— Пойдем в бильярдную, все ясно: степановская затея с рудником лопнет как мыльный пузырь.

Ксюша, опустив голову, тяжело дышала, с силой отталкивала от себя его проворную руку и глупо улыбалась.

А собрание все еще было в замешательстве, ни один человек не записался на стройку.

Рудаков вопросительно посмотрел на Захарыча.

Старик рассеянно теребил бородку и вдруг решительно направился к Пихтачеву.

— Пиши меня добровольцем на валютный фронт, если по годам в бойцы подхожу.

— Переметная сума, — прохрипел Краснов, направляясь к выходу.

— Подходишь, Захарыч! Рады иметь такого сверхсрочника. А насчет работы не сомневайся, инструктором у нас будешь! — ответил за председателя Рудаков, шагнул со сцены и крепко пожал старику руку.

Захарыч повернулся лицом к залу и по старой привычке поклонился в пояс приискателям.

— Песок сыплется, а туда же, — зло смеялся Дымов.

— Песок в строительстве тоже нужен, — отшутился Захарыч, — стройматериал.

Пихтачев посмотрел на него со страхом — старик не иначе как рехнулся. Его в артель сколько лет заманить не могли, а тут сам в петлю лезет. Светопреставление началось!

К Захарычу подошла Наташа.

— Поздравляю, батя!

— Спасибо, дочка! Втянула в дело — теперь от меня не отставай. Пока есть силы, потягаюсь и с тобой, — бойко ответил польщенный общим вниманием старик.

Вслед за ним к столу подошли Федот и Маша Иптешевы, одетые в одинаковые черные полушубки, отороченные замысловатой вышивкой. Их сопровождала толпа взрослых парней. Брата и сестру хорошо знали и любили на прииске.

К Маше протиснулся Бушуев, поздравил ее.

После собрания Борис Робертович появился в зеленой комнате. Это было единственное место в клубе, которое он охотно посещал. Зеленое сукно бильярдного стола, зеленый шелковый абажур над лампой, выкрашенные в зеленый цвет стены, зеленые шторы на окнах и неподвижное облако синеватого табачного дыма.

На бильярде играли Дымов и знаменитый на всю округу охотник Гаврила Иптешев, отец Маши и Федота. С появлением Бориса Робертовича Дымов сразу же уступил ему кий — маркшейдер был королем бильярда. Борис Робертович снисходительно согласился сыграть с Гаврилой при условии, что тот за учебу добудет ему двадцать беличьих шкурок, из которых он хочет сделать шапку. Сговор состоялся, и началась игра.

Гаврила ходил вокруг большого зеленого стола с сетчатыми лузами и высматривал шары. Он приседал, щурился и, не решаясь ударить, начинал примеряться вновь.

— Играй своего в середину, — покровительственно говорил Борис Робертович, показывая кием нужный шар.

Гаврила нескладно подпирал кий пальцами, долго целился и потом рывком бил по шару. Тяжелый, слоновой кости шар юзом шел по сукну и, выскочив за борт, глухо стукался об пол.

— Чтобы шкурка целый был, моя белку только в глаз бьет, а такой дырка мажет. Тьфу! — с досадой отплевывался Гаврила, поднимая упавший шар.

Его пошатывало, и Дымов, потянув носом, определил:

— Клюкнул.

— Моя бутылка пива с быком слопал, — блаженно улыбаясь, согласился охотник.

— Зубровка, значит, — пояснил Дымов.

Оскалив зубы, Борис Робертович долго смеялся над ответом охотника.

— Сколько же тебе лет, Гаврила, что ты «пиво с быком» бутылками пьешь? — поинтересовался он.

— Однако семьдесят, а может, сто, — не моргнув глазом, ответил старик.

— Брешешь, бурундучий сын. В каком году родился? — наседал на него Дымов.

Уперев в пол измазанный мелом кий, Иптешев задумался.

— В тот год, когда царь батька Сашка совсем пропал, — обрадованно ответил Гаврила.

— Александр Второй или Третий? — уточнял Борис Робертович.

— Ага, — подтвердил охотник.

— Прикидывается придурком, а сам хитрит, чтобы налогами не облагали.

Дымова поддержала Ксюша, она незаметно тоже появилась в бильярдной.

— А когда ты, Гаврила, обещание свое исполнишь — лису мне подаришь? — спросила она и подмигнула Дымову.

— Ладно. — Иптешев кивнул головой, неуклюже прицеливаясь.

— А не обманешь? — допытывалась Ксюша.

— Мошно, — ответил Гаврила под общий хохот и, постучав пальцем себе по виску, сказал: — Думай, башка, картуз куплю. — И, выбрав шар, стоящий у лузы, снова промахнулся.

— Марала, да еще нетверезый, — насмешливо бросил Дымов.

— Дуплет в угол, — небрежно объявил Борис Робертович и с клапштосом положил шар.

Ксюша ахнула, а Дымов завистливо процедил:

— Артист!

Польщенный вниманием, Борис Робертович дал в руки партнеру мелок, которым натирал кожицу кия.

— Нарисуй, куда мне оттянуть свой шар.

Гаврила вывел в центре стола меловой крестик, и маркшейдер опять с клапштосом положил последний шар в среднюю лузу, а свой оттянул точно на меловой знак.

— Профессор, ну как есть он! — восхищался Дымов.

— Его — шар играет, моя — маленько зверь убивает. Борька всегда изба торчит, моя тайга ходит, — оправдывал свое поражение Иптешев.

Вошел Рудаков. Борис Робертович, улыбаясь, протянул ему свой кий:

— Спортивный турнир в разгаре, принимайте участие.

Сергей Иванович отказался и пригласил Бориса Робертовича пройти с ним в партком. Маркшейдер подмигнул Ксюше и последовал за Рудаковым.

В парткоме Сергей Иванович сел за стол и, достав из ящика папку, стал ее листать.

Борис Робертович толчком пальца поправил роговые очки и обиженно осведомился:

— Опять какая-нибудь кляуза?

Рудаков вместо ответа зачитал:

Рудаков вопросительно посмотрел на собеседника.

— Мне кажется, это настолько очевидная чепуха, что даже совестно всерьез опровергать ее, — натужно улыбаясь, ответил Борис Робертович.

Рудаков попросил написать объяснение.

— И не подумаю, — слегка заикаясь, но стараясь сохранить самообладание, возразил Борис Робертович, — я номенклатурный работник, номенклатурный. Я обжалую в министерство, меня там знают лучше вас. Я же работал в ВСНХ, когда вы сидели еще за партой.

— Как же вы сменяли столицу на Южный? — холодно спросил Рудаков.

— Бывает… Если человек на голову выше окружающих, ему возьмут да снимут голову, чтобы не выпячивалась. Так сказать, подравняют до общего уровня.

Сергей Иванович взял телефонную трубку, дав понять, что разговор окончен.

Клуб закрывался, и Ксюша вышла на улицу последней. Темно, над поселком кружилась вьюга. Подталкиваемая в спину ветром, Ксюша медленно пошла к конному двору и остановилась у распахнутых дверей темного сеновала… Сегодня идти сюда незачем, Кузя крепко обиделся, не придет. Идти домой не хотелось, ругань свекрови опостылела, все норовят обидеть солдатку, только некому пожалеть…

Погрузившись в темноту, крепко спит поселок, и только в окошке парткома горит свет. Прижавшись к забору, Ксюша ждала, сама не зная, зачем она это делает. Но вот послышались скрипучие шаги, и Ксюша, выйдя на дорожку, пошла навстречу.

Борис Робертович, расстроенный разговором с Рудаковым, был рад встрече.

— Рыжик, ты не боишься ходить ночью одна? А вдруг нападет мужчина? — взяв ее под руку, игриво спросил Борис Робертович.

— А нам того и желательно, — прыснула она в ответ.

Больше они не сказали ни слова. Подойдя к его дому, Ксюша остановилась и вопросительно поглядела на спутника. Он понял, что ее беспокоит старуха домовница, и показал ключ. Плющ прошел вперед, отомкнул замок и тихо вошел внутрь дома. Ксюша постояла у калитки, оглядела улицу и, убедившись, что ее никто не видит, юркнула в темную дверь.

…Выпроводив в шестом часу утра Ксюшу, Борис Робертович включил свет, поднял с пола одеяло, поправил подушку с пятнами от губной помады и, обозвав Ксюшу неряхой, подсел к столу. Подвинув настольное зеркало и отвернув ворот ночной рубашки, ужаснулся: жадная до любви Ксюша оставила такие метки, что неделю в баню но пойдешь! А рыжая хороша, да и он не плох, но смотри, что полвека прожил! Борис Робертович был доволен собой, этой ночью, жизнью даже в этом медвежьем углу — ведь она и здесь имеет свои прелести!