Петр Шувалов – одна из любопытнейших фигур середины восемнадцатого столетия. Мемуаристы с историками смотрят на этого деятеля очень различно. Кому-то он кажется гениальным новатором и мыслителем, кому-то завиральным и небескорыстным прожектером.
Жан-Арман Лесток. Неизвестный художник. XVIII в.
Авторы сходятся в одном: это был человек невероятной активности и огромного круга интересов. Сама императрица очень его ценила, осыпая милостями и жалуя высшими должностями. Граф Петр Иванович стал сначала сенатором, потом конференц-министром, генерал-фельдцейхмейстером и занимал множество других важных постов.
Суждения о шуваловском вкладе в государственную деятельность поражают своей противоположностью. С. Платонов называет его «властолюбивым интриганом и нечестным стяжателем», а вот В. Ключевский разражается настоящим панегириком: «Финансист, кодификатор, землеустроитель, военный организатор, откупщик, инженер и артиллерист, изобретатель особой «секретной» гаубицы, наделавшей чудес в Семилетнюю войну, как рассказывали, Шувалов на всякий вопрос находил готовый ответ, на всякое затруднение, особенно финансовое, имел в кармане обдуманный проект».
Вот несколько примеров, дающих представление о разнообразных инициативах и новациях П. Шувалова.
Самая знаменитая его реформа была проведена в 1753 году, когда в России отменили все внутренние таможенные пошлины, введя вместо них повышенный единый сбор на импорт и экспорт товаров (13 % от стоимости). Ключевский восхищается этой мерой, облегчившей внутреннюю торговлю; Платонов же замечает, что самым крупным промышленником в стране был сам П. Шувалов и таможенная реформа была проведена прежде всего ради его собственной выгоды. Верно и то, что высокие тарифы способствовали чрезвычайному развитию контрабанды. Пополнения для казны во всяком случае не произошло.
Но ничего. Скоро Петр Иванович придумал, как решить эту проблему. Очень просто: поскольку монополия на соль у правительства, а без соли люди обходиться не могут, надо просто повысить цену, и никуда подданные не денутся, будут платить. В 1756 году так и сделали, повысили с двадцати одной копейки до тридцати пяти за пуд, а заодно подняли и цены на казенное вино, потому что пьяницы все равно пить не перестанут. Последнее предположение подтвердилось, но опять-таки не пополнило бюджета, так как стали потреблять больше самодельного вина. С солью же вышло так: в приграничных областях ее стали ввозить контрабандой, а в остальной части страны просто начали меньше солить.
Еще Петр Иванович придумал солепровод: протянуть многоверстную трубу от солончаков до реки Волги, выпаривать там из воды соль и потом развозить по всей Руси. Нечего и говорить, что владельцем солончаков был автор проекта, а строить трубу должны были за казенные деньги. Но не стали – получалось слишком дорого.
С началом большой войны граф тут же изобрел еще один легкий способ пополнения доходов. А что если чеканить медную разменную монету вдвое легче? Оно и людям удобнее – тяжесть не таскать, и казне три с половиной миллиона прибытка (сразу подсчитал этот выдающийся финансист), а лишняя медь пригодится лить пушки. Должно быть, Шувалов совсем не учил историю, иначе знал бы, что сто лет назад аналогичный эксперимент закончился Медным бунтом. Не понравились легкие монеты народу и теперь, никто не хотел принимать их в обмен на старые, тяжелые.
Князь Щербатов, «исчисляя честолюбивые затеи сего чудовища», пишет: «Имя сего мужа памятно в России не токмо всем вредом, который сам он причинил, но и примерами, которые он оставил к подражанию. Умножил цену на соль, а сим самым приключил недостаток и болезни в народе. Коснувшись до монеты, возвышал и уменьшал ее цену, так что пятикопеешники медные привел ходить в грош, и бедные подданные на капитале медных денег, хотя не вдруг, но три пятых капиталу своего потеряли…»
Ну и два слова о знаменитых шуваловских «секретных» пушках, которыми все так восхищались. С одобрением этого изобретения трудностей не возникло, потому что артиллерийским ведомством сам Петр Иванович и руководил. Пушек отлили много и вовсю палили из них во время Семилетней войны, однако картечь плохо разлеталась из их щелеобразных дул и немедленно после смерти Шувалова производство чудо-орудий было прекращено.
Петр Иванович Шувалов. Г. Шмидт
Другим большим человеком «сонного» царствования был старший брат Петра Шувалова граф Александр Иванович, сенатор, конференц-министр и, что важнее всего, начальник Тайной канцелярии, сменивший на этом посту умершего в 1747 году старика Ушакова. Новому главному устрашителю было далеко до предшественника – отчасти из-за того, что времена перестали быть страшными, а отчасти по личным качествам. Александр Шувалов был вяловат, простоват и, кажется, не очень умен. По должности он участвовал во всех секретных государственных делах и подковерных интригах, но скорее в роли исполнителя. Из всех Шуваловых он слыл наименее бойким. «Александр Шувалов не сам по себе, а по должности, которую занимал, был грозою всего двора, города и всей Империи; он был начальником инквизиционного суда, который звали тогда Тайной канцелярией», – вспоминает Екатерина II, для которой граф, лицо которого дергалось от нервного тика, так и остался «человеком с отвратительной гримасой», не более.
Шуваловское изобретение
Имелся еще один Шувалов, Иван Иванович, кузен предыдущих, много их моложе. Он вышел в значительные персоны позже, с 1749 года, когда императрица взяла этого юного камер-пажа в любовники и привязалась к нему так крепко, что даже Разумовскому пришлось отодвинуться.
Новый фаворит повел себя необычно. Он отказался от графского титула и не пожелал расти в чинах, а вместо правительственной карьеры предпочитал покровительствовать наукам и искусствам. Это Ивану Шувалову страна обязана Московским университетом (1755) и Академией художеств (1757).
Ломоносов, чьим покровителем был Шувалов, воспел меценатскую деятельность вельможи в неуклюжих виршах:
Толь многи радости, толь разные утехи
Не могут от тебя Парнасских гор закрыть.
Тебе приятны коль российских муз успехи,
То можно из твоей любви к ним заключить.
Увы, вопросами государственной политики этот во всех отношениях приятный молодой человек занимался менее увлеченно, чем музами и просвещением, хоть и обладал очень серьезным влиянием, особенно в последние годы жизни Елизаветы.
Одним словом, милые сердцу ее величества люди либо не желали тащить бремя управления, либо не имели к тому настоящих способностей. С точки зрения внутренней политики, оно, вероятно, было только к лучшему – Россия неплохо существовала, когда ее предоставляли самой себе. Но главным направлением деятельности всякой империи является внешняя политика, и здесь без опытного штурмана обойтись было невозможно.
В этой сфере Елизавета опять пошла по стопам Анны Иоанновны, которая доверила иностранные дела человеку хоть и неблизкому, но полезному (барону Остерману). Завела себе собственного Остермана, только русского, и новая царица. Им стал Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, который, собственно, и был главным «управляющим» российской политики на протяжении многих лет.
Путь наверх у Бестужева был медленным и непрямым. Он лучше всех в России изучил извивы европейской дипломатии, потому что не только учился за границей, но и побывал на службе у английского короля Георга, от которого – случай почти небывалый – приезжал с миссией к собственному государю Петру Первому.
Когда отношения России и Англии испортились, Алексей Петрович предпочел вернуться на родину. Долгое время казалось, что он прогадал. Бестужев был резидентом то в Дании, то в германских землях, то снова в Дании, мечтал попасть в Петербург, где делались большие карьеры, изо всех сил старался демонстрировать полезность, подлещивался к Бирону, но всё никак не получалось. Наконец временщик все же оценил ловкого человека и сделал кабинет-министром, посадив его на место замученного Волынского.
Но долгожданная улыбка Фортуны обернулась зловещей гримасой. Когда пал Бирон, вместе с ним арестовали и Бестужева. На следствии он сначала клеветал на своего покровителя, потом, уличенный во лжи, каялся. Ничто не помогло: Алексея Петровича приговорили к четвертованию, и лишь благодаря добродушию Анны Леопольдовны он легко отделался – лишением имущества и ссылкой.
Зато Елизавета Петровна обиженного предыдущим режимом страдальца приблизила и возвеличила. Любить его царица не любила, но опыту и уму доверяла. Так, уже на пороге пятидесятилетия, Бестужев возглавил имперскую политику, а в 1744 году удостоился канцлерского звания.
