Ян не двигался. Глаза его расслаивались, раскрывались и закрывались. Зрачки метались и замирали, и вновь начинали вращаться яблоки глаз.

– Господь, стал врагом я твоим, но человек сий все еще служит тебе, пусть правдой невеликой и ложью большой, несет он крест в сердце своем, пусть окружен он нечистью, ниспошли ему луч любви своей, Боже чистый да праведный… помоги мне очистить тело человека, несущего душу во имя правды и любви. Его сердце наполнено чистотой к Богу и всему святому, так помоги же мне прогнать скверну из глаз и разума, освободить руки от грешного помысла духа нечистого, пробудившегося от деяний глупца сиего. Помоги мне изгнать то, что заняло место чужое; помоги мне освободить того, кто имеет столь широкое сердце, что вместил сразу два духа. Не оставь нас в беде! А к тебе, призрак заблудший, обращаюсь я на закате дня этого – не смей отсиживаться в углах, выйди из укрытия и прими мой взгляд, полный осуждения, услышь слово, полное поучения. Пусть совесть твоя пробудится, а если нет – Бог, пришедший по просьбе моей, прогонит тебя со всей любовью и заботой, и нежностью, на которую способен чистейший дух. Прогонит не во зло, но в добро человеку, которого обрек ты на муки. Пойми же то, что я говорю, прислушайся. И пусть душа твоя получит прощение. Аминь.

Легким движением перекрестив Яна, я насильно прикрыл его веки. Ухватившись за подбородок, широко открыл рот и прильнул к отверстию.

Он боится.

Я почувствовал душу, еще не успевшую как следует укрепиться в сердце южанина. Нить обвивала его артерии, просачивалась в кровь, но не могла раствориться. И я – вдохнул. Моя душа призвала то ничтожное, что теплилось под душой Яна, пытаясь стать с нею единым целым. Руки южанина впились в мои плечи, старались меня оттолкнуть, но я не прекращал вытягивать лишнюю душу. Ей было тесно, она едва держалась внутри, и стоило мне приложить усилия, как нить развязала не до конца завязанные узлы. Душа потянулась к глазам, но они были закрыты. И все, что ей оставалось, двинуться по горлу навстречу смерти. Я почувствовал, как кончик нити касается моих губ, и большего мне уже не требовалось – впившись в нее зубами, я запрокинул голову, выдирая призрака из тела Яна. Вслед за нитью потянулось чужое сердце, окруженное частицами, пытающимися стать руками, ногами, кожей, костьми, но – сил не хватало. Призрак был ничтожно слаб, поеден чертями, лишь чудом он выжил за все это время и смог получить толику магии, хлещущей от Лесов Силы.

– Попался, ублюдок! – зарычал я, вгрызаясь в душу, глотая ее по кускам, а когда она была уже внутри – принимаясь за духа.

Призрак понимал, что его душа уже внутри меня, медленно растворяется, умирает, пожираемая моей сущностью. Но все же пытался сопротивляться. Он понимал, что сам по себе не сможет существовать, магия этого мира слишком слаба, ему не хватит ее даже для одного-единого вдоха. И все же он отталкивался от моего лица, не понимая, что я уже ухватил его; что мои зубы рвут его кривые конечности, не сформированные, созданные хаосом умирающего самосознания личности.

Я пожирал.

Последний кусок призрака скользнул внутрь меня. Я почувствовал наполненность. Душа болела от прикосновения Бога, чьи святые силы все же откликнулись. Но в какой-то степени я был благодарен – ничего не мешало направить через меня столько энергии, что моя душа просто расплавилась бы. Но тот, кто подарил мне крупицу божьей сущности, понимал, кто я такой, и дал не больше, не меньше – ровно столько, чтобы я смог помочь Яну. И хоть демон внутри меня пылал яростью и ненавистью от чистейшей боли, я с облегчением рухнул в холодный снег, не скрывая улыбки.

– И все же, кто ты такой? – спросил Ян, не поднимаясь из снега. – Демон или ангел?

– Я демон. Демон-инквизитор, – выдохнул я, закрывая глаза.

Спать.

Но сон стал бы непозволительной роскошью. В карете ждет родительница Матери. Впереди ночь, ведь солнце только-только опустилось за горизонт. Поспать выйдет только днем…

***

– Знаешь ты, каково терять близких людей? А потом видеть, как они предстают перед тобой? – спросил Ян, останавливая коней близко к краю дороги.

Я посмотрел на луну, прячущуюся в тенях облаков.

– Смотри, сын, эта ночь сегодня по-особенному красива. В одну из таких я познакомился с твоей матерью.

– Нет, не знаю.

Снег скрипнул под подошвами. Мерзкий хруст. Словно кости растираются друг об друга. Маленькие ледяные хрустящие косточки…

Я обошел карету. Позади нее была двустворчатая дверь, по бокам которой из дерева вырезаны красивые женские фигуры. Они тянули руки друг к другу, и пальцы, сплетаясь, образовывали замок со скважиной, и за который, ухватившись, можно было открыть двери. Ключ вошел идеально и, как только замок был отперт, утонул в скважине. С некоторым недоумением ухватившись за тонкие деревянные пальцы, я почувствовал, что они ухватили меня.

– Кто ты такой? – спросила одна из хранительниц, поворачивая свою голову ко мне.

– Ты чужак, – заявила другая, опуская деревянную руку мне на плечо.

Ничего не ответив, я разодрал их цепкую хватку и распахнул двери. Внутри было темно. Статуи все еще сжимали мои плечи.

– Отвечай, кто ты такой. Иначе убьем, – дерево прошило и без того дырявый плащ, впиваясь в плоть.

– Что бы я ни ответил, вы не поверите мне, – отрешенно бросил я, поднимая ногу и упирая подошву в ступеньку кареты. – Я пришел за тобой, родительница Матери. Перестань прятаться во тьме и выгляни наружу. Луна сегодня нежна.

Горбатая фигура на четвереньках выползла из темного угла. Я посмотрел на уродливое лицо старой женщины, на ее пустые глаза, в которых остался лишь контур чего-то некогда великого. Почему-то я думал, что у родительницы Матери глазницы будут так же закрыты кожей. Но ошибся.

Косматая голова наклонилась к плечу. Руки, превращающиеся в лапы, заскребли об деревянный пол когтями. Роба на теле, серая и перепачканная, колыхнулась под порывом сильного холодного ветра.

– Солнце, – зашептала старуха. – Солнце…

– Его здесь нет, – утешил я. – И ты никогда его не увидишь, клянусь тебе.

– Солнце, солнце… со-о-олнце… – повторяла вампириха, и я увидел в глазах ее бессознательность.

– Да, солнце, – со вздохом согласился я, осознав, что слово это сейчас лишено любого смысла и является лишь набором звуков, которые срываются со старческого языка, перепачканного в маразме. – Иди сюда, выпущу погулять.

Сняв с крюка на стене ошейник с прикованной к нему цепью, я молча застегнул его на замершей в полумраке шее. Худой и жилистой, как рука мертвеца.

– Это обязательно? – спросил Ян у меня из-за спины. – Садить старушку на цепь.

Ничего не ответив, я стряхнул с себя ослабевшие руки хранительниц и поднялся в карету. Сумки лежали на одной из скамей. Там же была Тласолтеотль, меч Яна и мой старый инквизиторский клинок. С некоторой нерешительностью ухватившись за рукоять двуручника, я прикрыл глаза, чувствуя, как металл насвистывает легкую песню скуки. Забросив ремни сумок на плечо, я выбрался из кареты, проскользнув мимо замершей на месте старухи.