— Этот вопрос решает начальник, — запальчиво ответил Виталий Петрович.

— Но секретарь партийной организации, к счастью, вправе вмешаться, — резко бросил Рудаков.

Турбин, поняв, что он здесь лишний, тихонько вышел из комнаты.

Степанов отвернулся к окну и стал с деланным вниманием следить за большим возом сена, который медленно тащила по улице запряженная в сани черная комолая корова. От нее шел пар. Над Медвежьей горой разлилось красноватое марево — мороз крепчал, и только от одной этой мысли по телу бежали мурашки.

Рудаков подавил в себе неприязнь к Степанову и мягко сказал:

— Виталий, ты же не удельный князь всея тайги, а начальник прииска, коммунист.

— Политграмоту я изучал четверть века назад, — оборвал его Степанов.

Скрипнула дверь, и в кабинет ввалился огромный овчинный тулуп, из которого выглянул красный нос дяди Кузи.

— Сходил я, как ты сказал, Петрович, к Саньке кривому. Бобовина получается… болеет, — доложил он, выразительно поперхнувшись.

— А это прогульщик или нет? — иронически спросил Виталий Петрович Рудакова.

— Прогульщик. И мы виноваты, что не принимали мер, потворствовали ему.

Дядя Кузя торопливо откашлялся.

— Как не принимали? Мы вели вокруг него работу, разъясняли против «зеленого змия».

— Нужны другие меры, — вздохнул Рудаков.

— А мы теперь по другому боремся.

— Как?

— Недоливаем.

Рудаков и Степанов рассмеялись. Смех разрядил напряженность.

— И помогает? — поинтересовался Степанов.

— Помогает. До последней стопки. А последняя, язви ее, нас завсегда подводит. Потому — неизвестно, какая есть последняя, — сокрушенно признался дядя Кузя и, ковыляя, удалился.

— Шальной ты, Виталий, прямо «секим башка, пузо режем», — засмеялся Рудаков. И уже серьезно добавил: — Спецовки нужно раздать нуждающимся. Побольше внимания к нашим будущим горнякам и поменьше… административных восторгов. Приказы издавать легче, чем работать с людьми.

Виталий Петрович успокоился и теперь понимал, что возражать нечего. Желая переменить неприятную для него тему, он сказал:

— К нам выехала на работу инженер Быкова. Помнишь, ее хвалила тебе Лида? Я думаю для начала назначить ее на Миллионный увал, а там видно будет. Согласен?

— Да, работы там сложные, и за ними нужен постоянный глаз. Справится ли только?

— Она-то? Она и с тобой справится. — Степанов выразительно подмигнул ему.

В коридоре послышались шум и громкая ругань, и в кабинет вошли Пихтачев, Краснов и незнакомый мужчина в залатанном зипуне. Незнакомец тяжело дышал и был взволнован, спутники его держались спокойно и плутовато улыбались.

Мужичонка снял вытертую баранью шапку, вывернул дырявую подкладку и, дважды обшарив ее, протянул Степанову измятую бумажку.

— Начальник, вели Пихтачеву отдать лошадей! Обманил он нас, вражина! — закричал мужичонка, потрясая в воздухе кнутиком.

— Мертвого с погоста не носят, — усмехнулся Краснов.

Степанов выжидающе посмотрел на Пихтачева. А тот, еле сдерживая смех, добавил:

— Все честь по чести обделали и магарыч распили.

Обмен лошадей был страстью Пихтачева. Не столько результат, сколько сам процесс увлекал Павла Алексеевича, поэтому он брался только за трудные, точнее, безнадежные дела и всегда завершал их с успехом.

Неделю назад он произвел очередную мену, вызвавшую восторг артельщиков. Убедившись, что две старые кобылы — Каурая и Пегаха — уже полгода едят зря артельные корма и больше не будут пригодны для работы, он велел Краснову подготовить их к обмену.

Кобыл вволю подкормили, почистили, в гривы ввязали разноцветные ленты и, обрядив в нарядные уздечки, повели подремонтированных красавиц в соседний колхоз.

Пихтачев ехал в санках на плохоньком меринке, а флегматичных кобыл вел в поводу Краснов. Уже в сумерках приблизившись к колхозу «Вперед», они впрягли гусем Каурую с Пегахой и, подбодрив их разведенным спиртом, с гиканьем и свистом подкатили к одинокому фонарю колхозной конторы. Пробежав каких-нибудь триста метров, кобылы уже задохлись и, опустив почти до земли тощие шеи, с хрипом выдыхали теплый пар.

— Что за свадьба, Пашка? — спросил подошедший председатель колхоза. Он горбился и громко, на всю деревню, чихал.

— Жеребых кобыл на коней сменять хочу, грузы возить некем, больше половины маток ветеринар поставил на отстой. А у тебя. Фомка, с приплодом, слыхал, плохо, — ответил Пихтачев, поглаживая вздувшееся от перекорма брюхо Каурой.

Председатель чихнул опять.

— Плохо, да и это не матки, на ногах не держатся, им в обед сто лет было.

— Это с перегону, я шестьдесят километров за два часа отмахал.

Тут Краснов подошел к Каурой и незаметно ткнул ее шилом. Кобыла из последних сил брыкнула задними ногами.

— Резвушка, на месте не стоит, — пояснил Краснов, еще раз ткнув ее шилом.

— Небось лет тридцать вашей резвухе? — осматривая рот кобылы, спросил председатель.

Пихтачев заботливо расправлял у нее в гриве разноцветные ленты.

— Это ты насчет зубов? Так это от болезни, у нас даже у трехлетки выпали.

— Мокрец, — ощупывая одеревенелые бабки на ногах лошади, последовательно критиковал председатель.

— Кобыла, конечно, не орловского завода. Да и я не прошу за них рысаков. Ладно уж, давай двух монгольских коньков, и магарыч за мой счет, — великодушно предложил Пихтачев.

Председатель засмеялся и расчихался пуще прежнего. Пихтачев божился, что делает ему одолжение, помогая выполнять план прироста молодняка, что его кобыл ждут в колхозе «Светлый путь» и только по дружбе он решил сначала заехать к Фомке… Три раза Краснов вытаскивал из мешка бидон со спиртом и три раза прятал его обратно. Председатель колебался. Но когда Пихтачев заявил, что уезжает в «Светлый путь», председатель сдался и скрепя сердце вручил Пихтачеву двух низкорослых, но крепких коньков. Распив магарыч, старатели немедля укатили домой: Пихтачев не без оснований опасался за состояние своих резвушек.

— Каурая на другой день сдохла, и Пегаха пластом лежит. Отдавай наших коней! — кричал на Пихтачева колхозный конюх.

— Не шуми, как воробей в сухом венике. Сказал — не дам, и весь мой сказ, — огрызнулся Павел Алексеевич.

— Где колхозные кони? — строго спросил Рудаков.

— В колхозе. А те, что я выменял у них, ушли за взрывчаткой, — неприязненно посмотрев на Рудакова, ответил Пихтачев.

Степанов развел руками. Было видно, что он на стороне Пихтачева.

— Вы менялись без меня, и разбирать ваши дела я не собираюсь, — сказал он конюху.

— Мы на артель судом пойдем, — не унимался тот.

— Идите, да только знайте, что у меня на конном дворе еще ни один конь не сдох, — гордо заявил Пихтачев.

Краснов подхватил конюха под руку и предложил:

— Пойдем съедим по сто грамм.

Продолжая переругиваться, они вышли из кабинета.

— Это же грабеж, и ты поддерживаешь Пихтачева! — возмутился Рудаков.

— Не все мне нападать на него. Пусть они судятся, а мы будем возить грузы. У меня теперь каждая лошадь на учете, — спокойно ответил Степанов и, не желая продолжать разговор, уткнулся в какую-то бумагу.

Рудаков молча смотрел на него и думал о том, что никто его не поддержал и, по всему видать, ему будет здесь трудно, если даже Степанов потакает деляге Пихтачеву.

Выйдя из конторы, Турбин столкнулся со стариком Кравченко. Постояли, поговорили о домашних делах, о семейных новостях и, конечно, заговорили о стройке. Степана Ивановича назначили старшим бригадиром, иначе говоря — прорабом, на строительстве горного цеха, и он был крайне озабочен новыми обязанностями.

— Куда мне с моей грамотишкой! — жаловался он Турбину.

Но тот не согласился.

— Раз назначили — значит, доверяют, и не что-нибудь, а гору. О старших бригадирах партбюро специально вопрос разбирало. Тебя — в гору, Наташу — на земляные работы, Захарыча — на строительство зданий. Неплохой подбор! Скоро и инженеры приедут, уже выехали.