Варвара Сергеевна отложила вязанье и стала собирать на стол. Достала из буфета фигурные вазочки с разносортным вареньем. Ей хотелось получше угостить дорогую гостью… Кто знает, и у Сережи сердце не камень, а лучшей невестки и нечего искать.

Слушал Катин рассказ и поставленный в угол Валя. Сегодня он дважды провинился, и отец по настоянию бабушки решил наказать его. На последнем уроке Валя привязал к валенкам коньки, но, на беду, учитель вызвал его. Пришлось к доске идти на коньках. Учитель рассердился, поставил за поведение двойку. Бабушка, не поняв, за что внуку поставили такую оценку, завела свое: «Лень-то вперед нас родилась…» Валя не сдержался, нагрубил ей — и вот теперь угодил в угол. Ему было очень стыдно перед тетей Катей, но один раз он все же взглянул на нее и улыбнулся. Неудобно чувствовала себя и гостья. Она попросила Рудакова простить сына. Бабушка поддержала ее, и отец сразу же согласился, он сам тяготился учиненной над ребенком «экзекуцией».

— Что же делать с шурфом? — спросила Катя Сергея Ивановича.

— Установить наблюдение. Психика преступника приведет его вновь на место преступления. А вы кого-нибудь подозреваете?

Катя задумалась. Молодые горняки вне подозрений, пример этому Вася Егоров. Старики? И против них она не могла сказать ничего плохого.

— Нет. Но кто-то все же воровал?

Сергей Иванович продолжал разговор о делах и думал, что он, наверно, стал очень скучен, если даже не может как следует занять молодую девушку.

— Стойкая вы. Выдерживаете такие беседы и не подаете виду, что устали, — подшутил над собой хозяин.

— Я к пустой трескотне не привыкла. — Ее большие, карие, немного грустные глаза выжидающе смотрели на него: неужели он все еще ничего не понимает?

Несколько дней подряд за «Наташиным» шурфом велись негласные наблюдения. Возможные подходы к таинственному шурфу хорошо просматривались с невысокого взлобка, на котором торчал распочатый оденок сена. Внутри оденка сено было выбрано и в нем устроен охотничий балаган, где помещался наблюдательный пункт — секрет. Пункт этот возник стихийно, по личной инициативе дяди Кузи, добровольно пожелавшего изловить, как он их называл, преступников-бандитов.

За шурфом наблюдали и с вышки склада взрывчатых веществ. Но все было безрезультатно: ни одной живой души не появилось около дугообразной березки.

Егор Максимыч Турбин лежал в санях, на раскатах зимней дороги их заносило то в одну сторону, то в другую. Темнело. Он поминутно прикрывал рукой лицо от голых веток кустарника, торчавших вдоль дороги. Лошадь шла шагом, все время проваливаясь в мягкий, грязный снег, оттаявший за день под горячими лучами весеннего солнца. Позади саней шел кучер Яков и тихо напевал:

— Садись в сани, Яков, — предложил ему Максимыч. — Хватит тебе шагать. Почти от самой иптешевской штольни идешь.

— Не сяду. Лошади и так тяжко. Глянь, как ее Краснов загнал. Ты же видишь, под полозьями один навоз. Отъездили в санях, готовь телеги и седла.

— Ты про седла, а я вон уши застудил, — ответил Турбин.

— Что ни говори, Максимыч, а на улице апрель, весна! Люблю таежную весну! Воздух голову пьянит, что тебе старая медовуха.

Замолчали. Изредка Максимыч покрикивал на коня:

— Но, лентяй, весь в хозяина! Уснул, что ли? Но! — и размахивал кнутом.

У поворота к дымовской заимке конь самовольно пошел вправо.

— Куда? — дергая левую вожжу, закричал Турбин.

Конь остановился и, вытянув шею, недоуменно оглянулся на седока.

— К Дымову, сам знает, куда сворачивать. Краснов приучил, — засмеялся Яков.

Турбин взял коня под уздцы, замахнулся на него кулаком и вывел на дорогу. Достал трубку, кисет и присел на сани.

— А с шурфом-то, Максимыч, прояснилось у дяди Кузи? — полюбопытствовал Яков.

Максимыч, раскуривая трубку, только мотнул головой и хлестнул кнутом по клочку сена, висевшему на обломанной ветке.

— Вот загадки!.. А как ты думаешь, все старатели перейдут на государственную добычу? — допытывался Яков.

— Ясно, перейдут! Может, только не сразу у всех на это ума хватит, — ответил Максимыч.

— Кажись, каждому разъяснили, что к чему.

— Эх, паря! Да старому приискателю тыщу раз объясняй, а он все будет про фарт бредить. Но, Бурка, пошевеливайся! Из-за тебя на последнее артельное собрание опоздаем! — покрикивал Максимыч.

Кустарник кончился, и они увидели перед собой огни поселка. Подъехали к освещенному клубу, и Турбин остановил коня.

— Яков! Отведи Бурку на конный, а я — прямо на собрание, — отряхивая с куртки сено, распорядился Максимыч. — Только не забудь коня на выстойку поставить, пусть подсохнет, а тогда можно напоить и овса засыпать. Сбрую в конюховке развесь, — по-хозяйски добавил он.

— Сказывай! Сам не знаю… — обиженно бросил Яков и тронул с места усталого коня.

У клуба толпился народ, и пройти дальше двери Максимыч не смог. По возбужденным, радостным лицам молодых парней и девушек Турбин понял: что-то произошло значительное. Люди в дверях потеснились, и на пороге вынырнул Вася с баяном и, лихо растянув мехи, заиграл туш. Девушки запели частушки, он стал им подыгрывать:

Поравнявшись с Турбиным, Вася с небрежным видом известил его:

— Это про меня народ слагает песни.

— Ты у нас знаменитость. Теперь жди еще частушку про историческое собрание, на котором ты председателем был, — напомнил, смеясь, Турбин и надвинул Васе на нос шапку.

— Демократия, Егор Максимыч. Все как по инструкции, — пожимая плечами, оправдывался Вася.

Неделю назад в горном цехе должно было состояться профсоюзное собрание. Его открыли, Васю выбрали председателем, но при обсуждении повестки дня разгорелся — по Васиной же инициативе — спор: провести или отложить собрание? Проспорив два часа, решили собрание отложить, а на следующий день Наташа провела его за пятнадцать минут…

Протискиваясь сквозь шумную толпу молодежи и на ходу застегивая полушубок, на улицу вышел Захарыч.

— Разлом, Максимыч, у нас произошел! Молодежь вся из артели уходит! — крикнул он. — Верно они делают? Верно! Молодежь — это наше будущее, не назад им смотреть, как нам, старикам, а вперед.

— Не все старики назад смотрят. Вам, плотникам, к примеру, невыгодно туда заглядывать, — ответил ему Турбин.

— Правильно, Максимыч! Если мы останемся в артели, какую нам работу дадут? Старательские лотки выдалбливать? Любишь или не любишь артель, а надо о работе думать. На государственных рудниках нам ее на всю жизнь хватит, верно? А вообще-то старички наши, распроязви их, блажат с артелью. Как кончится весна, остановятся гидравлики, и блажь эта с весенней водой уйдет. Против жизни не пойдешь, ну, а неволить никого не стали. Так и постановили: тех, кто подал заявление на рудник, из артели отпустить без задержки.

— А в артели народ остался?

— Видать, часть останется: на гидравликах весной старики хотят отработать, а сколько их — завтра узнаем. Прощевай, Максимыч! Я домой, старые кости покоя просят.

К Турбину подошли раскрасневшиеся, радостные Наташа, Иван, Петро и Маша.

— Поздравьте нас, Егор Максимыч! Теперь и мы государственные рабочие, а не добытчики! — сказала, улыбаясь, Наташа.

— Поздравляю, поздравляю без пуха и пера! — пожимал им руки Турбин.

Озорно и нежно поглядывая на Петра, Маша сказала:

— Пихтачев шибко рассердится на Наташу за деньги!

— А что такое? — полюбопытствовал Турбин.

— Наташа предложила половину артельных фондов, — пояснил Бушуев, — потратить на устройство нашего быта. Решили построить новую больницу и на ней мраморную доску повесить: «От старателей артели «Приискатель». Точно так же вот в войну было написано на нашем самолете, артель подарила его Советской Армии.