Екатерина не была мстительна и не была жестока. Она умела ценить в подданных не личную преданность, а личные качества – достоинство, свойственное всем великим правителям.
Совершенно новым, поистине революционным для российской высшей власти стало сделанное Екатериной открытие: при управлении пряник много эффективнее кнута. Человек лучше работает не когда его запугивают, тем самым подавляя инициативность, а когда его поощряют. «Мое правило хвалить громко вслух и бранить тихо, на ушко», – говорила Екатерина, которая была незаурядным психологом. Однажды она сказала, что руководить людьми очень просто: «Первое правило: делать так, чтобы люди думали, будто они сами именно этого хотят».
В. Ключевский пишет про императрицу: «Она обладала в высокой степени искусством, которое принято называть даром внушения, умела не приказывать, а подсказывать свои желания, которые во внушаемом уме незаметно перерождались в его собственные идеи и тем усерднее исполнялись. Наблюдательное обращение с людьми научило ее узнавать их коньки, и, посадив такого дельца на его конька, она предоставляла ему бежать, как мальчику верхом на палочке, и он бежал и бежал, усердно подстегивая самого себя. Она умела чужое самолюбие делать орудием своего честолюбия, чужую слабость обращать в свою силу».
Тактичной и вежливой Екатерина была не только с вельможами, но и с самыми простыми людьми, даже с собственными слугами, что по тем временам казалось чудачеством, а царица еще и любила щегольнуть своим мягкосердечием. Рассказывают, например, что один из лейб-поваров очень плохо готовил, но государыня его не выгоняла и даже не попрекала, а говорила придворным: потерпим неделю его дежурства, зато на следующей отъедимся. В другой раз Екатерина увидела, как дворцовые лакеи утаскивают из царской оранжереи экзотические фрукты, и свернула в сторону, чтобы не смущать воров, а своим спутникам сказала: «Хоть бы блюда-то мне оставили!».
Подобных «анекдотов» о милостивой царице сохранилось множество, все их с удовольствием пересказывали и приукрашивали, на что, несомненно, и рассчитывала Екатерина, в которой простодушия на самом деле было немного.
Еще одним сильным приемом, которым императрица владела в совершенстве, было опять-таки революционное для той эпохи новшество – сегодня мы назвали бы его «пиар стратегией». Екатерина умела создавать себе очень выгодную репутацию не только внутри страны, но и за ее пределами. Причем если в России она разыгрывала добрую и щедрую «матушку», то перед европейцами представала правительницей мудрой, возвышенной и просвещенной, образцом для других монархов, прямо-таки «философом на троне».
Деликатная самодержица. И. Сакуров
Кто бы усомнился в правомочности этого звания, если его признавали, да в общем и создали сами философы, первые умы эпохи: Вольтер, Дидро, Д’Аламбер, барон Гримм?
Рецепт, при помощи которого Екатерина завоевала расположение лучших людей Европы, в сущности, был очень прост. Даже прославленному мудрецу лестно, когда столь великая монархиня оказывает ему – весьма тактично – знаки уважения и доверительного внимания, откровенничает с ним в собственноручных письмах, просит совета и так далее. Одни корреспонденты увлекались идеей провести в жизнь свои благие идеи. (Царица писала, например: «Прошу вас сказать Д’Аламберу, что я скоро пришлю ему тетрадь, из которой он увидит, к чему могут служить сочинения гениальных людей, когда хотят делать из них употребление; надеюсь, что он будет доволен этим трудом; хотя он и написан пером новичка, но я отвечаю за исполнение на практике».) Другие философы охотно пользовались щедростью императрицы – а Екатерина умела делать деликатные, нисколько не вульгарные подарки, к тому же очень красиво смотревшиеся.
Зная, что весьма небогатый Дидро, готовя приданое для любимой дочери, намерен продать главное свое достояние – библиотеку, которую он собирал всю жизнь, Екатерина приобрела это собрание книг за хорошие деньги (15 тысяч ливров), однако разрешила философу пользоваться теперь уже царской библиотекой до конца жизни, да еще и назначила старика ее хранителем, выплатив жалованье за 50 лет вперед. Изяществом и неслыханной щедростью этого жеста восхищалась вся Европа – хотя по сравнению с миллионами, которые Екатерина тратила на подарки своим никчемным любовникам, это был сущий пустяк.
Философы платили августейшей корреспондентке прочувствованными комплиментами и, что важнее, создавали ей славу истинно великой монархини. «…Надобно, чтобы все глаза обращались к северной звезде, – писал Вольтер. – Ваше императорское величество нашли путь к славе, до вас неведомой всем прочим государям… Вы действительно сделались благодетельницею Европы и приобрели себе подданных величием вашей души более, чем другие могут покорить оружием». Екатерина не очаровала лишь Жан-Жака Руссо, называвшего себя «врагом царей», но Руссо слыл чудаком.
На переписку с европейскими просветителями царица тратила много времени, но это, во-первых, доставляло ей удовольствие и льстило ее самолюбию, а во-вторых, приносило немало пользы империи, которой правила столь возвышенная и мудрая государыня. Эти эпистолы были рассчитаны на публичность и действительно прочитывались всем образованным обществом того времени. Барон Гримм рассказывал о них в своем популярном журнале, Вольтер – в своих знаменитых брошюрах. В Европе тогда уже существовало общественное мнение, и его благосклонность сильно помогала внешнеполитическим акциям Екатерины, которые часто нарушали баланс сил между державами и без подобной поддержки встретили бы гораздо более сильное сопротивление. Когда известный своей независимостью митрополит Платон упрекнул царицу за то, что она поддерживает отношения с вольнодумцем и безбожником Вольтером, Екатерина ответила: «Восьмидесятилетний старик старается своими, во всей Европе жадно читаемыми сочинениями прославить Россию, унизить врагов ее и удержать деятельную вражду своих соотчичей, кои тогда старались распространить повсюду язвительную злобу против дел нашего отечества, в чем и преуспел. В таком виду письмы, писанные к безбожнику, не нанесли вреда ни церкви, ни отечеству».
Пожалуй, никакому российскому официальному ведомству ни в какие времена и никакими затратами не удавалось добиться бóльших пропагандистских успехов, чем Екатерине II при помощи гусиного пера и чернил.
Большим счастьем для России было то, что самодержица почитала культуру делом важным. На русском престоле вообще впервые оказалась личность, которую, пожалуй, можно было причислить к интеллектуальной элите. Не без оговорок, конечно, поскольку настоящего образования у Екатерины не было, но в восемнадцатом веке оно мало чем отличалось от начитанности, а эта женщина в молодости очень много читала, притом внимательно и вдумчиво. Ее искренне занимали высокие материи и большие идеи, ум ее был масштабен и открыт. Впрочем, иначе с Екатериной, будь она хоть сто раз императрицей, не вели бы заинтересованную переписку великие философы и энциклопедисты. Заслуга здесь принадлежит не только самой царице – философствовать в ту эпоху считалось модным, и в Европе «просвещенных монархов» (либо желавших таковыми слыть) насчитывалось немало, но ни перед одним из них не стояло столь неподъемной задачи, как перед Екатериной. Россия была темна, неграмотна, вовсе лишена образованного сословия и отчаянно нуждалась в просвещении.
Нельзя сказать, чтобы Екатерина сделала в этом смысле очень уж многое (мы об этом позднее поговорим), но уже то, что она поощряла культурные занятия и сама им увлеченно предавалась, многое значило. Личные пристрастия императрицы, если угодно, ее хобби, ввели в России моду на литературу и вообще на умствование, а это для нации всегда благо.
Царица любила книги и желала, чтобы ее подданные тоже много читали. Поэтому с конца 1760-х годов, то есть с того момента, когда Екатерина стала чувствовать себя более или менее уверенно, в России начался настоящий бум литературных периодических изданий.
