Даже враги (а их у Алексея Петровича было множество) не подвергали сомнению его способности. «У него нет недостатка в уме, – пишет Манштейн, после падения своего шефа Миниха еле унесший ноги из России и не имевший причин любить елизаветинских министров. – Он знает дела по долгому навыку и очень трудолюбив, но в то же время надменен, корыстолюбив, скуп, развратен, до невероятности лжив, жесток и никогда не прощает, если ему покажется, что кто-нибудь провинился перед ним в самой малости».
Тем более не было у Бестужева недостатка в хитрости. Он по праву считался одним из первых интриганов этой интриганской эпохи. Канцлер очень хорошо умел пользоваться настроениями и манипулировать слабостями царицы. Знал, когда лучше подсунуть нужный документ, как повернуть дело в свою пользу, нажав на те или иные клавиши ее души. На документе, который Елизавета, очень не любившая скучные бумаги, должна была прочесть во что бы то ни стало, Алексей Петрович делал завлекательные приписки вроде: «Ея Величеству не токмо наисекретнейшего и важнейшего, но и весьма ужасного содержания». Так и решались судьбы Европы.
Уловки уловками, однако Бестужев был человеком с идеологией, во всяком случае, с идеей, которую продвигал с неустанным упорством. В истории она получила название «Бестужевской системы».
Эта стратегия строилась на сдерживании Пруссии, нового активного игрока на европейской сцене. При короле Фридрихе II эта страна быстро наращивала военную мощь, и ее интересы начинали сталкиваться с российскими. Поэтому Бестужев крепко стоял за союз с Австрией, тоже враждебной Берлину, и вредил Франции, которая соперничала с Веной. Отсюда же, по мысли канцлера, проистекала необходимость дружить с Англией – вечной оппоненткой Версаля.
Впрочем, трудно сказать, до какой степени эта логика диктовалась интересами России, а до какой – личными выгодами Алексея Петровича. Известно, что он получал денежные «субсидии» и от австрийцев, и в особенности от англичан, плативших ему ежегодно по 12 тысяч рублей (жалование канцлера составляло 7 тысяч). А кроме того, антифранцузский курс Бестужеву нужен был еще и для того, чтобы избавиться от двух французов, под чьим влиянием первое время находилась императрица: от посланника де Шетарди и лейб-медика Лестока, инициаторов ноябрьского переворота.
Здесь-то граф в полной мере и проявил свои интриганские дарования, еще более впечатляющие, чем дипломатические. Он расправился с соперниками без спешки и по очереди.
Шетарди помог Бестужеву сам. Первое время после переворота он был самой главной персоной при новой императрице. После поклона Елизавете придворные сразу же кланялись французу. Но посланнику этого было мало, он желал всем заправлять и во всем участвовать – например, руководить мирными переговорами с Швецией. Когда же увидел, что это невозможно, то обиделся и уехал, «наказав» таким образом царицу. Она и вправду очень расстроилась – в отличие от Бестужева.
Однако канцлер рано обрадовался. Очень скоро Елизавета стала писать в Париж, прося дорогого друга вернуться. И тот сменил гнев на милость, в конце 1743 года приехал – без «характера» (без какого-либо официального статуса), то есть свободный для «трудоустройства». Государыня приняла его с восторгом, тем более что Шетарди прибыл не с пустыми руками: он сулил признание за российскими монархами императорского титула – в обмен на то, что Петербург отвернется от Вены.
Положение Бестужева оказалось под угрозой, и он перешел к активным действиям. За время отсутствия ловкого француза канцлер обзавелся мощным оружием, которым будет все время пользоваться и в дальнейшем. Он организовал тотальную перлюстрацию всех почтовых отправлений, включая дипломатическую корреспонденцию. Это, собственно, делалось и прежде, о чем иностранцы знали и для секретности использовали хитрые шифры. Однако канцлер нашел полезное применение для новообразованного ученого органа, Академии наук, действительный член которой почтенный математик Христиан Гольдбах разработал систему дешифровки.
Алексей Петрович подобрал выдержки из отчетов Шетарди, где тот откровенно раскрывал суть своих политических каверз (эти фрагменты Елизавету Петровну мало заинтересовали), а также нелицеприятно высказывался о лености, легкомыслии, тщеславии и прочих пороках царицы – и вот этого оскорбленная женщина простить уже не могла.
Раз уж Шетарди жил в России попросту, «без характера», с ним и обошлись просто, без церемоний. Рано утром к маркизу явился начальник Тайной канцелярии Ушаков и велел немедленно, в тот же день покинуть Россию. Навсегда.
Избавиться от Лестока было труднее, но и здесь помогли перлюстрация с расшифровкой. К лейб-лекарю хаживал прусский посланник граф Мардефельд, видя во французе естественного союзника по борьбе с бестужевским влиянием. Рассказывая об этих контактах в переписке, дипломат чересчур увлекался подробностями (а Лесток был болтлив), и наконец, в 1748 году, в руках у Алексея Петровича набралось достаточно компромата на царского медика. Как и в случае с Шетарди, царицу разгневали не политические каверзы, а предательство: человек, которому она так доверяла, вел себя нелояльно!
В списке обвинений, предъявленных арестованному Лестоку, кроме политических пунктов, вроде тайных сношений с пруссаками и шведами, содержится один эмоциональный пункт, в котором явно слышится обиженный голос самой Елизаветы: «От богомерзкого человека Шетардия табакерки к тебе присланы… Любя Шетардия, такого плута на государя своего променял! Не мог ли ты себе представить, что ежели б и партикулярной даме, в ссоре находящейся, кто-либо подарок прислал, то оный ни от кого принят быть не может, кольми же паче чести ее величества предосудительно». Требуя признания в злодействах, Лестока подвергли пытке. Он мужественно вынес истязания, всё отрицая, но государыня более не желала видеть неблагодарного, и тот отправился в ссылку.
Справившись таким образом с французскими агентами влияния, хитроумный Бестужев уже безо всяких препятствий стал вести свою политику. Однако в конце концов именно эти два фактора: заветная «система» и чрезмерная пронырливость привели канцлера к падению.
Бестужев читает Елизавете письма Шетарди. И. Сакуров
О том, как сокрушительно провалилась концепция проанглийской ориентации, будет рассказано в соответствующей главе, пока же коротко скажем, что права была профранцузская фракция, а Бестужев ошибался. Разразившаяся в 1757 году большая война, где Англия оказалась союзницей ненавистного Фридриха, а Франция – России, сильно подорвала престиж великого умника.
Ну, а кроме того – и это главное – Алексей Петрович пересуетился. Елизавета Петровна делалась все слабее здоровьем, а в 1757 году совсем разболелась. Думали, что она уже не поднимется. У Бестужева были отвратительные отношения с наследником, великим князем Петром Федоровичем, который обожал Фридриха и пруссаков, поэтому канцлер затеял большую интригу, делая ставку на жену наследника – Екатерину. Но царица выздоровела, бестужевские враги донесли ей о маневрах старого интригана, и над тем разразилась гроза.
Его предали суду, осудили на смерть, потом, как водилось при кроткой Елисавет, помиловали и отправили в ссылку.
Интригой, погубившей прославленного хитреца, руководил другой хитрец – ближайший помощник и главный соперник Бестужева вице-канцлер Михаил Илларионович Воронцов. Это был еще один выдвиженец «женского клуба» при Елизавете, обязанный своим взлетом браку с царской наперсницей Анной Воронцовой.
Бестужев в зените могущества и в ссылке. Неизвестные художники. XVIII в.
Вице-канцлер долгое время находился в тени своего грозного начальника, который его опасался и против него интриговал, но приближение войны очень повысило престиж Воронцова, потому что он-то всегда ратовал за французскую ориентацию – и оказался прав.
