О «верных людях», ведших внутреннюю и внешнюю политику России пока государыня скучала, мы и поговорим.

Больше всего Анне пеняют за то, что она окружила себя немцами, отодвинув русских на вторые роли. Ее царствование обычно обозначают термином «Бироновщина», прибавляя неприятный суффикс к имени главного фаворита царицы Эрнста-Иоганна Бирона. «Это был человек совершенно ничтожный по способностям и безнравственный по натуре, – пишет С. Платонов. – Будучи фаворитом Анны и пользуясь ее доверием, Бирон вмешивался во все дела управления, но не имел никаких государственных взглядов, никакой программы деятельности и ни малейшего знакомства с русским бытом и народом. Это не мешало ему презирать русских и сознательно гнать все русское». В. Ключевский берет шире: «Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении».

Французский офицер де Лалли-Толлендаль, в 1738 году побывавший в России, в своем отчете объясняет иностранное засилие так: «Я не могу дать более простой и в то же время более верной идеи о России, как сравнив ее с ребенком, который оставался в утробе матери гораздо долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет, вышел наконец на свет, открывает глаза, протягивает руки и ноги, но не умеет ими пользоваться; чувствует свои силы, но не знает, какое сделать из них употребление. Нет ничего удивительного, что народ в таком состоянии допускает управлять собою первому встречному. Немцы (если можно так назвать сборище датчан, пруссаков, вестфальцев, голштинцев, ливонцев и курляндцев) были этими первыми встречными». Метафора сильная, но неверная.

Причина, по которой новая государыня решила окружить себя чужаками, совершенно очевидна. Ее довольно трогательно сформулировал уже цитировавшийся С. Шубинский, описывая внутреннее состояние Анны Иоанновны после инцидента с «кондициями»: «В сердце пожилой императрице [вообще-то, напомню, Анне в это время было 37 лет], и без того наполненное горькими воспоминаниями, вкралось новое, роковое сомнение: дадут ли спокойно пользоваться властью?» Сомнение и не могло не «вкрасться» после того, как русская знать и русская гвардия взяли себе в привычку по-своему распоряжаться престолом.

Мы уже видели, как царица обезопасила себя от чрезмерно активной старой гвардии: разбавила ее новым полком, укомплектованным остзейцами. Еще важнее было составить правительство и круг приближенных (тогда это было одно и то же) из проверенных, надежных людей. Поскольку всю взрослую жизнь Анна провела в Курляндии, неудивительно, что ближе всего ей были друзья и сторонники, которыми она обзавелась в бытность герцогиней. Но и в дальнейшем царица, очень хорошо понимавшая законы монаршей власти, предпочитала выдвигать деятелей, не связанных с русской аристократией, а обязанных своим возвышением исключительно ее величеству. Надо сказать, что эта система отлично работала. Общество могло лихорадить, но власть Анны Иоанновны была неизменно стабильна.

Посмотрим на человека, которого императрица сделала главным своим конфидентом – а это положение значило очень много в ситуации, когда монарх сам не занимался государственными делами.

Эрнст-Иоганн Бирон (р. 1690), выходец из мелкого дворянства маленькой страны, оказался фактическим правителем колоссальной империи в довольно немолодом уже возрасте, совершенно неожиданно и безо всяких личных заслуг – если не считать связи с вдовствующей герцогиней. (Место в ее опочивальне он занял тремя годами ранее, когда Петербург отобрал у Анны ее предыдущего наперсника Петра Бестужева-Рюмина.) В Митаве Бирон имел чин камер-юнкера и выполнял обязанности управляющего, распоряжаясь всеми расходами скромного двора и досугом вечно скучающей герцогини, – то есть был для нее человеком совершенно незаменимым.

Тем не менее, когда в начале 1730 года в Курляндию из Москвы нагрянула делегация с предложением, от которого было нельзя отказаться, Анна бросила своего возлюбленного. Это являлось одним из условий сделки, поскольку «верховники» рассчитывали держать марионеточную монархиню под своим полным контролем и какой-то иной источник влияния им был ни к чему.

Вероятно, вынужденная разлука с любимым человеком придала Анне храбрости, когда она решилась разорвать «кондиции», тем самым разрывая отношения и с высшей элитой державы, что для неукоренившейся власти, конечно, было рискованно.

Одним из первых самостоятельных поступков Анны, несомненно, чувствовавшей себя очень неуверенно и одиноко, был вызов из Курляндии сердечного друга Эрнста-Иоганна.

Так в русской истории появляется новый феномен – фаворитизм, в значительной мере определивший лицо «женского» века.

Разумеется, у русских монархов и прежде были любимцы, которым они передоверяли управление. За полвека до Анны сделала своего возлюбленного правителем царевна Софья. Но все эти временщики, включая Василия Голицына, официально занимали высшие государственные посты, их власть была формализирована, институализирована. Начиная же с Бирона «фаворит» становится некоей новой должностью, которая отсутствует в официальной иерархии, но при этом всеми признается как наивысшая в государстве после монаршьей.

Фаворит русского восемнадцатого столетия – это такой сверхвлиятельный лоббист, который сам ничего не решает и никого не назначает, но без него невозможно провести ни одно важное решение и нельзя занять никакого важного государственного поста. Кто завоюет расположение фаворита, тот понравится и монарху. Ну а кто попробует завоевать любовь монарха помимо фаворита, сильно рискует.

Конечно же, институт фаворитов был следствием «феминизации» российской монархии. Фаворитка государя-мужчины обычно занималась всякими «дамскими» делами, не имея возможности заседать в правительстве или водить армии. Любовники цариц имели несравненно более широкие возможности – и вовсю ими пользовались.

Хоть большинство историков ставят Анне в вину возвышение постельного партнера, можно взглянуть на это и по-другому. И. Курукин справедливо замечает, что императрица «совершила, можно сказать, революционную попытку обрести женское счастье в публичном пространстве, ни от кого особо не таясь». С 1730 года женщине (во всяком случае, царице) стало возможно свободно проявлять свои чувства, и общество довольно быстро приняло эту новую ситуацию.

Анну и Бирона связывали не только интимные отношения, но и нечто большее. «Она его более яко нужного друга себе имела, нежели как любовника», – пишет князь Щербатов. Так же приязненно императрица относилась и к семье фаворита, дружила с его женой. «Государыня вовсе не имела своего стола, а обедала и ужинала только с семьей Бирона и даже в апартаментах своего фаворита», – рассказывает фельдмаршал Миних. Бироны, собственно, и были ее семьей, другой ведь Анна не имела. Маленького сына Биронов царица любила так нежно, что ходили слухи, будто на самом деле мальчика родила она. Императрица была неразлучна с этим ребенком, он даже ночевал в ее спальне.

Эрнст-Иоганн Бирон. Неизвестный художник. XVIII в.

На Бирона немедленно посыпались милости. Сразу после приезда он был сделан обер-камергером, австрийский император по обыкновению пожаловал нового русского временщика, нужного человека, рейхсграфом, затем последовал и второй графский титул, российский. Однако фаворит так и не занял никаких ключевых постов в правительстве, оставшись на придворной должности. Зато в 1737 году он стал герцогом курляндским, что в свое время не удалось Меншикову, которого не поддержала его покровительница Екатерина. Иначе повела себя Анна, убедившая польского короля не противиться этому назначению. Так худородный Бирон, чья фамилия, кажется, даже не была внесена в списки спесивого курляндского дворянства, возвысился до положения пусть маленького, но настоящего монарха. Теперь он именовался «его высококняжеской светлостью герцогом Курляндским, Лифляндским и Семигальским».