– Можешь ответить на один вопрос? – спросил я.

– Попробуй, – ответила девушка, запуская пальцы в волосы.

– Чем ты питалась все то время, что была одна в разрушенном Альтстоне?

Алиса замерла, ее руки опустились. Я догадался, что поднял не очень приятную тему.

– Тебя это сильно интересует? – глухо спросила девушка. – Если да, то… Я ела слуг Некрос. Думаю, ты их видел.

Зловонные тела, лежащие под стенами, нетронутые никем, кроме маленьких тараканов, что испуганно шмыгали в складки под светом огня свечи.

Я на некоторое время замолчал, выбитый из колеи таким откровением.

– Вот оно как… – выдавил я из себя.

– Сама не в восторге. Но это не так мерзко, как может подуматься. Да и… еще посмотрим, кого тебе придется попробовать, – с насмешкой бросила Алиса. – Думаю, мне хватит. Можешь выходить, я разберусь с одеждой и приду.

Опустив ведро, в котором еще оставалась вода, на пол, я оправился, приводя рукава в порядок. Убедившись, что помощь больше не требуется, я ухватил рукоять меча и вышел.

– Ты чувствуешь это? Воздух пахнет кровью, – прошептала Тласолтеотль, пряча голос в звоне лезвия.

Я чувствовал. Тяжелый запах, уверенно просачивающийся в меня, как капля вина, проникающая в воду – небольшой красный сгусток, медленно рассеивается, превращаясь в кровавое облако, которому уже не суждено подняться и выбраться; навеки заточенный в темнице, он безнадежно теряет свой цвет, расходясь повсюду…

Дверь закрылась за мной. Стоя перед ней и сжимая меч, я молча смотрел на людей, проникнувших внутрь. В их руках был самый разный инструмент, который они превратили в оружие. Слизняки, собравшиеся в одном месте, ожидающие своего колеса, которое раздавит скользкие тела, превратив их в кашу из внутренностей и кожи. Лица вошедших были немы – молодые и старые, я видел в них решимость толпы, вставшей на защиту своей жизни, своего дома, своих людей. Мне неприятно было смотреть на них, собравшихся, чтобы поставить главный вопрос всей своей жизни: «Жить или умереть?»

Мой меч взлетел в воздух. Уложив его обухом на плечо, я вздохнул, медленно подойдя к толпе. Тех, кого я связал, уже освободили, и все они стояли здесь же – даже тот парень, которому я переломал пальцы. Он готов был драться, пускай левой рукой, пускай превозмогая боль. Тяжелое чувство поднялось во мне, но лишь я был наполнен им. Мой меч тихо пропел:

– Я хочу их кровь.

И я понимал порыв богини, я был благодарен ей, что она не просила их души, не требовала от меня беспрекословного подчинения, выражая лишь сухое желание, не претендующее на то, чтобы быть услышанным. Но все же, у меня не было выбора, и все об этом знали – и те, кто стоял передо мной, и та, что стала моим клинком.

Я открыл рот, чтобы сказать хоть что-то, но слова замерли в моем горле. Вспомнив об убитом, вспомнив о том, что я сделал недавно в порыве злости, я сомкнул губы. Мой меч решительным взмахом соскочил с плеча.

Видимо, это и есть оно. Я потерял свою человечность. Я не имею права разговаривать с кем-то отсюда.

Тоскливо стало от этого тяжелого и гнетущего ощущения отчужденности, которую я должен был испытывать к обычным людям, почти похожим на то, кем я хотел бы быть.

– Никто не простит тебе происхождения, даже не мечтай, – Алиса, будто зная истинную мою кровь, говорила это с тихой злостью, и все же сухо, без желания обидеть.

Выдохнув, я закусил губу. Мне предстояло совершить убийство. И может, даже, уничтожить все, к чему я так хотел бы прикоснуться. Но действительно ли я сожалею об этом? Или это лишь мое сознание, которое все не может простить мне мою бесчеловечность? Ведь кто я на самом деле – вампир или приспешник креста? В итоге, ни то, ни другое. Но почему-то выбора мне никто не оставляет. Сначала меня выдернули из моего дома, забрали у меня все, к чему я привык, заточили под клеткой религии, вынудили принять Бога, веру в него и в людей… А затем злой случай грубо перемолол мои кости, превратив меня в нечто совершенно не похожее на человека. Мне некого в этом винить, и все же злость так просто не покинет мое сердце.

Но надо ли мне ее прогонять? Кем я стану, если в итоге, потратив множество сил, переборю самого себя, оставив эмоции позади? Я скорее поверю в то, что это сделает меня еще хуже, чем в то, что я смогу поверить во что-то кроме злости.

– Ты можешь не бояться, Джордан, я смогу помочь. Во мне достаточно сил.

– Я не боюсь, – прошептал я. – Но если умру – не вини меня.

Их руки ощетинились оружием и яростью, но я не должен этого опасаться. Мне никто не смог бы подарить того покоя, какой могли бы дать люди. Сожги меня, разруби на части, закопай живьем – лишь они будут по-настоящему милосердны к тому, что во мне поселилось. Мне не у кого искать утешения: ни демоны, ни боги не подадут мне кружку, наполненную ядом, который меня по-настоящему убьет, а не сделает жалким подобием былого.

Они ведь пробьют мне сердце?

Я окинул взглядом толпу. Кого же больше – оружия или людей?

Точно пробьют.

Прямо сейчас и прямо здесь, больше нет смысла гадать. Пока я не убил больше людей. Пока я не съел больше людей. Пока я еще хоть немного человек. Где-то внутри себя. Где-то…

Крик вырвался из самого моего нутра. Я закричал, надеясь, что это будет последнее, что я смогу сделать. Мои руки вскинули меч, будто сами по себе, будто так им сказал кто-то – Бог, но не я.

Я слышал звон Тласолтеотль, я слышал ее яростный стон, я чувствовал, как рукоять дрожит в моих ладонях, и я молился, чтобы лезвие никогда не опустилось.

Простишь ли ты меня, Боже?

Вилы входят в мою грудь. Но я чувствую, что до сердца они не достают. Насколько сильно оно спасает наши жизни?

Последний раз я смотрел на этих людей. Молятся ли они вместе со мной? Готовы ли они просить прощения у своего божества? Смогут ли они поверить в свою смерть перед тем, как Тласолтеотль вздрогнет от экстаза?

Мой крик оборвался. Тело содрогнулось. Меня сковало что-то, чего я не испытывал ранее.

Наслаждение.

Лезвие разбрызгало кровь. Крик вознесся к небесам. Я почувствовал, как лезвие топора входит в мое плечо.

– Поверить не могу! – кричит Тласолтеотль.– Я на пике, Джордан! Режь еще, пользуйся мной, давай же!..

Звон оборвался в моих руках, я рассмеялся, размашисто пуская клинок по головам. Он застревал в костях, словно не был уверен в собственной силе, и я выдергивал его, снова окропляя лезвие содержимым людей.

Их тела настолько нежны, какова же кровь на вкус?

Они все даже не пытались. Люди пришли остановить демона, вошедшего на ночь к ним в дом, и при этом руки их оказываются связаны страхом и болью. Чего же стоят тогда их молитвы?