Последними, когда народ уже разошелся, вышли из клуба Краснов и Борис Робертович.

Оглядываясь по сторонам, маркшейдер вполголоса убеждал Краснова:

— Ты меня просто озадачил. Да и зачем тебе еще? Работайте пока в одном забое. Разве он плох?

— Показывай самую богатую жилу, у нас нет времени шариться по всей горе. Про шурф слыхал?

— Его нужно взорвать, пока из него не извлекли улик, — предупредил Плющ. Он побаивался разоблачения.

— Знаю, только это запросто не сделать: Кузя уши навострил. Показывай алтарь! — требовал Краснов.

— Не могу, опасно, да это государственная тайна, — возражал Борис Робертович.

— А ты не бойся. Все мы теперь государственные. Пойдем, нас ждут, есть к тебе дело.

Маркшейдер удивленно пожал плечами, но расспрашивать о подробностях не стал.

Краснов беспокойно оглядел пустынную улицу и направился к окраине поселка; за ним, как на ходулях, вышагивал Борис Робертович. Никем не замеченные в вечерней мгле, миновали они последние домишки, и когда очутились на раскатистой дороге, маркшейдер понял, что идут на дымовскую заимку. Борис Робертович чувствовал что-то недоброе. Пора бежать с Южного! Вовремя скрыться — большое искусство, он им до сих пор пользовался весьма умело. «Но как и когда?» — мучительно думал Борис Робертович. Пришли к темной дымовской избе.

В глубине двора, у покосившейся стайки-коровника залаяла собака. Краснов тихо подошел к крыльцу и посмотрел поверх двери.

— Проверь рукой, висит пучок калины? — попросил он маркшейдера.

Борис Робертович протянул над дверью руку, нащупал вязку веток и почувствовал на пальцах липкий сок раздавленной ягоды. Он утвердительно кивнул головой.

— Значит, можно, — прошептал Краснов и трижды постучал в окно.

Вскоре в сенях заскрипела дверь, брякнул железный засов, и на пороге показался хозяин в накинутом на плечи ватнике. Молча пропустил он гостей в хату, захлопнул за ними дверь.

В избе было темно и тихо, только огонек лампадки освещал божницу да где-то тикали ходики. Гости сняли шапки, не раздеваясь уселись на лавке. Дымов подошел к подполью и за железное кольцо поднял крышку.

В подполье замигала свеча. Оттуда вылез горбоносый оборванец. Не сводя пристального взгляда с Бориса Робертовича, как бы гипнотизируя его, он подсел к столу и, словно невзначай, переложил вороненый парабеллум из внутреннего кармана в брючный.

— На мой вид вы не обращайте внимания, это для безопасности передвижения. Нищий-сберун, — И, довольный, он загоготал.

Дымов плотнее подоткнул висящее на окне ватное одеяло и поправил пальцем свечной огарок. В комнате посветлело. Оборванец снял ветхий ватник, остался в заплатанной рубахе-косоворотке.

Прохор представил Плющу своего дядю Митяя, и тот попросил молчать об их встрече: по некоторым личным причинам он здесь должен быть подпольщиком. Плющ не стал расспрашивать о причинах, и они перешли к делу.

— Стесняться нам некого. Здесь все свои, — сказал Митяй. — Мне известно, Борис Робертович, о ваших хороших отношениях с Красновым, он помогал вам в трудную минуту — брал для вас из артели все, вплоть до золота, и теперь ему придется за это отвечать. Вы знаете, что ревизия установила неприятные факты? Мы не упрекаем вас, наоборот, поможем и еще, но просим помочь и нам в общем деле. — Оборванец сделал паузу, встал и подошел к бледному Борису Робертовичу. — Посмотрите запасы и срочно подскажите нам, где самое богатство, — закончил он и резким движением протянул маркшейдеру цепкую руку.

Борис Робертович зажмурил глаза и, отрицательно покачав головой, забормотал:

— Я заплачу за овес и сено, отдам обратно золото. Хищничать сейчас очень опасно, вы засыплетесь и я тоже.

Он был перепуган.

— Хотите отвечать перед судом? Кстати, а разве клевета это не преступление? На что вы толкали бедного Краснова? Борис Робертович, будьте мужчиной, — дребезжал над ухом маркшейдера голос оборванца.

Борис Робертович молчал, тогда оборванец кивнул Дымову и Краснову, и они зловеще придвинулись к Плющу.

— Я подумаю, — испуганно проговорил Борис Робертович и, намереваясь уйти, встал.

— Не выламывайся, дружище, — подмигнул Краснов, панибратски ткнув его в плечо.

— Не пытайтесь дурачить или выдать нас, дела у вас не лучше наших, — угрожал оборванец.

Дела у Митяя шли действительно плохо. Поставка золота от постоянных клиентов из-за их провалов прекратилась, и «дантист» вопреки своему правилу сам отправился в дальнее турне.

Домой маркшейдер возвращался один и всю дорогу бежал, словно спасаясь от погони, страх подавил рассудок. Не впервые впутывался Плющ в разные махинации, но на этот раз его крепко зацепили.

История с покосом, с телкой, взятки Краснова, соучастие в воровстве золота… И вот надвигается опасность расплаты.

Проклиная тот день и час, когда он связался с завхозом, Борис Робертович решил, пока не поздно, удрать с Южного.

Наутро Степан Кравченко докладывал Виталию Петровичу и Рудакову:

— Встал я, когда еще черти в кулачки не били, и все с заявлениями вожусь, их двести сорок поступило в правление. Остается в артели всего семьдесят человек гидравлистов.

— Хорошо, — сказал Рудаков. — Гидравлики должны работать, на них план дан.

— Пихтачев тоже подал заявление. А вот как мне быть? — спросил Кравченко.

— О Пихтачеве я знаю. Как только поправится, вопрос о его работе решим особо. А ты, Степан Иванович, оставайся пока в артели председательствовать, а дальше видно будет.

— Без головы артель не оставишь, — добавил Виталий Петрович.

Степан Иванович, покручивая усы, молча сел на стул.

— Ночью говорил с трестом, — сообщил Степанов, — просил поторопиться с отгрузкой механизмов. Обещают по большой воде баржами сплавить все машины.

Кравченко счел нужным напомнить:

— Сплав — дело у нас трудное. Раньше мы не раз пытались весной баржи сплавлять и не успевали: паводок короткий.

— Этой весной воды будет много, снегу не занимать. Да, инженеры и монтажники выезжают, в нашем полку прибывает, — улыбнулся Степанов.

Кравченко встал и, теребя в руках шапку-ушанку, угрюмо сказал:

— И я подам заявление. Не хуже прочих.

— Нет, Степан Иванович, — строго возразил Виталий Петрович, — с тобой мы договорились, не будем повторяться.

Кравченко надел шапку и, махнув рукой, ответил:

— Ладно! Значит, у меня такая планида. Начинал первым, вместе с Турбиным и Дубравиным, и заканчивать буду последним…

Строительство рудника велось теперь в три смены, и все больше и больше золотых огней загоралось по вечерам на Медвежьей горе. Слепящие прожекторы у штольни горного цеха, на площадках фабрики и гидростанции просматривали тайгу окрест, загоняя ее обитателей в глубь дремучего леса…

Из штольни показалась лошаденка. По узкоколейной дороге она везла три груженные рудой вагонетки и примостившегося на одной из них Дымова, он погонял лошадь длинным бичом. Подъехав к откосу, Дымов незаметно вставил толстую палку под колесо последней вагонетки, она опрокинулась.

— Стой, падла! — заорал он и принялся с остервенением хлестать лошадь.

Из штольни выбежала Быкова и, вырвав бич, закричала:

— Не лошадь, а тебя бичевать нужно.

— Она, падла, вагонетку опрокинула, а я подбирай, — бурчал Дымов, делая вид, что пытается подвинуть кузов вагонетки.

Быкова взяла его за рукав и, подняв кусок руды с видимым золотом, резко сказала:

— Лошадь твоя хорошо разбирается в золоте: опрокидывает вагонетки только с самой богатой рудой и потом прячет ее в разведочный шурф!

— Ты, Катерина Васильевна, того, заговариваешься…

— Хватит, Дымов, паясничать. Сдай лошадь и пойдем в контору.

— Не торопись на тот свет, Катерина Васильевна! — угрожающе начал Дымов, но, увидев подходившего к ним Егорова, замолчал.

— Прими, Вася, у него лошадь. Пошли, Дымов! — распорядилась она.