С 1725 года количество российских подданных увеличилось почти втрое, бюджет – вчетверо, границы распространились от Пруссии и Австрии до Америки.

Обе нерешенные Петром внешние задачи были выполнены.

На юге наконец стало доступно Черное море. Весь его северный берег и Крымский полуостров перешли к России. Началась активная колонизация плодородных земель, которые со временем станут житницей страны. Появились новые, быстро развивающиеся города. Создание севастопольского флота и строительство крепостей давало возможность строить еще более грандиозные планы: о распространении влияния на Балканы и Грецию, о захвате Константинополя, о выходе из черноморского «пруда» на средиземноморские просторы.

На западе осуществилась и даже перевыполнилась другая давняя мечта русских царей – они стали не номинальными, а подлинными государями «Малыя и Белыя Руси», то есть объединили под своим скипетром все восточноевропейские народы, уничтожив Польшу.

На всем столетии лежит тень Петра Великого и его замыслов, но главной фигурой эпохи стала женщина, Екатерина Великая, историческое значение которой никак не меньше.

Петр превратил Россию в империю, заложив основу этой мощной, но дорогостоящей государственной машины. Екатерина не могла избавиться от гандикапов этой конструкции, но научилась пользоваться ее плюсами. «В ее царствование, – пишет французский посол де Сегюр, – Россия стала державой европейской. Петербург занял видное место между столицами образованного мира, и царский престол возвысился на чреду престолов самых могущественных и значительных».

Но важнейшим вкладом Екатерины в имперское строительство было не увеличение размеров державы, а ее укрепление. Царица существенно реформатировала внутренний механизм державы, для чего пришлось отойти от классической «ордынской» модели, пошатнувшейся в семнадцатом веке и бескомпромиссно восстановленной Петром.

Первый император убрал «подпорки», которыми по слабости пользовались первые Романовы: боярскую думу и патриархию. С восемнадцатого века все функции управления опять сосредотачиваются в руках самодержца – совсем как во «втором» русском государстве, разрушенном Смутой. При Петре ни одно государственное решение, даже самое мелкое вроде того, кому как одеваться или как устраивать похороны, не могло быть принято без государя.

Дальнейшие события показали, что в современном мире подобное «ручное управление» может работать – и то неважно – лишь при феноменально деятельном монархе вроде Петра. При менее активных государях жизнь страны разлаживается, а то и парализуется.

Выход из ситуации нашла Екатерина II. Петр европеизировал лишь фасад азиатской постройки; Екатерина осуществила настоящую модернизацию, приспособив здание российской государственности к новым условиям. Она поделилась властью с высшим сословием и тем обеспечила державе ресурс помощников, объединенных с монархом общностью интересов.

Увеличение российской территории в XVIII веке. М. Романова

При этом, поиграв с идеей более широких либеральных реформ, императрица воздержалась от них – устрашилась последствий. Опасения эти были небезосновательны. Необдуманный демонтаж «ордынской» вертикали чреват кризисом, а то и распадом всей системы. Извечный резон, который будет звучать и в дальнейшем, вплоть до сегодняшнего дня, состоял в том, что столь обширная и разнородная страна без «твердой руки» неминуемо впадет в хаос.

А страна делалась всё обширней и разнородней. В семнадцатом веке администратор, назначенный воеводой в самую восточную область, скажем в Якутск, добирался из Москвы года три. А в 1801 году гонцу с царским указом приходилось ехать уже из Петербурга, да не в Якутск, а много дальше, на Аляску. Иное решение: перестроить государство по другому принципу, предоставив регионам автономию, никем не рассматривалось, поскольку оно в принципе противоречило идее жестко централизованной «ордынской вертикали».

Восемнадцатый век преподал самодержавной монархии несколько важных, дорого давшихся уроков.

Выяснилось, что власть и даже жизнь государя зависят прежде всего от ближнего, столичного круга дворянства. И здесь есть два способа удерживать ситуацию: жесткий, через запугивание, и мягкий, через выгоду, причем второй действенней. Это ноу-хау открыли женщины: сначала Елизавета, потом вторая Екатерина. Если высшая власть – не пугало, а нечто вроде лотереи, которая дает шанс разбогатеть и возвыситься, слуги сильнее стараются и достигают большего. «По-матерински» править и безопаснее, и эффективнее. Печальный же пример Павла I показал, что диктатор, который нерасчетливо награждает и недостаточно пугает, плохо заканчивает.

Участь Павла дала еще один урок: не следует понимать принцип самодержавия слишком буквально. Пределы монаршей воли и самостоятельности не столь велики, как кажется. Даже ничем не ограниченный правитель может удержаться, лишь если подчиняет свои личные идеи и желания общему настроению, объективным обстоятельствам, генеральной логике событий – иными словами, если он понимает или хотя бы чувствует ход истории. Попытки дуть против ветра приводят к тому, что помазанника божия самого сдувает пылинкой с лица земли.

В первый год девятнадцатого века, было, в общем, уже ясно, по какому пути пойдет Россия в новом столетии и с какими там столкнется проблемами.

Империя настолько разрослась и усилилась, что ей неминуемо предстояло перейти на следующий этап: бороться уже не за равенство с другими великими державами, а за первенство среди них. На рубеже девятнадцатого века Россия – самое населенное, самое крупное и менее всего пострадавшее от послереволюционных войн государство континента.

Определился и главный соперник: Франция, тоже очень усилившаяся благодаря революционному обновлению, а с приходом к власти Бонапарта нацелившаяся на мировую гегемонию.

Если на западном направлении России предстояло сдерживать сильного и агрессивного противника, то на юге и востоке ее соседи были слабы, а это означало, что расширение империи по этим векторам неизбежно. Простор для экспансии там был огромен, на сто лет вперед.

Предопределены были и хронические болезни, которыми будет страдать евразийская империя.

Первый «букет болезней» был эндемичным для «ордынского» государства и являлся платой за его монолитность, за прочность царской власти. Этот режим мешал развиваться частной инициативе и капитализму, а значит, замедлял рост промышленности, техники, торговли. Не меньшим тормозом было крепостничество. Из-за него при огромном богатстве земельных угодий сельское хозяйство оставалось самым непроизводительным в Европе, а личная несвобода трудящегося класса очень сужала рынок рабочей силы, что шло во вред индустриальному развитию – в ту самую эпоху, когда ведущие страны стремительно модернизировались.

Другая группа «внутренних болезней» еще лишь обозначилась, но процесс уже начался. Речь идет о расщеплении национального сознания – умственном и нравственном движении, которое стартовало, едва лишь Екатерина изменила статус дворянского сословия. Из подневольного слуги самодержавия оно превратилось в соправителя, обрело некие личные права и перестало органично вписываться в строгую «ордынскую» систему беспрекословного подчинения. Павел I попробовал отыграть обратно – и поплатился за это жизнью.

На рубеже XIX столетия о правах, свободах, человеческом достоинстве задумываются и тем более говорят вслух единицы, но этот процесс, стартовав, уже не останавливается. В наступающем веке внутренний идейно-социальный конфликт будет постепенно отодвигать на второй план проблемы внешнеполитические, сугубо имперские.

Но в 1801 году симптомы смертельной болезни почти не угадываются. Империя сильна, ее главный взлет еще впереди.