Герхард Миллер (Неизвестный художник. XVIII в.) и Леонард Эйлер (Я. Хандманн)
Не без участия Академии открылся в 1732 году и Шляхетский корпус, который стал главным поставщиком кадров для военной и гражданской службы. Юных дворян обучали здесь не только «экзерциции» и фортификации, но также истории, географии, математике. Старшеклассники, «имеющие охоту к высшим гражданским наукам», имели в качестве учителей академических профессоров. В корпусе обучалось всего двести недорослей – для большой страны совсем немного, но главное, что был задан некий стандарт образованности, служивший примером для всего дворянского сословия.
Другой новацией, тоже не слишком массовой и сугубо столичной, стала мода на театр. Великий Петр эту европейскую забаву не жаловал. Царю с его патологической гипердинамией было трудно долго оставаться в положении зрителя, он предпочитал действа, в которых мог участвовать сам. Иного склада была ленивая Анна Иоанновна. Не довольствуясь доморощенными шутами и шутихами, она завела в Петербурге театральные зрелища: оперу, балет, итальянскую комедию. Публика с воодушевлением впитывала новые художественные впечатления. Построенный при Зимнем дворце театр, где выступали заезжие труппы, всегда был полон. Спектакли считались царским развлечением и могли происходить только в присутствии ее величества. Если императрица почему-либо не приезжала, занавес не поднимался и зрители должны были расходиться по домам. Притом билетов не продавали, в театр пускали только по придворным приглашениям-«повесткам», которые обычно выдавались особам старших чинов. Всё это придавало чужестранному развлечению возвышенный статус и готовило почву для создания русского театра. Он появится уже при Елизавете Петровне.
К описываемому времени следует отнести и зарождение пока еще очень малочисленной прослойки профессиональных деятелей культуры. По социальному статусу находясь между высшим и низшим классами, эта «протоинтеллигенция» кормилась исключительно за счет своего образования, жадно впитывала новые европейские идейные и культурные веяния, переосмысливала их на свой лад и пыталась пересадить на местную почву. Признанием и уважением эти люди избалованы не были, но некоторая их полезность властями все-таки признавалась.
Пращуром российских интеллигентов можно считать В. Тредиаковского, история которого хорошо демонстрирует условия, в которых возникало это почтенное в будущем сословие.
Василий Кириллович был сыном провинциального священника, вырос в захолустной Астрахани, где случайно, у заезжих капуцинов, выучился латыни. Главной страстью юноши была жажда знаний. Он сбежал в Москву, чтобы продолжить учебу в Славяно-греко-латинской академии. Постигнув всю невеликую сумму тогдашней русской церковной учености, Тредиаковский каким-то образом сумел перебраться в Европу, возмечтав попасть в Сорбонну. «С крайним претерпением бедности», пешком, дошел до Парижа и два года изучал там философию, математику и «свободные искусства».
Вернувшись на родину, Тредиаковский пристроился секретарем в недавно открытой Академии, однако известность приобрел не научными, а литературными занятиями, в особенности сочинением правильно рифмованных, ритмичных стихов, что тогда было внове и казалось очень ловким штукачеством.
Эта затейность привлекла внимание скучающей Анны Иоанновны, которая, как мы помним, специально собирала даже крестьянские частушки.
Василий Кириллович удостоился великой чести лично явить свой дар государыне. Первая встреча российской Высшей Власти с отечественной интеллигенцией произошла при обстоятельствах, которые сам поэт описывает следующим образом: «Имел счастие читать государыне императрице у камина, стоя на коленях перед ея императорским величеством; и по окончании онаго чтения удостоился получить из собственных ея императорскаго величества рук всемилостивейшую оплеушину».
Счастие Тредиаковского. И. Сакуров
Менее радостно закончилось для Тредиаковского приказание поучаствовать в знаменитом действе с Ледяным домом, живописно изображенное романистом Лажечниковым и другими авторами.
Чудесный дворец изо льда был выстроен на Неве зимой 1740 года для потешного бракосочетания старого шута князя Михаила Голицына-Квасника с пожилой шутихой Бужениновой. Одним из пунктов обширной программы развлечений значилась декламация скабрезного стихотворения, которое и поручили сочинить ученому пииту.
Кабинет-министр Волынский, находившийся тогда в зените могущества, обошелся с Василием Кирилловичем, как с последним холопом: сначала велел приволочь чуть ли не силой, в ответ на жалобные речи поколотил, а потом велел еще и выдрать.
Страдая от побоев и обиды (но, кажется, не от унижения, поскольку понятие личного достоинства у русских людей тогда еще не сформировалось), Тредиаковский тем не менее выполнил заказ.
Похабное стихотворение, начинавшееся строками «Здравствуйте, женившись, дурак и дура, ещё и блядочка, то-та и фигура», поэт зачитал перед царицей и вельможами в потешном платье и клоунской личине.
Впоследствии Василий Кириллович, правда, получил за свои обиды компенсацию – целых 360 рублей, так что остался не в претензии.
Вероятно, самая значительная перемена в русской жизни была подготовлена указом 1731 года, хотя на первый взгляд он не слишком примечателен. Речь в нем шла всего лишь об имущественных правах дворянских вдов, которым отныне по закону полагалась часть собственности умершего супруга. С этого момента женщины благородного звания получают юридическую самостоятельность, могут отстаивать свои интересы, судиться за свои права – век становится «женским» уже не только на уровне престола, но и в широком, общественном смысле. Это еще одно важное свершение столь непопулярной у историков аннинской эпохи.
Дела внешние
Страна, ставшая империей
Когда страна, прежде бывшая национальным государством, то есть жившая преимущественно внутренними интересами, превращается в империю, содержание и смысл ее внешней политики кардинально меняются. Империя взваливает на себя массу тяжелейших обязательств. Нужно постоянно расширяться; нужно сохранять и увеличивать свое международное влияние; нужно защищать сателлитов; нужно тратить основную часть доходов на вооруженные силы. Одним словом, на этой розе хватает острых шипов.
На первый взгляд позиция, на которую Петр Первый вывел свою страну, выглядит невероятно выигрышной. Россия вошла в ряд великих держав, стала владычествовать в Балтийском бассейне, приобрела множество земель, а еще большее количество сделала в той или иной мере зависимыми – Курляндию, Мекленбург, Голштинию, да, в общем, и огромную Речь Посполитую. Захват южного побережья Каспия гипотетически открывал дорогу в Индию. За юго-восточными степями и пустынями лежала аппетитная Средняя Азия. Где-то по ту сторону Сибири маячила Америка, куда Петр снаряжал экспедицию Беринга.
И каждое, буквально каждое из этих достижений влекло за собой проблемы.
Положение одного из главных политических игроков Европы требовало активного вмешательства в любые конфликты, сулившие изменение баланса сил между державами.
Северогерманская зона влияния сталкивала Россию с Данией и Англией (король которой одновременно являлся ганноверским курфюрстом).
В подконтрольной Польше вечно происходили потрясения, требовавшие дипломатического, а то и военного вмешательства.
А еще приходилось участвовать в политических интригах Швеции, потому что одна из тамошних партий являлась союзницей Петербурга, и как же было ей не помочь?
Ослабление Турции позволяло надеяться на то, что в следующий раз, может быть, удастся закрепиться на Черном море, а то и получить заветный выход в Средиземноморье.
