Собрав все силы, Федот рванулся вперед и выскочил из горы. Но здесь, потеряв равновесие, придавленный стариком, упал лицом в глубокий снег. Падая, мельком увидал Машу.
— Стреляй!
Раздался короткий хлопок выстрела. Услышав его, Федот хотел вскочить на ноги, но по грудь провалился в снег. Ползком выбрался он на утоптанное место возле входа в штольню. Выбрался — и замер. Огромная бурая медведица лежала совсем близко от Маши, разгребая лапами грязновато-красный снег.
Девушка вскинула ружье, вторым выстрелом прикончила зверя; он дернулся и тяжело выдохнул воздух.
Брат с сестрой вытащили отца из сугроба и положили на нарты. Гаврила приглушенно стонал.
— Надо везти в больницу, — решил перепуганный Федот.
— Вези, а я покараулю. Скорей возвращайся, свежевать медведя надо.
Федот оставил сестре лишнюю поклажу, стал на лыжи, перекинул за плечо отцовское ружье и потащил за собой нарты. Не рассчитанные на тяжелый груз, они сразу провалились в снег.
Идти было трудно, но вскоре охотник выбрался на твердый наст.
Поздно вечером он уже был с отцом в приисковой больнице.
— Ничего, старик, ничего! — успокаивал охотника врач. — Малость помял тебя мишка, но и ты у него в долгу не остался. Полежишь немножко, а там хоть отплясывай.
Иптешев стонал, вцепившись пальцами в свою жиденькую бороденку.
Врач обнаружил трещину в кости и наложил шину.
Старик с благодарностью взглянул на него и, через силу улыбнувшись, закрыл глаза.
— Дохтур, зови, пожалуйста, Федотку… Говорить маленько надо.
— После, после! Сейчас лежи, — попытался урезонить его врач.
— Позови, я совсем плохой…
Когда Федот в белом халате присел около отца на табуретку, Гаврила прошептал:
— Если совсем пропаду, помни место, показывай жилу Максимычу. — И, откинувшись на подушку, успокоившийся старик закрыл глаза…
Маша сидела у костра и подбрасывала хворост. Бывало, дома, просыпаясь утром от холода, она вот так же разводила огонь в камельке и готовила незатейливый завтрак. Старенькая избушка за ночь так остывала, что нагреть ее удавалось только к полудню, когда солнце выбиралось из-за гор и разгоняло густой холодный туман. В те дни, когда отец брал на охоту Федота, девочка оставалась на несколько дней одна.
Ни брат, ни отец не заметили, как она выросла.
Но однажды, возвращаясь с рыбалки, они услышали выстрел и увидели около избушки бледную Машу с дымящимся ружьем. Увидели и кровавый след зверя.
Это был первый Машин медведь. Он успел доползти только до первой ложбинки, там Иптешевы и добили его.
С тех пор Маша стала охотиться вместе с братом. Вместо они ходили и на ближайшую заимку — в школу. Вместе наткнулись на палатку у горы Медвежьей, где их встретила девушка с длинной русой косой. Это была Наташа…
С трудом Маша выговаривала потом незнакомые слова: «ком-со-мол», «штоль-ня», «гео-ло-го-разведка».
Костер еле тлел, угли затянулись серым бархатным пеплом и слегка дымили. Маша подбросила в костер груду сухих веток, они весело затрещали, вспыхнули. Длинные языки пламени, подпрыгивая над горящими ветками, окрашивали в красноватый цвет ближние кедры, покосившиеся столбы штольни и вытоптанный снег с чернеющей на нем грузной тушей медведицы. Пламя костра то приближало, то отдаляло куда-то в ночь длинные тени деревьев, а огромная тень медведицы бесформенным пятном плясала на освещенной лунной горе.
Тепло клонило Машу ко сну, и, боясь задремать, она поднялась, стала ходить вокруг огня.
Вспомнилась первая встреча с Петром на охоте, как он пришел к ним на заимку… Что делает сейчас ее Петро? Беспокоится, не знает, что думать, где искать… Наверное, обиделся! Не успела передать ему ни слова. Но зато теперь он будет гордиться ею…
На свет костра подлетел старый головастый филин. Усевшись на ближайшую пихту, он закричал почти человеческим голосом: «Ту-бу, ту-бу, ту-бу!»
— Что, филька, раскричался? Не рад гостям? — громко спросила Маша. И испугалась своего голоса, усиленного эхом. — Жила теперь наша, тебе здесь больше сторожить нечего, — тише добавила она.
«Ту-бу, ту-бу, ту-бу», — ответил ей филин и, тяжело взмахнув на прощание крыльями, низко пролетел над ней.
Глава двадцать шестая
САМОРОДОК
Пришел новый год, наступила вторая половина нашего века. Этот год на Южном встречали в каждом доме и как-то особенно весело. Всю ночь в избах светились золотые огоньки.
Смеясь и перекидываясь снежками, из дома в дом ватагой сновали ряженые, в разных концах поселка перекликались визгливые гармошки, тщетно пытаясь заглушить охрипший голос клубного репродуктора: новогодний концерт из Москвы передавался всю ночь.
В этот вечер к Захарычу приковылял расфранченный дядя Кузя — в красной шелковой рубашке, волосы его были смазаны коровьим маслом и гладко прилизаны.
В избенке Захарыча пахло хвоей, было шумно и по-праздничному многолюдно. Здесь хозяйничали ряженые.
Развалясь на широких скамьях, мяукали и рычали выряженные в зверей парни и девушки, наполняя избу веселым гамом. В красном углу, заняв почти треть избы, в опрокинутой вверх ножками табуретке стояла пышная новогодняя елка. На самой макушке, упираясь в потолок, серебрилась пятиконечная звезда, золотистые кедровые шишки гнули ветки, осыпанные ватными снежинками. Сделанный из яичной скорлупы и красной бумаги клоун весело улыбался беличьим чучелам. Самодельные хлопушки, якоря и кораблики, пестрые барабаны и разноцветные китайские фонарики обрядили елку.
Около нее грузно приплясывал огромный дядька, одетый в тулуп, вывернутый черной шерстью наизнанку. На голове у него была медвежья маска со страшным оскалом, из поднятой под потолок мохнатой рукавицы на пол избы сыпались зерна овса.
Сею, сею, посеваю,
С Новым годом поздравляю, —
басил ряженый, хозяин кланялся ему в пояс за пожелание благополучия.
В это время маленькая девушка с пришитой на спине лисьей шкурой незаметно стащила со стола конфету и поспешно отошла прочь, вертя пушистым хвостом.
Наташа засмеялась и, погрозив пальцем, крикнула:
— Лиса следы заметает!
Парень в орлиной маске и с большими привязанными к рукам крыльями набросился на лису и, отняв конфету, возвратил ее хозяйке.
Дядя Кузя пытался узнать ряженых. Лиса — Маша? Орел — Федот? Шут — Васька? Медведь — Иван? Но ряженые ничем не выдавали себя.
Наташа обходила с подносом необычных гостей и угощала их сладостями. Медведя сменили в пляске козочка и шут. На рогатой козочке шубка вывернута белым мехом наружу, замалеванный шут в женском платье кувыркается через голову, пытаясь сбить с ног козочку, но она бодает его… Под аккомпанемент шутовского бубна козочка пускается в пляс, громко дробит сапогами со скрипом — ведь недаром в них подложена береста! Ходят половицы, в стеклянной горке дребезжит посуда, с елки осыпаются иглы.
— Свят, свят, сгиньте, окаянные, избу разнесете! — кричит Захарыч, и ряженые, забрав горстями со стола кедровые орехи — «сибирский разговор», — со смехом выбегают на улицу.
Кузя поздравил Захарыча с Новым годом, с новым счастьем. Наташа поднесла им по стаканчику бражки, и они, выпив, облобызались.
— Поскольку я есть на прииске самый младший в чине, я пришел к тебе. Теперь по стародавнему закону пойдем к начальству что повыше, — весело объявил дядя Кузя.
— Добро присоветовал, — согласился Захарыч.
И друзья направились к следующему по чину — Степану Кравченко. От него, уже втроем, отправились к завхозу, потом, вчетвером, — к председателю артели. Следующий заход подгулявшая пятерка сделала к председателю приискома. Захватив Бушуева, все двинулись к Быковой, чем изрядно напугали ничего не подозревавшую девушку.
Пихтачев разъяснил ей, что по приисковому обычаю она обязана принять подчиненных, и Катя, не желая отставать от заправских таежников, собрала на стол.
