Наконец, краску смыло, и Люпин, выпрямившись, пожаловался:

— Мне вода натекла в штаны. И спина ноет.

— Зато сейчас ты будешь красавчик, — утешил его Сириус и произнес высушивающее заклинание. Люпин провел рукой по волосам — выпадать они, судя по всему, не собирались.

— Я хочу посмотреть.

— Погоди, — Сириус усадил Рема на край ванны и взял расческу. — Сейчас я тебя только причешу, и ты будешь совсем красавица.

— Что ты мелешь… — пробормотал Люпин, но скорее по инерции. Прикосновения к волосам действовали на него как самое лучшее расслабляющее; Сириус, зная это, продолжал медленно ласкать гребенкой густые пряди, так что Рем даже замурлыкал от удовольствия.

— Мне всегда нравилось тебя расчесывать, — заметил он.

— Мне тоже нравилось, — мягко улыбнулся Рем. — Но только пока ты не начинал меня стричь.

— Когда это я тебя стриг? — удивился Сириус.

— Было такое, — ответил Люпин. — На пятом курсе, когда у меня сильно отросла челка и лезла в глаза…

— А, ну да, — Сириус провел широкой ладонью по волосам Люпина, захватывая их ото лба и отводя назад.

Рем зажмурился от удовольствия. — И челка у тебя в результате стала кривая.

— А Лили сказала, что это модно, — вспомнил Рем.

— Это был ужас, — Сириус скривился. — Я думал, ты меня убьешь…

— Ну да… — тихо произнес Люпин, подняв руку и слегка коснувшись запястья Сириуса. Руки в его волосах вдруг замерли. А потом одна из них скользнула на шею и отвела пряди в сторону. И нежно, почти невесомо оголившейся шеи коснулись губы.

— Сири…

— Реми…

Внезапно Сириус скользнул на пол и опустился на колени у ног Люпина.

— Реми, ты любишь меня?

— Как же я могу не любить тебя? — Люпин протянул руку, чтобы коснуться плеча друга, но почему-то не коснулся.

— Нет, Реми, я не о том, — Сириус поднял голову. — Ты — любишь — меня?

— Да, — ответил оборотень. Сириус наклонил голову и уткнулся лицом в его колени.

— Я так хочу любить тебя, Луни… Ты ведь дашь мне возможность научиться?

— Сириус, я не…

— Я люблю тебя! Я буду хорошим. Я постараюсь сделать все, чтобы со мной было хорошо! Луни, я так скучал по тебе. Я так хочу остаться с тобой…

— Да я же не гоню тебя! — воскликнул Люпин.

— Я хочу остаться с тобой, — упрямо повторил Сириус. — С тобой, понимаешь? Навсегда?

— Ты мне предложение, что ли, делаешь? — улыбнулся оборотень. Сириус поднял голову и улыбнулся в ответ.

— Ну да… Получается…

— Мы не староваты, чтобы начинать новую жизнь, Сири?

— А у меня старой не было, — улыбка немного смягчила горечь этих слов, но не сняла ее вовсе, и Люпин почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. К сорока годам становишься все более сентиментальным…

— Кстати, ты вовсе не стар, — добавил Сириус, с удовольствием глядя на Люпина. — Сейчас сам увидишь.

Он встал и помог подняться Люпину, хотя тот и не нуждался в помощи. Но все он принял предложенную руку и, ведомый этой рукой, слегка робея, подошел к зеркалу.

Оказывается, на его лице было вовсе не так уж и много морщин. В обрамлении пепельно-русых волос без единого седого оно казалось даже слишком молодым для мужчины почти сорока лет.

— Нравится? — спросил Сириус в ухо. Люпин слегка повернул к нему голову, не забывая краем глаза все же поглядывать в зеркало. А оно показывало восхитительное зрелище — двое красивых мужчин, один — с гривой угольно-черных волос, другой — с копной золотисто-русых, один — высокий, мускулистый, крепко сбитый, другой — пониже ростом, изящный и хрупкий. Люпин слегка улыбнулся.

— Мы выглядим слишком сахарно.

— На тебя не угодишь.

Люпин рассмеялся и снова отвернулся к зеркалу, собираясь разглядеть что-то на кончике уха, что привлекло его внимание. Приблизившись к зеркалу вплотную, он отвел волосы за ухо… а потом неожиданно сказал:

— Я все-таки убью тебя.

— А что такое?

Люпин отвернулся от зеркала, демонстрируя Сириусу ухо. Оказалось, что анимаг, крася волосы Люпину, ухитрился перемазать в краске всю ушную раковину.

— Это смывается? — опасным тоном осведомился оборотень.

— Эээ… кажется, нет, — Сириус изобразил невинную улыбку. — Ничего, со шкуркой слезет.

— Ты мне за это заплатишь, — Рем шагнул к Сириусу, и глаза его блеснули. Анимаг ухмыльнулся.

— Тебе просто был нужен повод, Луни…

— Не смей даже думать о том, что он умер.

Сольвейг снова вскочила с кровати, подошла к окну и распахнула его во всю ширь. Промозглый холод мартовского вечера ворвался в комнату, и Гермиона, поежившись, забралась под одеяло.

— Я не хотела тебя обидеть, Сольв…

— Обидеть… — мрачно хмыкнула Сольвейг. — Меня нельзя обидеть. Я прожила всю жизнь с Северусом Снейпом — и только он способен меня обидеть. Единственный человек на земле. Ты любишь своего отца? — безо всякого перехода спросила вдруг Сольвейг.

— Да, — после небольшой паузы ответила Гермиона. — Конечно. И маму…

— Ты не понимаешь, о чем я тебя спрашиваю, Грейнджер. Любишь ли ты его так, что чувство вины за то, что ты не такая дочь, какую бы ему хотелось видеть, гложет тебя беспрестанно? Любишь ли ты его настолько, что от того, улыбается ли он сегодня или хмурится, будет зависеть твое настроение на весь день? И противишься ли ты ему настолько, что не откажешься ни от единой своей привычки в угоду ему, но будешь прятаться, скрываться и лгать, притворяясь примерной дочерью? Спроси Северуса, чем я интересуюсь — и из десяти попыток ни одна не будет верной, потому что я ничего не говорю ему о себе, а если и говорю, то ровно столько правды, сколько можно сказать, чтобы не заслужить отповедь и хмурый взгляд на весь день. А я не умею лгать, Гермиона! Он ничего обо мне не знает. Это страшно.

Стало очень тихо. Свинцовая тяжесть потихоньку заливала грудь Гермионы. Тоска Сольвейг становилась ее тоской, любовь Сольвейг — ее любовью. Нет, слизеринка умела лгать, только не знала этого. Как раз сейчас она лгала — Гермиона поняла, что ее подруга всегда будет поступать именно так, как захочет Снейп. И это понимание вовсе не прибавило Гермионе желания, чтобы профессор зельеделия вернулся живым и невредимым. Впервые в жизни Гермиона всерьез пожелала кому-то смерти — и пришла в ужас, осознав это, и еще раз ужаснулась, потому что даже осознание этой мысли не принесло избавления от нее.

— Как он меня достал, Грейнджер, — тихо произнесла Сольвейг, разбив мертвую тишину. — Своим вечным занудством. Своим вечно плохим настроением. Своим постоянным стремлением заставить меня жить так, как ему хочется. Если бы ты знала, сколько раз я желала ему смерти.

Она замолчала, и Гермиона поняла, что Сольвейг плачет. По-настоящему, не скрывая слез. Гриффиндорка выбралась из-под одеяла, встала, подошла и Сольвейг сзади и обняла ее.

— Но он — такое счастье, когда все хорошо, — прошептала Сольвейг сквозь слезы. — Когда мы дома летом, и играем в шахматы, в карты, и гуляем, и собираем грибы, и ходим купаться, или когда он варит зелья, а я сижу и смотрю, и его это не бесит — такое бывает редко. Или когда он говорит, что я хорошо готовлю.

Или когда мы играем в снежки. Или когда он читает мне вслух. Боже, как я хочу, чтобы он вернулся!

Пусть с ним все будет хорошо…

— С ним все будет хорошо, — прошептала Гермиона. Ей было жаль Сольвейг, но вместе с жалостью пришло до сих пор не знакомое чувство — ревность. К Снейпу. Чувство это показалось ей настолько диким и недостойным, что Гермиона моментально решила наказать себя за него. — У меня есть идея, Паркер.

— Какая? — шмыгнув носом, спросила Сольвейг.

— Насчет снейповского брата. Нам надо найти старые фотоальбомы. Где-нибудь в школьных архивах они наверняка есть. Старые выпуски, понимаешь? Обычно на обороте всегда пишут список студентов. И мы узнаем, кто там был Снейп, кроме Северуса.

— Если, конечно, фотки не делали уже после того, как его изгнали, — усомнилась Сольвейг.