— Все это так, но нужно скорее перебираться в Москву и хоть последние годы пожить по-людски. Столица требует денег, больших денег, и их можно сделать в тайге. Москва еще будет моя! Но на этом пути стоит Степанов. Ну что же, скрестим мечи с сынком, как некогда с отцом, — дважды повторил Борис Робертович. — Рубикон перейден, — мрачно добавил он и, сев за стол, начал писать.

Он разоблачал «преступную деятельность» сына врага народа Степанова, стряпал «факты», требовал принять меры, угрожал дальнейшими разоблачениями. Подписи своей он не поставил, а просто написал «Приисковые рабочие».

Внезапно заговорил об утренней гимнастике не выключенный с вечера репродуктор, и Борис Робертович спохватился — пора на работу, а он не сомкнул глаз. Открыв дверь в сени, где старуха домовница уже гремела ведрами, крикнул:

— Бабка, добеги до конторы и скажи, что приболел я, сегодня не буду. — И, сладко зевнув, повалился на кровать.

В эти зимние морозные дни впервые был нарушен обычный распорядок приисковой жизни. Десятки людей с деревянными лопатами, кайлами, ломами толпились около приисковой конторы в ожидании новой работы.

В кабинете Степанова заканчивалось совещание, посвященное началу строительства рудника. В светлой прохладной комнате люди сидели в верхней одежде, зябко жались друг к другу; посиневшие пальцы еле держали карандаш.

Старатели, ставшие сегодня строителями, забрасывали Степанова вопросами, спорили, как лучше браться за новое, незнакомое дело. Расходились нехотя, в кабинете задержались Пихтачев, Турбин и маркшейдер Плющ.

Павел Алексеевич с трудом разбирал плохо отпечатанный приказ начальника прииска об организации строительных участков. Борис Робертович сидел с перевязанным горлом и все время покашливал, стараясь скрыть вчерашний прогул. Турбин докладывал Степанову о разведке Медвежьей горы.

— План разведки мы теперь выполняем. Сергей Иванович крепко мне помог. Прямо подменил ребят. Раньше я их уговаривал, а теперь они меня подгоняют: дай то, дай это. И еще грозятся акт на простой составить, — озабоченно говорил Турбин.

Он рассказал о своей поездке на стан московской геологоразведочной партии, что разведывает Медвежью гору с востока. Электроразведка чудеса творит! Умные эти машины, насквозь горы видят. Ходит их разведчик с чемоданчиком, а он ему показывает: «Бей здесь шурф» или: «Проходи штольню».

— Может, они найдут и твою мифическую штольню? — спросил Виталий Петрович, засовывая пальцы в рукава шинели.

— Сами найдем, вот схожу к Гавриле Иптешеву, — пообещал Турбин и плотнее запахнул черный полушубок.

— Так он тебе и выдаст. Он хитрущий, себе на уме. Я с ним года три возился да и плюнул, — вмешался Пихтачев. И продолжал, обращаясь уже к Степанову: — В приказе все хорошо прописано: строительные участки на гидростанции, на фабрике и в горном цехе создать. И начальники и бригадиры есть. А где люди на стройку?

Степанов промолчал.

— На стройку народ не идет. На дворе мороз, а старатель хорошей обувки и одежи не имеет — с него и спросу нет. Другое дело на государственных работах: там спецуру вырешают, робить можно, — доказывал Пихтачев.

— И что же делать будем? — спросил Турбин, исподлобья поглядывая на задумавшегося начальника.

Борис Робертович закашлялся, приложил ко рту платок и тихо сказал:

— На Миллионном увале добывать золото. Под землей-то тепло, туда все просятся, а на стройку даже молодежь не идет.

— И вы в ту же дуду, — оборвал его Степанов. И предупредил Пихтачева: — Будешь безоговорочно выполнять мой приказ — или… пенять будет не на кого.

Последние слова начальника прииска вывели из себя председателя артели. Он вскочил с дивана и, подбежав вплотную к Степанову, исступленно закричал на всю контору:

— Что вы меня все стращаете? Надоели мне ваши угрозы. Понятно? Мешаю вам — сымайте с председателей, в таком разе только спасибо скажу. — Пихтачев демонстративно подтянул пояс кожаного пальто, как бы собираясь уходить.

Степанов тоже не сдержался, с размаху ударил кулаком по столу и закричал:

— Не только с председателей, но и голову тебе снять надо! Расхныкался… Замолчи сейчас же или убирайся вон! — И Виталий Петрович шагнул к Пихтачеву.

Но тот, взглянув на его разъяренные лицо, поспешно выскочил из комнаты. Пятясь, выбрался оттуда и струсивший маркшейдер.

Турбин искоса посмотрел на разбитое настольное стекло, поднялся со стула и направился к двери.

— Ох, и горяч же ты, Петрович, раскалился — хоть спички чиркай от тебя, — осуждающе бросил он.

— Подожди, Максимыч, — задержал его Виталий Петрович, — я тебя скоро отпущу. Прости меня, нервы шалят. Тяжело приходится… Знаю, что нужно сдерживать себя, а, как видишь, иногда прорывает. Если бы ты только мог себе представить, как мне надоело возиться со старателями! Вся наша работа — уговаривай, разъясняй и торгуйся с ними, как на ярмарке… Вот что, пиши приказ: зачислить всех старателей на государственные работы. Буду договариваться об этом в тресте…

Турбин хотел возразить, но в это время в кабинет вошел Рудаков и спросил Виталия Петровича:

— Что у вас за баталия?

Степанов колко взглянул на него, но удержался от резкого ответа, промолчал и зажал голову в ладонях. Он не выспался, тупая боль мешала думать. Только в четвертом часу утра он вернулся из райкома партии. Разговор на бюро был не из приятных. Председатель колхоза «Вперед» доложил, что помощи людьми от прииска они так и не дождались и пятая часть урожая осталась под снегом. Все члены бюро обвиняли шефов и персонально Степанова, требовали строгого наказания.

Степанов кипятился, доказывал, что у прииска свой план добычи золота, строительство рудника, нехватка людей, но ему вынесли выговор.

Приехав домой, он молча прошел в кабинет и стал обдумывать докладную в обком партии.

Проснулась Лида, позвала ужинать. Он отказался, сославшись на дела. Лида поняла, что у него неприятности, спросила об их причине. Степанов не ответил. Она вошла к нему и заговорила.

Жить под одной крышей — не значит жить вместе. Жизнь на Южном сложилась у них кособоко, и день ото дня не лучше. Виталий дома только ест и спит, а в свободное время читает газеты. Светланка неделями не видит отца. Лида не может выбрать время поговорить с ним. Так можно жить квартиранту, но…

Степанов обиделся и, не дослушав ее, ушел в контору. Написав докладную, он вернулся домой под утро и увидел, что ему постелили на диване в кабинете. «Как квартиранту», — с горечью вспомнил он и задумался.

Лида во многом была права, они становились чужими. Трещинка угрожающе расширяется, Рудаков говорил это неспроста. Виталий Петрович пошел было к жене мириться, но комната ее оказалась запертой, и будить ее он не стал.

Утром она впервые не вышла к столу, и Виталий Петрович собрался уходить без чаю.

Одеваясь в прихожей, он встретился с дочкой. На ее голове красовалась новая шапочка.

— Фасонишь, дочка? — пошутил он.

— Это мне мамуля ко дню рождения подарила, — ответила она.

Степанов с испугом посмотрел на дочь: неужели забыл?

— Ну да, когда ты приехал пьяненький, — пояснила она.

Виталий Петрович потер виски. «Ну и денек», — подумал он.

Рудаков тяжело вздохнул, устало опустился на стул и, достав из кармана какие-то списки, стал их просматривать.

— Я с утра обошел всех, кто по приказу должен был работать на стройке. Тяжело живут наши старатели, и причина невыхода у всех одна — нет подходящей одежды и обуви.

— Всех, кто вопреки моему приказу не вышел на стройку, я отдам под суд, — чеканя каждое слово, заявил в ответ Степанов.

Рудаков пожал плечами: он видел, что Степанов взвинчен, знал о нагоняе, который тот получил на бюро райкома.

— Под суд! Под суд! Этого допускать нельзя, Виталий Петрович. Сорок человек никто судить не будет, здесь дело не в прогульщиках, — возразил Рудаков.