Но вот наконец показалось несколько небольших хат на противоположном низком берегу реки. И тогда в лодке все вдруг поверили, что сейчас может завершиться речное путешествие, поскольку течение несло лодку уже прямо на затор, образовавшийся из множества встающих на дыбы брёвен и вырванных с корнями деревьев.

— Держитесь, братцы! — только и успел крикнуть отец Григорий.

Они выбирались на берег в присутствии десятка мужиков в длинных одеждах и в высоких бараньих шапках. Мужики глядели на пришельцев сочувственно, протягивали с берега кто суковатую палицу, кто просто голую руку. Помогали всячески. От лодки же остались одни щепки, которые быстро перемешивались с носимыми водою обломками деревьев и разного хлама. Но место оказалось довольно мелким, а дно — ровным.

— Откуда вы? — спрашивали спасшихся побережные люди, а отец Григорий осадил их своим встречным вопросом:

— А куда это нас вынесло? До рубежа литовского ещё далеко?

Побережане отвечали вначале как-то неопределённо:

— Недалеко, да только...

— Да только не до литовского, а до московского. Так у нас говорится...

И тут наконец путешественники, дрожа от холода, начали замечать, что народ перед ними вовсе и не московский: все мужики отрастили себе длинные усы, из-под широких штанин у них выглядывали красные сапоги. Да и говорили эти люди как-то странно...

А всё это могло означать только одно: рубеж остался уже позади.

Город Острог ещё неделю назад напоминал собою разорённый лесной муравейник. За надёжные каменные стены спешили перепуганные насмерть деревенские жители. Их возы прогибались под тяжестью прихваченного домашнего скарба. Движению возов препятствовали привязанные к ним коровы. Вдобавок за каждым возом гурьбою бежали босоногие ребятишки. Их радовала весенняя теплынь, мелькание колёс, ржание лошадей. И подобное творилось у всех городских ворот. Кому из беглецов удавалось протиснуться в город — те уже кнутами и кулаками пробивали себе дорогу к речке. Оттого новые крики, стоны, ругань, новые страдания.

И все шарахались от известий, доставленных казацкими гонцами. Слова «татары» и «полон», произнесённые громкими голосами, превосходили по своему воздействию слова «пожар» и «смерть».

Но сегодня город обретал уже обычный вид.

Как раз распускались липкие листочки. От нежной зелени город похорошел, будто наступили Зелёные святки[2].

Городские улицы неспешно, как прежде, принимали на себя скрипучие возы, влекомые спокойными волами. Усатые возницы, под широкополыми соломенными шляпами, направляли подводы на городскую площадь. А туда стекаются все улицы. И пока круторогие волы, вздымая пыль, дошагают до назначенного места, где возы будут поставлены в ряды, — слух о привезённых товарах пролетит по всему городу. Взметнётся даже до неприступного княжеского замка на крутой скале при изгибе реки под именем Вилия.

Обыватели расспрашивали возниц о новостях. Да только без тревоги относительно страшного татарского вторжения. Татар погнали с большим для нехристей уроном, так что не скоро они появятся здесь.

О том уже ведали все. Потому-то и гудела ровным гулом рыночная площадь. Потому-то и смеялись весело под солнцем белостенные хаты с нахлобученными на них камышовыми крышами. Потому-то и щебетали перед хатами ребятишки, впервые в этом году чуть ли не с головами зарываясь в тёплый дорожный песок.

В оживших камышах вдоль берега реки уже мелькали влажными боками рыбачьи лодки. Весенние воды успели схлынуть, и рыбаки старались обеспечить добычей княжеских поваров. На промысел рыбаки выходят с ночи, когда с высоты замковых стен на головы сваливаются крики бдительной стражи: «Гей! Чувай!», «Ого! Чувай!».

Слепой рукастый лирник посреди площади, у зияющих корчемных дверей, распевал с восходом солнца хвалу победителям грозных татар, повторяя раз за разом имя Андрея Валигуры:

Имя это останавливало многих мещан.

Напрягая слух, переспрашивали друг друга:

— Про нашего Валигуру?

В ответ слышалось:

— Да про какого ещё? Удалец...

Другие добавляли:

— Так и не страшно, коли такие защитники!

В городе, пожалуй, всем от мала до велика было ведомо, что князь Константин просыпается вместе с солнцем.

Но происходило это просто и неприметно. Никто бы не поверил, что перед ним сам князь, случись кому постороннему присутствовать о ту пору в замке. Каждое утро с князя снимали просторную длинную рубаху из льняного полотна и облачали его в такую же длинную, но белую рубаху из более тонкого полотна, а белое сверху прикрывали одеянием наподобие монашеской рясы, безо всяких украшений, а только с золотым массивным крестом, бодрящий холодок которого князь постоянно ощущал сквозь ткани. Князю подставляли под отёкшие стопы огромные, крепко стачанные сандалии из красного сафьяна, подносили затем зеркало в золотой оправе, чтобы мог наблюдать, как цирульник-волох освежает морщины на осунувшемся лице, как золотой гребень, проносясь без затруднений над побуревшей лысиной, укладывает завитки уцелевших волос.

Далее следовало моление перед тёмным ликом Христа Спасителя — и всё. Уже с поднятой головою князь вступал в горницу, наполненную разновеликими книгами. Молчаливые пахолки[3] в длинных одеяниях поднимали кое-где в окнах подвижные стёкла. Покои наполнялись перезвоном колокольной меди.

Глядя сквозь маленькие прозрачные стёкла, скреплённые между собою свинцовыми перемычками, князь одним жестом приказывал подавать на широкий стол нужные фолианты, о которых говорилось накануне, и погружался в чтение с пером в руках.

Так начинался и этот день.

Но не так продолжался. Потому что стоило князю усесться, как ему подали послание от сандомирского воеводы Юрия Мнишека.

Чувствуя за спиною шаги пахолка с нужною книгою, князь озадаченно произнёс:

— Обожди.

Он понимал, в отличие от мещан, что для него ещё не наступило время мирной жизни.

Это было уже второе послание пана Мнишека из такого неожиданного похода. В первом, доставленном несколько дней тому назад, сандомирский воевода собственноручно и очень коротко извещал о бескровной для королевских войск победе над татарами. Угроза городу Каменцу, как и Острогу, как и прочим городам и селениям Речи Посполитой, — миновала.

Князь отлично знал характер Юрия Мнишека. Тот легко поддаётся первому впечатлению. А ещё он готов прихвастнуть. Однако князь знал: если Мнишеком сказано, что опасности Острогу нет, значит, так оно и есть. Потому князь и разрешил обывателям после первого послания возвращаться к своим дворам.

В новом же послании, скомпонованном на великолепном латинском языке учёными писарями (есть там такой пан Стахур), наряду с прочим говорилось о личном подвиге сотника Андрея Валигуры. Отряжённый с вверенной ему сотней в засаду, Валигура умело выбрал место и время и сумел положить не менее сотни поганских трупов. Это внесло такой разлад в привычные действия врагов Христа, что подоспевшая масса королевского войска троекратно увеличила потери неприятеля. Далее перечислялись успехи коронных войск, действия отдельных начальников, в особенности князей Вишневецких. Писалось так, что князю Константину без труда удалось бы доказать, из каких античных источников заимствованы образцы для подобных описаний.

Князю оставалось только подивиться, какими путями весть о подвигах Валигуры могла распространиться среди простого народа. Ему ещё накануне доложили, что о Валигуре распевают на рынке слепые лирники и что само имя казацкого сотника не сходит с уст восторженных простолюдинов. «Козак Валигура! Козак Валигура!» Словно Байда Вишневецкий, о котором теперь поются в народе уже полузабытые песни...