Этот весенний суд значительно повысил сумму штрафа. Эйнара — за повторную злонамеренную клевету — приговорили к денежному штрафу в несколько сотен крон, который в случае невыплаты мог быть заменен тюремным заключением. Эйнар бился до последнего. Он не понимал судебных заседателей. Не понимал лжеца Хельге, не понимал лжеца Гуттена. Он был готов обвинить саму природу — в том, что она порой сворачивает с прямого пути. Старик не сознавал, что стал жертвой столкновения трех разных нравственных миров. Даже не догадывался, что собственная его вера расценивается как самая примитивная, как нечто животное. Прежние времена миновали. На причале больше никто не танцует. Цены на шнапс поднялись. Сам же он постарел… Он видел: чудовищное одиночество опять примет в свои объятия его противника, вместе с молодым работником и кобылой; этим троим удалось уклониться от закона, перед которым сам Эйнар теперь стоит как отмеченный.
Только одно немного утешило его в этот мрачный день: он был не единственным, кого оттолкнул закон. Восьми парням, которые вместе соблазнили или изнасиловали слабоумную девушку, суд тоже вынес обвинительный приговор. Это злодеяние наверняка не стало бы предметом судебного разбирательства, если бы девушка не забеременела. Когда Эйнар увидел этих восьмерых — молодых, сильных, здоровых, похожих, может быть, на подростков, но уж никак не на преступников, — и продумал до конца их поступок вместе со всеми вытекающими следствиями, он вновь обрел былое доверие к природе. Даже слабоумные девушки имеют свое предназначение. Эйнар вспомнил, что в пору его юности случилось нечто подобное. Только тогда не было никакого суда. А если даже и был, то в Уррланд судейские уж точно не приезжали… Если такое случается, и раньше случалось, и будет случаться всегда, это значит, что человек порой требует для себя места под солнцем, а не только неизменно и всюду уступает место законам. Этого новые люди, очевидно, не знают — еще не поняли или уже разучились понимать. Нынешние судейские этого тоже не знают. Точнее, не хотят знать… Эйнара теперь заботило только одно: где он достанет деньги для выплаты штрафа. Его адвокат собирался похлопотать, чтобы штраф разрешили выплачивать в рассрочку: пусть только Эйнар пообещает, что не будет давать волю языку и обвинять других в проступках, доказать которые он не может.
— Понял, — сказал Эйнар. — Что слабоумная забеременела, это видно с первого взгляда.
Поскольку восьмерых парней приговорили к тюремному заключению, до Эйнара постепенно дошло, что и Хельге Ветти, возможно, — преступник. Осознание этого факта облегчило ему задачу молчать, потому что одна из главных добродетелей порядочного человека — ни на кого не доносить властям. Ни на вора, ни на убийцу. И уж тем более нельзя выдавать того, кто просто требует для себя места под солнцем. Ибо каким бы человек ни был, ничто человеческое ему не чуждо.
— — — — — — — — — — — — — — — — — —
Перед самым поселком Ванген — как раз там, где после развилки главная дорога, слегка отклонившись к югу, оказывается зажатой между рекой и стеной кладбища, тогда как ее северо-западное ответвление ведет к расположенной в живописном месте кузнице, — находился Дом молодежи. Новое роскошное здание. Возведенное на средства общины. Судя по этому зданию, приверженцы нового благочестия составляли большинство в общинном совете. За толстыми гранитными стенами полуподвального этажа размещалась, помимо нескольких подсобных помещений, комфортабельная кофейня; на верхнем, деревянном этаже имелись две комнаты и один зал, предназначенный для того, чтобы почтенные ораторы излагали своим слушателям мудрые и поучительные мысли. Зал был во всех смыслах чистым: танцевать там не разрешалось даже под присмотром призванных. Поскольку же этот зал оставался единственным публичным помещением на весь избирательный округ, а танцы на причале уже несколько десятилетий назад заклеймили как грех, в Уррланде не танцевали вообще. (Один-единственный раз разъезжавшему по округе молодому парню из Рингебу позволили станцевать здесь под звуки скрипки-хардангер халлинг. Он исполнял этот мужской танец — изобретенный специально для того, чтобы молодые парни показывали девушкам свою удаль и сами ею упивались, — как какое-нибудь вымирающее негритянское племя могло бы колотить в ритуальные тамтамы перед губернатором-европейцем. Если бы губернатору не понравились их жесты или очевидность фаллической подоплеки, он бы имел полное право запретить ритуальное действо… Между тем в вангенском Доме молодежи никто вообще ни о чем не думал, пока молодой мужчина в пестром деревенском костюме медленно крутился вокруг своей оси или ногой сбрасывал с высокого шеста шапку. Для собравшихся это было всего лишь представление, своего рода музейный экспонат. Один только старый ленсман сказал, что в молодости проделывал такие фокусы лучше.) Вместо танцев многие упражнялись в публичном ораторском искусстве. Как-то за один день мы с Тутайном познакомились аж с тремя выдающимися достижениями в этой области. Потакая своему любопытству, мы решили наконец выяснить, почему по определенным дням все — и стар и млад — потоком устремляются в сей храм общины… Началось всё с благочестивого песнопения. Не забыли исполнить и «Ja, vi elsker dette landet»[5]. Простоты ради сперва только пели, примерно полчаса. Потом на подиуме появился человек — представитель Святых последних дней{315}, или Дома Зогар, или общины пятидесятников, или, может, какой-то новой (или старой), еще лучшей миссии — и, опираясь на Откровение Иоанна, начал обличать нынешний грешный мир. Он кричал и бушевал, словно Господь на небе, и цитаты из этой загадочной Священной книги слетали с его губ, как брызги похлебки. Он знал всё с окончательной точностью, наверняка, будто это было внушено ему Святым Духом. Он ни в чем не сомневался, не чувствовал сострадания: дескать, пасть ада безжалостно разверзнется — и его теперешние слушатели, насаженные на навозные вилы, полетят прямиком туда… После опять пели, чтобы немного проветрить помещение после этого удушливого кошмара. Пение продолжалось долго, а потом на подиум поднялся крестьянин, житель какой-то из ответвляющихся долин; судя по выговору, норвежец. Речь его была очень пространной, но по сути представляла собой вариации одной-единственной фразы: «Норвежский крестьянин — наилучший крестьянин». Докладчик повторял эту фразу, как плохой проповедник талдычит библейскую цитату — на сто ладов. Фраза, как и библейская цитата у проповедника, с каждым разом становилась все лучше, расстановка акцентов менялась, и поучительное высказывание переливалось всеми красками. Иногда вспыхивало слово норвежский, иногда — крестьянин, иногда — наилучший. Впрочем, из упомянутого ключевого высказывания нам удалось-таки вычленить кое-какие дополнительные сведения. Например: «Норвежскому крестьянину присуща культура. Что такое культура?» — Ну, мы узнали это. «Норвежскому крестьянину присуща любовь. Любовь к кому, к чему?» — Мы узнали и об этой любви. «Норвежскому крестьянину присуще национальное самосознание». — Нам объяснили и это. «Норвежский крестьянин свободен». — Такую свободу оратор расписал самыми яркими красками. «Норвежский крестьянин пользуется наилучшими хозяйственными методами». — Это тоже было подтверждено доказательствами. В системе доказательств не обнаружилось никаких лакун. Норвежский крестьянин держится на плаву, как масляное пятно на поверхности воды. — Это был самоуверенный, чудовищный доклад. Получалось, что вся земля, за исключением Норвегии, населена халтурщиками и дураками. — Впечатление осталось грандиозное, и слушатели долго хлопали. Потом все опять пели. Стемнело. Пришлось зажечь лампы. К началу третьего доклада зал заполнился до отказа. Молодые парни прибывали дюжинами. Причину этого мы поняли только тогда, когда на сцену поднялся оратор. Точнее, ораторша: дочь кузнеца, единственная во всем Уррланде девушка, наделенная несомненной красотой. Ей исполнилось семнадцать. Парни, которых пока никто не привязывал к кровати, облизывали пальцы, стоило им только подумать о ней. — Так вот, эта Хобьёрг Амла начала с того, что преподнесла нам тридцать библейских цитат. Любой преподаватель катехизиса испытал бы чистейшую радость, наткнувшись на столь незамутненный источник. — Но для чего понадобилось это специальное предложение гарантированной божественной мудрости? — Прелестное дитя, как выяснилось, хотело доказать, что выходить замуж грешно. Радости брачной жизни изображались самыми черными красками. Девушка обозвала местных парней ордой сластолюбцев. Она не стеснялась прибегать к грубо-наглядным выражениям. Описав ужасные опасности, которые подстерегают каждую девушку, дочь кузнеца заговорила об утешениях, открывающихся перед благочестивыми людьми: о воздержании и погружении в смысл и букву Священного Писания. Дескать, кто будет благочестив, удостоится откровения, как это произошло с ней самой… Ее так и распирало от желания разделить полученное ею знание со всеми. Улыбаясь, без запинки, с обаятельной серьезностью произносила она свою проповедь. Это было удивительнее, чем все, что мы слышали до сих пор. Только некоторые парни смеялись. Увы. Они нарушили праздничное настроение.
