— Верно… Степанов тоже ругался. При такой воде верная авария.

— То-то и оно-то! У тебя борт здесь уже промыло, хорошо, что вовремя хватились. А у выпусков человек бродил, следы на глине оставил. Видал, что он сделал?.. Так вот, я с первым выпуском минут двадцать возился — никак не мог сразу открыть. С другим возился с четверть часа. Потом притащил бревно вместо ваги и двинул им в сердцах изо всей силушки. Да не успел отскочить. Здорово искупался, чуть не утонул в темноте-то!

Пихтачев сидел у костра в одном белье и выжимал брюки.

Маша рассказала, как Степанов закрывал промоину.

— Здорово! — вырвалось у Пихтачева. — Хоть и не люблю я его, но мужик он настоящий, везде сам первый, и все молчком. Выходит, я его тоже не зря микстурой угощал.

Один за другим раздались три взрыва.

— Наташа затор взрывает, — объяснила Маша.

Вдоль канала все больше и больше загоралось огней. У костра Бушуевых появился Степан Иванович.

— Ишь загорают, пляжники! — с завистью сказал он, присаживаясь к огню. Он тоже промок и, стащив резиновые сапоги, стал греть у костра озябшие ноги.

Пихтачев предложил своего целебного бальзама и строго спросил:

— А почему ты, председатель, дежурных канавщиков не назначил? И почему выпуска не подготовил, заклинил все?

— Был дежурный! Он и предупредил о начале паводка. А много их зачем назначать? Гидравлики еще не работают. И при тебе, Павел Алексеевич, так всегда было. А выпуска все были подготовлены, сам проверял два дня назад. Кто же их сейчас заклинивать будет! — удивился Кравченко.

— Нынче весна дружная, не ожидали такой, — сказала Маша.

— Он председатель, значит, должен все проверять и всего ожидать, чтобы я через него не мок безо времени, — буркнул Пихтачев.

Степан Иванович обулся и спустился в разрез. А у костра еще долго гудел приглушенный басок Петра и звенел высокий тенорок Пихтачева — они спорили: кто заклинил выпуска?

На рассвете дождь перестал. Вода в канале посветлела и уже свободно бежала к водопроводному баку.

Пихтачев с Бушуевым сидя дремали у тлеющего костра. Их разбудил охрипший голос Степанова, где-то неподалеку отдававшего команду:

— Разойдитесь, разойдитесь!

Взрывов они не услышали, но между деревьями, со стороны гидравлического разреза, увидели белые облачка дыма, растаявшие в утреннем легком тумане.

Бригада Ивана Кравченко готовилась впервые начать механизированную проходку, и Сергей Иванович пришел в штольню за два часа до начала смены.

Передовая выработка просекала крепкие коренные породы. По внешнему виду она походила на железнодорожный туннель: такие же стены, откаточные пути. В маленькой боковой рассечке виднелись красные тележки передвижных компрессоров, от них к забою тянулись резиновые шланги.

За железными вагонетками на рельсовых путях Рудаков увидел Ивана Кравченко и Федота Иптешева. Иван продувал резиновый шланг, Федот смазывал буровой молоток.

У забоя, размечая мелом расположение шпуров, стояла Катя Быкова.

— Привет «атомной энергии»! Не сидится дома? — подавая Кате руку, спросил Рудаков.

Девушка глубоко вздохнула.

Рудаков взял шестигранный стальной бур и осмотрел головку.

— И у нас начинается революция. До сих пор как ни старались, а бурение да заряжение, отпалка и проветривание, погрузка да отвозка руды два дня занимали. Значит, мы один цикл в двое суток делали, — прикидывал Рудаков.

Федот утвердительно кивнул.

— А по новому графику сразу же будем давать в сутки два цикла. Скачок немалый.

Рудаков скомандовал включить молотки. Иван стал на правую, а Федот — на левую сторону забоя. Молотки часто и громко затарахтели. В забое стало непривычно шумно.

«Как пулеметная очередь», — невольно подумал Рудаков.

Держа в руках трясущиеся буровые молотки, бурильщики с силой давили ими на грудь забоя. Стальные буры, быстро вращаясь, разбрасывали искры и сероватую пыль, долбили плотные, мелкозернистые граниты. Серая пыль оседала на каски, лица и брезентовые костюмы бурильщиков.

Иван выключил подачу воздуха, молоток сразу замолчал. То же сделал и Федот. В забой вернулась тишина.

— Пылища-то! — регулируя бур, сказал Иван.

Катя немного виновато ответила:

— С водой для промывки скважин опоздали, но скоро подключим, тогда и пыли не будет…

Вновь включили молотки и добурили первые шпуры. Устроили перекур. Иван опустил молоток и расстегнул ворот шахтерки.

— Ну и крепость! Даже буровой молоток плохо берет, — признался он Рудакову, с секундомером в руке наблюдавшему за работой.

— Со дня на день должно приплыть новое горное оборудование. Тогда дело пойдет у нас иначе, — ободрил Сергей Иванович.

Он был доволен. Рудник начинал свою жизнь.

Рудакова окликнула откатчица:

— Сергей Иванович, звонили по телефону, велели передать вам — баржи плывут.

— Баржи? Вот это хорошо!.. Ну, я пошел встречать их. Екатерина Васильевна, командуйте тут.

Вновь затарахтели молотки, подняв пыльную завесу.

В забой стремительно ворвалась Наташа:

— Забурили! Поздравляю, Ваня! И тебя, Федот, и Катюшу!

Она достала из сумки взрывчатку, осторожно заложила в шпуры, бережно вставила патрон.

Зарядив шпуры и выпроводив людей из забоя, Наташа свела в один пучок огнепроводные шнуры и поднесла к ним горящий пеньковый фитиль. Шнуры угрожающе зашипели, и Наташа выбежала из выработки в безопасную рассечку, где уже спрятались Иван, Федот и Катя. Стоя в темноте, они напряженно считали секунды. Время тянулось особенно медленно, а желание услышать взрыв было так велико, что стали сомневаться, будет ли он.

Глухой взрыв! За ним почти мгновенно последовал второй, третий…

— Пятнадцать, шестнадцать… — считала Наташа. — Отказов не было, все взорвались! — облегченно вздохнула она.

Загудел мощный вентилятор, началось проветривание забоя, и через четверть часа приступили к разборке и откатке породы, завершая первый цикл по новому графику.

Сергей Иванович забежал на минуту домой, переобулся в болотные сапоги с длинными голенищами и, отказавшись от еды, заторопился на реку.

День был пасмурный. Моросящий мелкий дождь съедал последний грязновато-серый снег. Дорога размякла, колеса первых телег прорезали в земле глубокие борозды, по которым ручьями бежала мутная весенняя вода. Сапоги разъезжались на скользкой глинистой земле, и Рудаков с трудом сохранял равновесие.

«Безобразие, а не дороги, товарищ секретарь! Сам еле идешь, а ведь по ней ежедневно ходят дети и пожилые люди, вот им-то каково?.. Над знаменитой миргородской лужей мы все смеялись, а у себя в поселке не замечаем ничего: дескать, не наше дело, сельский Совет есть! Придется подсказать Наташе, чтобы комсомольцы занялись благоустройством поселка. Проложим тротуары, деревья посадим, к лету стадион на берегу реки соорудим…» — размечтался Рудаков, но внезапно поскользнулся и едва не упал, спугнув весело плескавшихся в луже уток.

Проходившая мимо с ведрами на коромысле старуха остановилась и прошамкала:

— Весной, родимый, по нашей дороге ходить одни фокусники могут, которые в цирке обучались.

— Акробаты, бабуся.

— Ну да, они. Только я, Иваныч, так думаю: лучше мостки вдоль заборов поделать, чем всех нас обучать — как в цирке.

— Верно, бабуся, так и сделаем! А скоро тебе и воду носить не придется, водопровод проведем.

— Не сули журавля в небе… — Старуха не договорила и, тяжело вздохнув, пошла.

Рудаков взял у нее с коромысла ведра и донес до калитки.

— Зачем сама таскаешь, разве помоложе нет?

— Был сынок, да в последний день войны похоронная пришла. — Приняв ведра, бабка сказала: — Спасибо тебе, родной! Не забудь, похлопочи о мостках-то, а то тебя редко встречаю, воду приходится самой таскать, — съязвила она на прощание.

Дождь усиливался, на лужах появились пузыри. Подходя к реке, Рудаков взглянул на горы, вчера еще белые, а сегодня покрытые темными плешинами, и с досадой подумал: «Не нужен сейчас этот дождь, только снег зря сгоняет, воды на гидравликах и так полно».