Менее ужасны, но очень обидны были и мелкие тиранства, которым государыня подвергала придворных дам. Как уже говорилось, Елизавета Петровна даже разговоров о чужой красоте не выносила, а если уж наблюдала ее воочию, то сильно сердилась. Однажды увидела у жены обер-егермейстера Семена Нарышкина замысловатый букет из лент и собственноручно отрезала его ножницами; у другой выдрала из волос розу и надавала пощечин. А когда государыне после болезни понадобилось обрить свои волосы, то же было приказано исполнить и всем дамам двора.
Екатерина Великая вспоминает в своих «Собственноручных записках», как прежняя императрица любила развлекаться «маскарадами навыворот», куда мужчин заставляли приходить в женских нарядах, а дам – в мужских: «Мужчины были в больших юбках на китовом усе, в женских платьях и с такими прическами, какия дамы носили на куртагах, а дамы в таких платьях, в каких мужчины появлялись в этих случаях. Мужчины не очень любили эти дни превращений; большинство были в самом дурном расположении духа, потому что они чувствовали, что они были безобразны в своих нарядах; женщины большею частью казались маленькими, невзрачными мальчишками, а у самых старых были толстыя и короткия ноги, что не очень-то их красило. Действительно и безусловно хороша в мужском наряде была только сама императрица, так как она была очень высока и немного полна; мужской костюм ей чудесно шел; вся нога у нея была такая красивая, какой я никогда не видала ни у одного мужчины, и удивительно изящная ножка».
Пока эпоха оставалась сонной, эти смешные злодейства казались деспотическими. Впоследствии они будут вспоминаться с умилением. «Елизавета была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня XVIII в., которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и тоже по русскому обычаю все оплакали по смерти», – пишет Ключевский, а в другом месте резюмирует: «С правления царевны Софьи никогда на Руси не жилось так легко, и ни одно царствование до 1762 года не оставляло по себе такого приятного воспоминания».
Елизавета Петровна в Царском Селе. Е. Лансере
Управляющие
Меткое сравнение Елизаветы с барыней вызывает вопрос: что за управляющие распоряжались огромным хозяйством этой помещицы?
В этом отношении государыня опять-таки похожа на Анну Иоанновну, поскольку предпочитала полагаться на лично ей приятных людей, а среди них попадались как дельные, так и не очень.
Отличие же состояло в том, что новая властительница приближала только природных русских людей; единственным исключением был старый друг Лесток, но и он продержался недолго. Тем самым Елизавета противопоставляла себя обеим Аннам, и прежде всего Анне Иоанновне с ее сплошными немцами, демонстрировала свою настоящую русскость – хоть по крови, в отличие от императрицы Анны, была наполовину иноземкой.
Национальная окраска царствования была сразу же заявлена двумя акциями. Сначала наградили «хороших русских»: высшим орденом Андрея Первозванного были пожалованы вельможи-русаки. Затем последовало наказание «плохих немцев».
Наконец завершилась извилистая карьера, казалось, неистребимого Остермана. Судьи (разумеется, все только русские) обвиняли его в возведении на престол Анны Иоанновны, и хоть барон Андрей Иванович отговаривался расстройством памяти вследствие тяжелой болезни, старика приговорили к смерти.
Не менее туманными были обвинения в адрес фельдмаршала Миниха, в свое время подсылавшего к царевне Елизавете шпионов. Он оказался нехорош и тем, что помогал Бирону, и тем, что посмел его свергнуть, а еще мало жалел русских солдат. Осудили на казнь и Миниха, и близких к Анне Леопольдовне обер-гофмаршала Рейнгольда Левенвольде с президентом коммерц-коллегии Менгденом. Из русских под приговор попал только вице-канцлер Михаил Головкин, имевший неосторожность письменно советовать свергнутой правительнице упечь Елизавету в монастырь.
Уже на эшафоте все они были избавлены от топора. Елизавета показывала, что, в отличие от тетки, проливать кровь не будет. «Плохие немцы» поехали в дальнюю ссылку, остались только «хорошие русские».
Самым приятным человеком для Елизаветы Петровны был главный фаворит (поговаривали, что и тайный супруг) Алексей Григорьевич Разумовский, вскоре граф и генерал-фельдмаршал.
Про царских любимцев в восемнадцатом веке говорили, что они «находятся в случае», и Разумовского в заоблачные выси вознесла именно что игра случая. Он был сыном простого украинского казака, волшебно пел на клиросе, в деревенской церкви. Мимо по каким-то делам проезжал столичный офицер, ведавший придворным хором, и забрал обладателя чудесного баса с собой. Певчий Алешка Григорьев (так называли юношу) приглянулся царевне Елизавете Петровне, имевшей слабость к красивым мужчинам, а молодой украинец по канонам той эпохи был прекрасен: высокий, полный, румяный, пухлогубый, с «соболиными бровями».
С тех пор и до самой смерти Елизаветы этот ее любимец все время находился рядом. Человек он, по всем отзывам, был славный: незлобивый, веселый, отзывчивый, только немного драчливый во хмелю, так что запросто мог поколотить какого-нибудь министра, но в те негордые времена обижаться на фаворитов никому не приходило в голову.
Алексей Григорьевич Разумовский. Неизвестный художник. XVIII в.
Однако при всем огромном придворном влиянии Разумовского никак нельзя отнести к числу «управляющих». Он был этакая мадам Дюбарри в штанах, отнюдь не мадам де Помпадур, то есть не лез в политику, ограничиваясь ролью сердечного спутника монархини, своего рода консорта, что не мешало Елизавете иногда приближать к себе и других красавцев.
Благодаря Алексею Григорьевичу очень поднялся и его младший брат Кирилл, в восемнадцать лет президент Академии наук, а в двадцать два украинский гетман и тоже генерал-фельдмаршал. Граф Кирилл Григорьевич тоже звезд с неба не хватал, да за ними и не гонялся, предпочитая жить в свое удовольствие.
Прочие довереннейшие особы, близкие новой государыне, тоже были сплошь свои, проверенные по прежней, скромной жизни.
Одно из первых мест после переворота занял уже знакомый нам лейб-медик Иван Иванович (вообще-то Жан-Арман) Лесток, человек тоже весьма приятный и веселый, с которым Елизавета никогда не скучала. Француза, вдохновителя ноябрьского переворота, в благодарность пожаловали чином действительного тайного советника, вторым после канцлера по старшинству. Этот любимец, в отличие от Разумовских, очень желал управлять государством и активно во всё вмешивался, хоть и занимал совершенно неполитическую должность директора Медицинской канцелярии. Положение личного врача обеспечивало ему постоянный доступ к царице, а при самодержавии это самый действенный ресурс влияния. Канцлер Бестужев-Рюмин описывает, как происходили изменения в российской внешней политике: «Недавно у государыни сделалась колика, как это с нею часто бывает; позван был Лесток, и чрез несколько времени ввели к императрице Шетарди, с которым у них было какое-то тайное совещание, а когда пришли министры, она начала им объявлять новые доказательства, почему дружба Франции полезна и желательна для России, стала превозносить Шетарди, его преданность и беспристрастие».
«Случай» Лестока продлился до 1748 года, а чем и как закончился, будет рассказано ниже.
К прежнему окружению царевны Елизаветы Петровны принадлежало и семейство Шуваловых. Самое большое влияние имела подруга государыни Мавра Егоровна. По принадлежности к женскому полу никаких постов она, естественно, занимать не могла, зато вывела в большие люди своего мужа Петра Ивановича, а вслед за ним и его братьев.
