Это было бы, пожалуй, смешно, если б не реакция толпы.

Десятки лиц обернулись на крик, их выражения не обещали ничего хорошего.

— Постой, отец, — поспешил объясниться Подколзин, — я пошутил, слышишь. Наш я, свой. Вот мое удостоверение: россиянин я…

Вокруг зашумели, ряды сдвинулись.

— Россиянин? — переспросил старикан, словно Подколзин только что сознался в страшном преступлении. — А мы — советские!

Все произошло так быстро, что Клавдия не успела ничего сказать.

Кто-то толкнул ее сзади, да так сильно, что она упала бы, если б было это возможно. Ее стиснули с боков, потом какой-то человек стремительно оттолкнул ее и стал протискиваться вперед.

— Держи-и!.. — заорал хриплый голос.

Замелькали лица, вскинутые руки… перед глазами Клавдии вспыхнуло и погасло падающее красное полотнище. Визжали женщины.

Клавдия увидела, как несколько человек пытались вырвать из рук оператора видеокамеру. Старикан, из-за которого все заварилось, ладонью лупил Подколзина по голове и приговаривал:

— Отдай, Би-Би-Би проклятый… Россиянин гадский! Отдавай, кому сказано!

Поблизости мутузили еще кого-то.

Стол, прикрытый красной материей и клеенкой, затрещал под тяжестью тел и с треском рухнул наземь.

— Списки! — отчаянно голосила женщина в пиджаке. — Товарищи, верните списки!

Потом в шум-гам врезались острые милицейские свистки. И все кончилось.

Клавдия поднимала с земли пострадавшего Подколзина, который прижимал к груди спасенную видеокамеру, и отмахивалась от милиционеров, требующих удостоверения личности. У оператора было в кровь разбито лицо.

Разумеется, Клавдия не могла оставить своего знакомца в таком состоянии и, несмотря на его протесты, чуть ли не на себе доволокла Подколзина до остановки (а еще видеокамеру и сумку со штативом. Веня, как назло, будто сквозь землю провалился, и помочь было некому).

Потом они ехали в переполненном троллейбусе, и Подколзин сначала уговаривал Дежкину не провожать его, а после, убедившись в тщетности уговоров, отвернулся к окну и сидел молча всю дорогу.

Он нарушил молчание лишь для того, чтобы сообщить Клавдии, что ее плащ (кстати сказать, вполне еще приличный плащик) чем-то безнадежно испачкан, как видно, в давке.

Клавдия в ответ только вздохнула.

Троллейбуса долго не было, а когда наконец рогатая колымага приползла к остановке, она тут же была взята на абордаж людской массой. Клавдия с трудом протиснулась в середину салона, кто-то придавил ей острым каблуком ногу, кто-то чуть не оторвал ручку у сумки, кто-то горячо дышал в ухо…

Опять давка. Но сейчас Дежкина уже не ощущала тревоги и беспокойства. Сейчас она тоже находилась в самом центре толпы, взятая со всех сторон в тиски животов, спин и локтей, но у нее не появлялось даже отдаленного намека на клаустрофобию. Напротив, ей вдруг стало спокойно. Наверное, потому, что ее окружали нормальные люди. Нормальные в общепринятом смысле этого слова — пусть уставшие и неприветливые, пусть чем-то обозленные и брюзжащие, но не разъяренные до потемнения в глазах, не охваченные стадным чувством разрушения, не зомби.

Она только пыталась не испачкать кого-нибудь грязным пятном на плаще, но — безуспешно.

Уже около своего дома она заметила на деревянном строительном заборе плакат. Это агитационное изделие, призывавшее сознательных граждан пополнить седьмого ноября ряды митингующих, появилось здесь недели две назад, но Дежкина обратила на него внимание только теперь. За две недели плакатик успел изрядно потрепаться, а правая его часть исчезла вовсе. Получилось: «Все на демон…»

А ведь если хорошенько разобраться, то в том, что Клавдия пережила несколько часов назад, и в самом деле было что-то демоническое, чертовское, дьявольское, не поддающееся объяснению, будто не из реальной жизни. Все эти искаженные слепой ненавистью лица, все эти злобные хриплые выкрики в адрес всех и вся, все эти беспричинные потасовки… Люди будто заразились друг от друга странным, не изученным доселе вирусом, когда начинаешь видеть в каждом встречном заклятого врага, когда нестерпимо хочется задушить его, разорвать на мелкие кусочки.

«Почему такое происходит? — думала Дежкина, поднимаясь по лестнице на свой этаж (лифт опять не работал). — Живет себе человек спокойненько, детей воспитывает, на работу ходит, в баню, никому зла не желает, но как только оказывается на демонстрации, как только вливается в дикую толпу, его и не узнать… Непонятно. Надо будет обязательно порасспросить Кленова. Может, у него на этот счет есть какие-нибудь соображения».

Не успела Клавдия переступить порог квартиры, как Ленка вместо традиционного «здрасьте-мордасте» сразу ляпнула, стыдливо опустив глаза:

— Ma, дай сто штук.

— А отец где? — Дежкина обвела рассеянным взглядом коридор, будто муж мог притаиться где-нибудь за вешалкой.

— Вызвали его. — Ленка ковырнула острым ноготком отошедший от стены кусочек обоев. — Сказали, что срочно. Ну он и полетел на всех парах.

— А куда? Скоро вернется? — спрашивала Клавдия без всякого интереса, по привычке. На самом деле ее куда больше беспокоило огромное жирное пятно на плаще, нежели отлучка благоверного. Спросила у дочери: — Как думаешь, если замочить в холодной воде, отойдет? Или лучше бензином попробовать? У Феди в гараже наверняка есть бензин Ох, детка, я сегодня такое испытала…

— Ma, ты че, не слышала? — обиженно надула губы дочка. — Я же тебя попросила… Сто штук.

— Сколько-сколько-сколько? — Дежкина медленно перевела взгляд с плаща на Ленку.

— Сто тыщ… — щеки девчушки запылали. — Че, оглохла?

Клавдия так и плюхнулась на тумбу для обуви, а пальцы замерли на застежке сапога.

— Зачем столько? Что случилось?

— Ну вот, я другого и не ожидала, — Ленка скривила в усмешке умело напомаженные губы. — У тебя всегда первая реакция: «Что случилось?» Почему обязательно что-то должно случиться, почему ко всему надо относиться с опаской? — Она передразнила мать, повторив ее интонации: — «Что случи-и-илось?» Ни-че-го! Мне просто нужны сто штук. Вот так вот нужны! — она провела ребром ладони по горлу.

Этот хамский напор ошеломил Клавдию. Она растерянно смотрела на дочь, постепенно начиная понимать, что подобное поведение вызвано не иначе как чувством вины и стыдливости.

— Зачем все-таки?

— Не бойся, не на аборт, — с вызовом бросила девчонка.

— Аборты нынче бесплатные, к вашему сведению, — стараясь скрыть нарастающий в себе гнев, сказала Клавдия. — И все-таки… Видишь ли, это большие деньги…

— Что большие? Сто штук большие?

— А разве нет?

— Ну ты даешь, ма! В переводе всего двадцать баксов. Че на них купишь-то?

— Для кого-то, может быть, и маленькие, — согласилась Дежкина. — Но для нашей семьи значительные. Правда, если использовать их на благое дело…

— Мать, не прибедняйся, мы уже средний класс. Батя зеленые лопатой гребет на своем автосервисе. А что касается благого дела, то оно благое, — протараторила Лена. — Понимаешь, ма… Наши девчонки в классе… В общем, мы все уговорились ходить на сеансы электрического похудения. Знаешь, у метро есть такой салон красоты? Там, значит, приходишь, ложишься, тебе к мышцам подключают всякие проводки, и начинается дикая трясучка. Причем внешне это никак не выражается. И через двадцать занятий — полный порядок.

— Кошмар какой-то, — искренне ужаснулась Клавдия. — Но ты же совсем не толстая.

— Я толстая, ма! — Лена задрала юбчонку и ткнула себя пальцем в крепенькое бедрышко. — Видишь жирок? А женщина всегда должна держать себя в форме!

— И для этого нужно подвергать себя какой-то трясучке?

— Ты меня хочешь убить! — выпалила дочка.

Надо сказать, что в последнее время отношения матери и дочери складывались довольно странно. Нет, у них не было ни ссор, ни скандалов, даже мелких стычек не было, но раньше, еще каких-то полгода назад, Лена была лучшей подругой Клавдии, делилась с ней своим сокровенным, спрашивала совета, искала сочувствия. Теперь же сплошные секреты, тайночки и недомолвки плюс ко всему какая-то постоянная взвинченность, нервозность, скрытность, недовольство жизнью, односложные ответы типа «нормалек» и «разберусь сама». Мать не могла не почувствовать, что в душе девочки появилось что-то незнакомое, нехорошее, отпугивающее. Что именно? Этого она пока не знала. Не знала Клавдия и по какой причине произошли эти странные изменения в характере Елены. Впрочем, причин могло быть множество — быстрое взросление, сложная школьная программа (отсюда и перегруженность детского сознания), проблемы со сверстниками, первая любовь, наконец…