вашему величеству в борьбе за шведскую корону. Если понадобится, сказал, он лично во главе московитского войска придёт в Стокгольм!

Король наконец жестом остановил нунция. Он уже сам хотел говорить. Потому что лавина обещаний грозила хоть кого выбить из колеи.

— Конечно, ваше преподобие, я мог бы выставить перед вами массу контрдоказательств, — сказал король. — Но не хочу повторяться. Впрочем, вы должны помнить мои доводы. Но вы представить себе не можете, какая буря негодования ждёт меня на сейме! Какие доказательства всего того, на что я никогда не решусь, уже измышляются и даже втайне готовы!

— Ваше величество! — сказал Рангони, уже отчётливо понимая, что победа в сражении, уподобившемся шахматной партии, начинает благоприятствовать ему. — Ваше величество! Победителей не судят.

— Победителей? — переспросил король. — Что послужит доказательством победы?

— Пока время, ваше величество, — уже почти пропел Рангони. — Только время. Надо отодвинуть как можно далее заседание сейма. Победа царевича в пределах Московского царства будет столь оглушительной, что его недоброжелателям останется развести руками!

Король в раздумье шагал по кабинету. Наконец остановился против фламандского пейзажа. Наверное, ему очень хотелось перенестись в страну, где люди заняты привычными постоянными трудами, где над головами день и ночь машут крыльями скрипучие мельницы. И где не надо задумываться над страшными вопросами. Не надо решать их спешно и почти в одиночку, принимая на себя величайшую ответственность.

— Но что скажете в подтверждение его обещаний? — обречённо спросил король. — Говорю на тот случай, если он действительно окажется тем, за кого себя выдаёт и за кого его принимают многие, в том числе и ваше преподобие. А если, не приведи Господи, его действия накличут на Речь Посполитую бедствия, о которых предупреждает канцлер Замойский?

Рангони подобный вопрос не застал врасплох.

— Всё будет подтверждено письменно и скреплено его подписями и печатью, — улыбнулся Рангони. — А многое уже готово.

Король тоскливо отвёл взгляд в сторону. Скользнул им по фламандскому пейзажу. Простые люди, там изображённые, по-прежнему наслаждались жизнью.

А Рангони уже был уверен: если и не удалось убедить короля, что в Кракове находится сын Ивана Грозного, то удалось убедить его в главном — выгода из всего этого получится несомненная.

Шахматное сражение обретало признаки перелома.

Шесть недель в Кракове показались шестью годами.

Андрей уже рвался назад, в Самбор. Он устал в каменном Кракове, с его высокими синими крышами и островерхими пышными костёлами. Его томили бесконечные красные стены и бесчисленные торговые лавки и лавчонки. Уже не радовали чудесные дворцы и надёжные за́мки, куда ведут подъёмные мосты. Не притягивал даже такой загадочный старинный Ягеллонский университет, куда ежедневно стекаются студенты в широких разноцветных плащах из заморского бархата, в квадратных шапках с длинными перьями, со шпагами под плащами и частенько даже со слугами, несущими за ними принадлежности для писания.

Андрею очень хотелось увидеть панну Марину. Хотелось поскорее приступить к делу, которое непременно должно вознести царевича на московский престол, а панну Марину сделать тамошнею царицею. Ради этого он, Андрей, и жил теперь на свете.

Уезжали из Кракова осыпанные нежными лепестками. В белой пене стояли городские сады. Город выглядел праздничным и нарядным, как никогда.

Князь Константин Вишневецкий отбыл с княгиней Урсулой и с многочисленной свитой днём раньше, поскольку получил известие, что на южных границах его воеводства показались, как то бывает почти каждой весною, татарские хищные отряды.

А пан Мнишек уезжал с гораздо большим числом людей, нежели приехал. Потому что нашлось уже немало воинов, которые твёрдо вознамерились поступить на службу к московскому царевичу.

Обоз пана Мнишека походил теперь скорее на войско, изготовившееся для похода. Помимо гусар из города Самбора, которые просто возвращались в свои казармы, за обозом следовали другие конники, которыми командовал ротмистр Станислав Борша. С этим молодым человеком сразу подружился его тёзка, молодой пан Мнишек, староста саноцкий. Они держались теперь рядом. Они гарцевали на одинаковых белых жеребцах, которым только отпусти поводья — так и полетят! Впрочем, таковыми казались и сами эти всадники. Молодой пан Мнишек решил участвовать в походе на Москву вместе с тёзкой и вместе со своим старым отцом.

Царевич пребывал в приподнятом настроении. Он был в серебристых рыцарских доспехах, в лёгкой бархатной шапочке с перьями и в красном широком плаще. На боку красовалась длинная сабля в вызолоченных ножнах. Он хотел предстать перед невестою достойным женихом.

Царевич ничего не рассказывал Андрею о том, что происходило с ним в Кракове в те моменты, когда паны уводили его с собою в дальние покои дворцов, монастырей, когда с ним беседовали бернардинцы, иезуиты, даже сам краковский епископ Бернард Мацеевский и краковский воевода Николай Зебжидовский. Когда он, царевич, становился отъединённым от своих московитов.

Царевич избегал о том заговаривать, хотя в обозе всем было известно, какие подарки получены им от короля. Андрей даже видел королевский красочный портрет, подаренный царевичу.

Впрочем, то, что творилось в Кракове, уже не очень занимало Андрея. Пропадали, изглаживались из памяти недавние вроде обиды. Царевич находился теперь рядом. Царевич без конца говорил о предстоящем. Он то пересаживался в карету к старому пану Мнишеку, который хоть и жаловался на подагру и хирагру, но не скрывал удовлетворённости поездкою в Краков, и разговор будущего тестя с будущим зятем вертелся вокруг одного: сколько уже навербовано воинов? от кого получены твёрдые обещания? что за люди приедут в назначенные сроки и в назначенные места? В беседах прикидывали, сколько собрано средств на содержание войска. Собрано как под залог, так и в виде подарков, добровольных взносов. Как надлежит распорядиться собранным. Как лучше устроить войско. Где назначить пункты сборов. Сходились на одном: ядро войска, его ударная сила, — это конники-рыцари. Их удара не выдержит никто. Жаль, что их так мало. Затем царевич снова оказывался в седле, снова скакал рядом с Андреем. Глаза его искрились весёлым, задиристым смехом. Он снова делился планами на будущее. Прошлое не вызывало никаких тревог.

— Друг мой Андрей! — повторял царевич. — Для всех воинов, которые придут к нам из западных земель, я назначил местом сбора город Львов. А для тех, кто прибудет с востока, — назначим сбор где-то возле Киева. А ещё, знаю, они собираются в Лубнах, во владениях князя Адама Вишневецкого. Он обещал...