Ведьма, как это ни удивительно, тут же бросила защищать израненного песца, осыпав Сонечку градом обвинений в черствости, в отсутствии милосердия, в жажде крови, садизме и прочих смертных грехах. Сонечка в долгу не осталась, обвинив Лу в глупости, невежестве, легковерии и склонности к зоофилии. Слово за слово, скандал набирал обороты. В ход пошли аргументы типа «лучше бы вы меня не спасали» — «да кто же знал» — «думаешь, я не знаю, как ты хотела меня вниз скинуть, когда вы улетали» — «это оттого только, что ты тяжелая, как смертный грех» — «кто жирная? да ты сама жирная, жрешь, сколько десяток свиней не сжирает» — «зато у меня ноги не кривые» — «зато у меня ноги, а не щупальца с копытами». И так далее, и тому подобное.

— Мы вначале поссорились, потом помирились, — сказал я.

Когда я спустился к ним, в воздухе ощутимо пахло электричеством, глаза у Сонечки отсвечивали оранжевым, а Пу забился на самый край кровати и слабым голосом пытался уговорить их обеих не ссориться. Оценив обстановку, я спеленал Сонечку своими теневыми щупальцами и вытащил ее из комнаты в коридор, за что тут же получил левой в челюсть, правой — в живот, коленом в пах, и носком сапога по почкам. От следующего удара я каким-то чудом уклонился, перекувыркнулся через себя и оказался в комнате Пу, где первым делом постарался закрыть и забаррикадировать дверь, а в дополнение к этому — укрепить периметр комнаты свернутыми спрессованными тенями. Следующие десять минут стены трактира ходили ходуном, Сонечка, рыча от ярости, пыталась прорваться к нам, а мы втроем держали оборону. Вернее сказать, держали оборону я и Лу, а Пу лежал на кровати и подбадривал нас своими «песец», «ой-ой-ой» и «ай-ай, дверь сейчас не выдержит». Потом Сонечка остыла и ушла, мы с Лу разобрали баррикаду, и я отправился на разведку.

Обнаружил я ее в обеденной зале, за столом, заставленном яствами. Гномы, заранее предупрежденные мною, что вмешиваться в наши свары им ни в коем случае нельзя, двигались бочком да по стеночке, принося все новые блюда со снедью. Кроме всего прочего, на столе обнаружился и небольшой бочонок с яблочным бренди, а Сонечка пила этот славный напиток из большого хрустального стакана. Я без приглашения и церемоний подсел к ней, потребовал у одного из гномов принести еще один стакан для меня и плеснул в него из бочонка на два пальца. Сонечка не стала возражать.

— Это я помню, — кувшин отправился на столик, с которого я его добыл, — дальше-то что было?

— Мы напились как сапожники, — сообщил я химере, — гномы столько не пьют, сколько мы вчера выпили.

Вообще-то Сонечка способна пить ведрами чистый спирт и совершенно не пьянеть. Во-первых, она малочувствительна к наиболее распространенным ядам, в том числе и к этанолу, а во-вторых, ничего сложного в том, чтобы окислить алкоголь и извлечь из него энергию, для нее нет: ее пищеварительная система приспособлена и для подобных трюков. Но вчера у нее было соответствующее настроение, и она намеренно позволила себе пьянеть.

Разговорились мы не сразу. Сонечка очень-очень на меня обиделась, обиделась, как никогда прежде. Ох, чего я только вчера не выслушал! И про себя — взбалмошного мальчишку, ни во что не ставившего мнение старшей и опытной подруги, и про потерявшую связь с реальностью Лу, и про Пу, который спит и видит, как бы нас всех перессорить. И про нее саму. Про то, как ей обидно, когда об нее ноги вытирают, про то, какой она себя дурой чувствует, когда ее используют, чтобы освободить демона. Про то, что она — никуда негодный жрец Нурана, потому что связалась с демонами и сама чуть не стала демоном. Про то, что она уйдет из нуранитов, чтобы не позорить отца и Храм Героев. Про то, что лучше было бы, если бы она никогда не становилась Истребителем.

Я молчал. Подливал ей и себе светлого яблочного бренди, очищенного выморозкой, и молчал. Подкладывал ей на тарелку лучшие куски мяса и молчал. Неотрывно следил за ее взглядом и молчал. И лишь когда она выговорилась и стала отворачивать лицо, чтобы скрыть от меня выступившие слезы, я протянул руку, поймал ее ладонь и тихо заговорил.

Я говорил, что мне очень важны и ее мнение, и ее советы, и ее помощь. Что я очень благодарен ей за то, что она рядом, что она опекает меня, и что она вообще есть на свете. Я говорил, что вовсе никто не желал обидеть ее: ни я, ни Лу, ни даже Пу, который, к слову сказать, очень ее уважает. Говорил, что она молодец, что мало кто способен устоять перед тем искушением, что она пережила, и остаться при этом собой. В качестве примера приводил мастера Квуна, Пу, Анири и других катайских богов, которые как раз-таки не смогли справиться со своей темной половиной и потеряли себя. Я напомнил ей обо всех тех людях, которых она спасла, о том, сколько она сделала хорошего за свою жизнь, и как много потерял бы наш мир, если бы ее не было. Говорил я и о том, что не все можно предвидеть, о том, что порой мы не в состоянии оценивать собственные поступки, о том, что ошибиться может каждый.

Очень много я вчера сказал. Быть может, от того, что я говорил так много, мой язык сегодня и распух. Хотя, все-таки, это, скорее всего от выпитого бренди. Она слушала меня. Перестала плакать. Заулыбалась. Принялась с удвоенной энергией за еду. Перевела разговор на наши планы по поиску Лары Уиллис. Рассказала о своей поездке в Мимсис[76] и Долину Томов тринадцать лет назад, когда ее пригласили, чтобы она вывела гигантского скарабея, повадившегося обдирать облицовку с пирамид.

Потом она вдруг вспомнила о том, что повздорила с Лу, и мы пошли искать ведьму, чтобы извиниться. Нашли все там же — в комнате Пу. И снова я произносил речи, стараясь убедить Лу позабыть обиду и помириться. Ведьма мириться не хотела, уверяя нас в том, что она ни с кем и не ссорилась и, вообще, обиженной себя не чувствует. Потому что «разве может кривоногая нищенка, лишенная родины, родных и близких, обижаться, когда люди, ниспосланные ей самой Судьбой и спасшие ее от гибели, указывают ей на ее ничтожество?» В конечном итоге даже Пу не выдержал и в изысканных выражениях, полных катайской диалектики, попросил ее не валять дурака и забыть обиду, тем более что все это из-за него случилось. За что он перед всеми извиняется.

Я к тому моменту был уже порядком навеселе и предложил выпить за примирение. Идея была встречена тепло, и мы все, даже Пу, отправились в обеденный зал таверны. Пу — с помощью гномов, которые перетащили его, переложив на жарандийский пушистый ковер.

Далее ужин проходил в самой теплой дружеской атмосфере, которая только может установиться после хорошего скандала. Пу травил байки из будней старого катайского пантеона, у Лу оказался весьма недурной талант к пению, Сонечка поделилась воспоминаниями о двух или трех случаев из своей богатой практики, что до меня, то я рассказал о своем первом визите в Лунный храм.

О количестве потребленного алкаголя могу сказать только одно: бочонок мы допили. А в нем было литров пять, никак не меньше. Правда львиная доля выпитого пришлась на счет Пу и Сонечки, но все же.

— Хорошо посидели, — добавил я. — Душевно.

— Это тоже понятно, — сказала Сонечка. — Меня больше интересует, что было после. Не понимаешь? Тогда иначе спрошу: что я делаю голая у тебя в кровати?

— Сидишь, — ответил я первое, что пришло мне в голову.

После того как противопохмельный отвар был сварен и гномы разнесли его по комнатам, стало очевидно, что пора расходиться — за окном стояла глубокая ночь. Вдруг оказалось, что сидеть за столом — это одно, а ходить ногами — это даже на небольшой подвиг тянет. Проще всего было Пу — его гномы унесли на все том же ковре. Лу пила меньше всех, потому совершенно спокойно покинула обеденный зал на своих двоих. А вот у нас с Сонечкой возникли определенные трудности, которые мы вместе и принялись преодолевать. Поддерживая друг друга, мы совершили восхождение по лестнице и оказались в коридоре второго этажа. Тут встал вопрос, кто кого провожает. Мы немного поспорили по этому поводу, потом решили, что я ее провожаю, потому что ухаживаю за ней. Она пыталась возразить, но как-то вяло и неубедительно — по всему было видно, что устала она сегодня. Потому мы пошли к ней… а попали ко мне. Ну, я двери перепутал. В моем состоянии уже то, что я в дверь вошел, было неплохим достижением. Я и до кровати не дошел бы, если бы не помощь химеры.