— Горе уложило в постель мать, и хлопоты по дому свалились на меня. Пришлось думать о заработке. Днем я напряженно занимался, ночью в торговом порту грузил каменный уголь. Казалось, совсем недавно были школа, пионерский отряд. После семилетки — завод, комсомольская мобилизация в холодное Заполярье.

Ударная работа на новостройке, затем комсомольская работа одновременно с учебной на вечерних курсах подготовки в вуз. Потом по путевке ЦК комсомола я стал студентом. И вот — диплом. Как-то внезапно кончилась для меня беспечная юность…

Свидания с Лидой я не искал, боясь самого жестокого разочарования. Получил диплом и мог остаться в Ленинграде в аспирантуре, но уехал в Сибирь. Только оттуда написал обо всем Лиде.

Ответ пришел сразу. Она радовалась письму, огорчалась за мою судьбу, просила быть мужественным.

Лида часто писала мне хорошие, теплые письма, и по ним я понял, что не безразличен ей. Весной сорок первого года Лида попросила меня приехать в отпуск. Она заканчивала консерваторию.

Я приехал, и у нас опять была встреча там же, на Адмиралтейской набережной.

«Вот, Виталий, и я окончила консерваторию. Как будем жить? У тебя в тайге я не стану пианисткой. В лучшем случае буду учительницей музыки», — говорила мне Лида.

«У нас на руднике пока нет ни одного инструмента», — мрачно ответил я.

«Тем более. Тебе необходимо выбраться из этой берлоги в город, где мы могли бы работать и жить вместе».

Я промолчал.

«Я люблю тебя, но люблю и свою специальность и не хочу бросать ее!» — запальчиво объяснила девушка.

Мне было нелегко. Ведь я долго и по-настоящему любил ее. Что впереди у меня? Одиночество? Теперь уже навсегда?..

Мы простились, ни о чем не договорившись.

Я не спал всю ночь. И о чем только я не думал! Неожиданно приревновал ее, решив, что нам мешает кто-то третий. И чтобы ни в чем не стеснять Лиду, дал себе слово не встречаться с ней. В тот же день я уехал в Сибирь.

С чувством особенно острой тоски прощался я с Ленинградом на этот раз. Надеялся, что вернусь на рудник с женой, и вдруг все рухнуло.

Приехав на прииск, я застал телеграмму: «Огорчена твоей мальчишеской выходкой. Сообщи, как лучше добираться до тебя». Тогда только я понял и оценил Лиду.

Во время войны Лида много работала в рудничной лаборатории, приобрела новую специальность, а старой посвящала вечера — руководила в клубе самодеятельностью.

Однажды мы слушали концерт из Москвы. В числе исполнителей объявили фамилии консерваторских друзей Лиды. Она всплакнула. Мне стало больно. В душе я считал себя виноватым в том, что отнял у Лиды возможность заниматься искусством так, как она мечтала. Я пообещал Лиде добиться перевода с Нового рудника в какой-нибудь город.

«Зачем ты говоришь это? — перебила она. — Тебя из тайги палкой не выгонишь. Ты лучше сделай так, чтобы прислали сюда инструмент. Тогда мы откроем музыкальную школу здесь, в тайге».

…И вот вместо города — прииск Южный, а вслед за музыкальной школой на Новом возникла, уже по твоему ходатайству, такая же и здесь. Вот, собственно, и все, — улыбаясь, закончил Степанов.

Помолчали. Рудаков вздохнул, с грустью поглядев на портрет Зины.

— Завидую тебе, Виталий, по-хорошему завидую.

Потом они еще говорили долго и о многом. Рудаков спросил, когда и где Степанов вступил в партию, — хотелось знать о нем все. Виталий Петрович рассказал, что на Новом в самый разгар Отечественной войны им была налажена добыча оборонного металла, и тогда он стал коммунистом.

Рудаков вышел на крыльцо проводить гостя. Ветер с присвистом летел по улице, где-то громко хлопал калиткой, рвал косые струи дождя и плескал их в лицо.

— Дождик-то какой! Славно прополощет тайгу, — говорил Степанов, натягивая на себя предложенный хозяином плащ.

— В Сибири природа щедрая. Дождь — так в палец толщиной, снег — так в три метра высотой, и так во всем… Спокойной ночи! — сказал Рудаков.

Виталию Петровичу не хотелось уходить, он потоптался, набросил на голову капюшон, молча пожал руку Сергею Ивановичу и исчез в сырой темноте.

Рудаков вернулся в дом. В полутемной комнате, разметавшись на диване, спал Валя. Сергей Иванович заботливо поправил на нем одеяло и присел в ногах у сына.

Рудаков задумался. Исповедь Степанова тронула его, стало как-то не по себе. Степанов хороший человек, но «с плохой биографией», у Плюща чистая анкета, а душа, кажется, грязная. Чему верить — бумаге или человеку? Не давали покоя и мысли о приисковых делах. Начать сейчас подготовительные работы на Медвежьей горе — значит снизить добычу металла, в этом трест прав. Но зимняя добыча на Южном мизерная, а подготовительные работы дадут возможность вскоре резко увеличить добычу золота на руднике.

Трестовцам некогда думать о завтрашнем дне, их поглощают заботы о добыче золота сегодня, с них тоже спрашивают. Много бестолковщины, часто все у них строится на штурмах и авралах, днях и декадах повышенной добычи. Вот и получается: выполнение плана любыми средствами и за счет любых работ. А в итоге — парадокс: всем ясно, что, только широко развернув подготовительные работы, можно увеличить добычу металла, а практически план добычи часто идет за счет сокращения подготовительных работ.

Трест по формальным причинам не разрешает сейчас стройку. Нужно полностью закончить разведку Медвежьей горы, провести исследовательские и изыскательские работы, составить проект…

Так делают на государственных предприятиях. На старательском опытном руднике все это следует упростить, уверяет Степанов. И зачем дожидаться полного окончания разведки Медвежьей, если она может продлиться несколько лет?.. Следует ли соглашаться с ним? Может быть, прав трест: сорвем план добычи, впустую затратив старательский труд, а рудника не построим? Блажь, донкихотство?

Рудаков, как всегда, вначале взвешивал доводы своих противников, пытаясь понять их. Нет, они не правы. Нельзя сегодня гоняться только за граммами золота и не готовиться завтра брать его килограммами.

Сергей Иванович подошел к окну, открыл форточку и закурил. Решение принято правильное. Но как его лучше выполнить? Он снова представил себе разгоряченного, поминутно вскакивающего с места Пихтачева: «На кого вы рассчитываете?»

Может быть, и в самом деле рудник строить некому?

Сергей Иванович мысленно перебрал всех людей, на кого можно будет опереться. За фамилиями Бушуева, Дубравиной, Кравченко вставали живые люди, настойчивые, решительные, мужественные. Их много. Ему на миг даже послышались их бодрые, уверенные голоса.

Возглавит строительство, конечно, Виталий. По его рассказу чувствуется — щербинка у него на сердце. Потому, видать, и ершистость такая: все нападения ждет. Ничего, пройдет, поддержим. А борода Турбин? Кто лучше Максимыча знает здешние моста? За разведку можно быть спокойным. Земляные работы можно поручить отпальщице Наташе. Хорошая девушка. Молодежь ее любит.

Вспомнил Рудаков и ее отца, старика Захарыча. Обязательно надо втянуть его в артель. Старого моряка весь поселок уважает. За ним пойдут. Вообще людей расшевелить надо. Расшевелить. Это дело всей партийной организации. Бушуеву следует помочь, профработник он молодой, неопытный. И ухарь Пихтачев на твоей совести, товарищ секретарь. Ты и за него в ответе. Помни, что главное в партийной работе — организация и воспитание людей. Это лозунг. Надо, чтобы он стал и делом.

Рудаков поглядел на мирно спящий поселок. В сереющей темноте смутно вырисовывался силуэт огромной горы.

— Держись, Медвежья! Идем!..

На Медвежьей горе расширялись геологоразведочные работы, и теперь здесь вырос целый поселок. В кедровом бору появились брезентовые палатки, какие-то ящики, а между ними протоптанные дорожки. Было видно, что разведчики обосновались тут надолго, к зиме строили два длинных барака, один из которых был уже подведен под крышу.