Пример подала сама государыня, начавшая выпускать журнал «Всякая всячина» – вроде бы анонимно, но особенным секретом ее участие не являлось. Статьи она печатала под разными говорящими псевдонимами, вроде «Патрикея Правдомыслова». Журнал называл себя сатирическим и обличал общественные пороки, впрочем, в основном сетуя на недостатки человеческой натуры, нежели на злоупотребления должностных лиц.
Первые литературно-публицистические журналы
Пример оказался заразительным. Немедленно возникло множество других изданий, уже самопроизвольно: «И то, и сё», «Ни то, ни сё», «Поденщина», «Смесь», «Адская почта», «Трутень». Некоторые были уже по-настоящему острыми, осмелившимися критиковать российские суды и даже крепостное право.
Довольно скоро эксперимент со свободной прессой закончился.
Когда независимые журналисты начали полемизировать с официозной «Всячиной», Екатерина поначалу охотно включилась в новую игру. Корреспондентка великих философов, должно быть, считала, что легко заткнет за пояс оппонентов. Патрикей Правдомыслов с важным видом писал, что с судами в России, слава богу, все в порядке и «мы все сомневаться не можем, что нашей великой государыне приятно правосудие, что она сама справедлива». Но «Смесь» не спасовала и зубасто отвечала: «Знаете ли, почему она увенчана толикими похвалами, в листках ея видными? Я вам скажу. Во-первых, скажу, потому что многия похвалы сама себе сплетает; потом по причине той, что разгласила, будто в ея собрании многие знатные господа находятся». В виду имелась вроде бы «Всячина», но звучало это двусмысленно и крайне дерзко. «Трутень» же нахально писал, что «с улыбкою взирает он на брань “Всякия всячины”». Долго такое безобразие, конечно, продолжаться не могло. Насмешек над собой императрица позволить не могла.
Осторожная Екатерина поняла, что гласность разрушает одну из основ самодержавия, сакральность высшей власти, а это чревато потрясениями, и непочтительные журналы были закрыты. Однако джинн уже вырвался из бутылки: русские люди получили вкус к писательству и публицистике. Через некоторое время это станет для власти серьезной проблемой.
Но другие, более невинные виды литературной деятельности государыня по-прежнему поощряла – прежде всего, опять-таки, собственным примером.
Ей хотелось попробовать себя во всех жанрах, и сочинения августейшей писательницы поражают своим разнообразием. Тут и произведения для театра, и проза, и стихи, и даже переводы (ни более, ни менее, как Шекспира).
Екатерина написала множество пьес – по преимуществу нравоучительных комедий и исторических драм. Комедии не особенно смешны, весь юмор там заключен в фамилиях персонажей: госпожа Ворчалкина, господин Фирлюфюшков, Громкобай, Горебогатырь, Кривомозг и так далее. Драмы невыносимо дидактичны. Например, пьеса «Из жизни Рюрика», где описывается мятеж мифического новгородца Вадима, заканчивается тем, что бунтовщик встает на колени и восклицает: «О, государь, ты к победам рожден, ты милосердием врагов всех победишь, ты дерзость ею же обуздаешь… Я верный твой подданный вечно!»
Стихи императрицы и того хуже. В них особенно чувствуется, что русским языком Екатерина владела не вполне безупречно:
Расторглись крепи днесь заклепны,
Сам Буг и Днестр хвалу рекут,
Струи Днепра великолепны
Шумняе в море потекут.
(Это сочинено по случаю взятия Очакова.) А вдохновленная путешествием в Крым, Екатерина излила такие строки:
Лежала я вечор в беседке ханской
В средине басурман и веры мусульманской.
Против беседки той построена мечет,
Куда всяк день иман народ влечет.
Венценосную сочинительницу можно было бы считать классической графоманкой, если б не ее мемуарная проза, пускай недостоверная в фактическом смысле (Екатерина многое там искажает и утаивает), но написанная живо и увлекательно. В этих текстах есть и острота ума, и чувство, и понимание людей.
Впрочем, не важно, насколько сильны художественные произведения Екатерины Алексеевны. Важно, что на российском троне оказалась монархиня-литератор. Как выразился Ключевский: «Век нашей истории, начатый царем-плотником, заканчивался императрицей-писательницей». Это случайное, частное обстоятельство дало толчок мощному творческому импульсу, из которого в следующем веке возникнет великая русская литература.
Екатерина в жизни: слабости и пороки
То, какою царица хотела выглядеть в глазах современников и потомков, можно понять по полушутливой эпитафии, которую царица сама себе составила на шестидесятом году жизни: «…Вступив на российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастье, свободу и собственность. Она легко прощала и не питала ни к кому ненависти. Милостивая, обходительная, от природы весёлого нрава с душою республиканскою и с добрым сердцем, она имела друзей. Работа ей легко давалась. Она любила искусства и быть на людях». Всё это за исключением разве что «республиканской души» – правда, но не вся правда. В императрице было довольно и других черт, недостойных, а подчас даже отталкивающих, притом речь сейчас идет лишь о тех личностных качествах, которые сказывались на государственной политике.
Обычно Екатерину винят в поверхностности и любви к лестному самообману. Щербатов пишет, что она была «самолюбива до бесконечности, и не могущая себя принудить к таким делам, которые ей могут скуку наводить, принимая все на себя, не имеет попечения о исполнении и, наконец, толь переменчива, что редко и один месяц одинакая у ней система в рассуждении правления бывает». Тот же автор рассказывает, что императрица замечала лишь то, что желала заметить («видела и не видала»), приведя в пример историю о том, как ловкий московский губернатор, зная эту особенность государыни, перед ее приездом удалил из города всех нищих – чтоб не расстраивать ее величество. То же происходило во время путешествия Екатерины в Поволжье, когда довольная царица писала: «Здесь народ по всей Волге богат и весьма сыт, и хотя цены везде высокие, но все хлеб едят и никто не жалуется и нужду не терпит. …Одним словом, сии люди Богом избалованы». Эти самые избалованные люди через несколько лет, доведенные до крайности, будут жечь усадьбы и под предводительством Пугачева биться насмерть с царскими войсками.
Легендарный вояж 1787 года на юг можно считать первой широкомасштабной отечественной операцией по втиранию очков начальству и зарубежным гостям. Впоследствии это искусство достигнет в России высоких степеней мастерства, но основы закладывались при Екатерине.
Вот как описывает пресловутые потемкинские эффекты французский посол де Сегюр: «Города, деревни, усадьбы, а иногда простые хижины так были изукрашены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, что вид их обманывал взор, и они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами. …Когда мы подъезжали к большим городам, то перед нами на определенных местах выравнивались строем превосходные полки, блиставшие красивым оружием и богатым нарядом… По лугам паслись многочисленные стада; по берегам располагались толпы поселян; нас окружало множество шлюпок с парнями и девушками, которые пели простонародные песни, – одним словом, ничего не было забыто».
Не все иностранцы оказывались столь доверчивы. Князь де Линь, лучше знакомый с русскими обыкновениями, пишет, что в чудесных городах не было улиц, на улицах не было домов, «а у домов не было ни крыш, ни дверей, ни окон». Заметил он и то, что императрица любовалась всеми этими красотами исключительно из экипажа, то есть была обманываться рада.
