— И не надо! — воскликнула повариха и предложила сделку: Лариса Ивановна становится Ганиевой и получает от демобилизованного супруга толику семейного счастья. А за это она прописывает Мамурджана в своей замечательной однокомнатной квартире с высокими потолками в самом центре Москвы на постоянное место жительства.

Две бессонные ночи напролет рядовой Ганиев призывал на помощь все свое здравомыслие, и наконец это ему удалось Он сказал Ларисе Ивановне «да».

Так Мамурджан Ганиевич Ганиев стал москвичом и семейным человеком.

Теперь он вел скучную жизнь обывателя, просиживая вечера перед телевизором, перестал замечать вопиющую некрасивость своей прекрасной половины, смирился с Пудингом в постели и за семейным столом, богатырским храпом супруги и холодной московской зимой.

Он работал дворником в ближайшем РЭУ и на скромную зарплату покупал сигареты «Прима», а еду из солдатской столовой доставляла Лариса Ивановна.

Так было до тех пор, пока в один печальный день — было это аккурат накануне его двадцатисемилетия, Мамурджан не стал вдовцом.

Лариса Ивановна полезла за консервами своего изготовления на антресоли, оступилась на табуретке, упала и сломала себе шейный позвонок.

Позвонок вошел в мозг, это вызвало необратимые процессы… — короче говоря, безутешный супруг мало что понял в насыщенном специальными терминами объяснении врача-нейрохирурга, кроме одного: Ларисы Ивановны больше нет, он остался один.

Как ни странно, Мамурджан тяжело переживал потерю супруги.

С удивлением он был вынужден признаться самому себе, что привязался к большому рыхлому телу поварили, пропахшему борщом, компотами и запахами солдатской казармы, и теперь тосковал.

Он даже не выставил за порог старушку Пудинг, а, напротив, стал к ней лучше относиться.

Пудинг, как было заведено, продолжала питаться за одним столом с хозяином и спать у его изголовья.

Дни Ганиева текли серо и размеренно, и, казалось, ничто уже не могло изменить сложившийся уклад. Но вот однажды…

…Пудинг внезапно оторвала мордочку от блюдца с пловом и прислушалась, а затем с яростным и громким лаем бросилась в прихожую.

«Кого еще принесло, слюшай», — сам себе сказал Ганиев и пошел отворять.

Звонок раздался в тот самый момент, когда хозяин стал открывать замок.

— Какой гость! — удивился он. — Вовремя пришел. Плов будем кюшать.

— Спасибо, с удовольствием, — ответил Игорь Порогин. (Это был он.)

В дальнем конце студии, на ступенчатом подиуме, разместился оркестр. Живая музыка грохотала так громко, что у Дежкиной засвербело в ушах.

«Бедный мальчик, — подумала она о ведущем. — Как он еще голос не сорвал? Это какую ж надо иметь глотку, чтобы перекричать целый оркестр!»

Чувство близкой опасности не отступало, и Клавдия решила задержаться в студии, полагая, что в толпе зевак (а их, пожалуй, было побольше, чем зрителей) ее будет трудно обнаружить. Но через несколько мгновений съемка закончилась, и зрители потянулись к выходу.

До сего момента Дежкина наивно полагала, что все передачи идут по телевизору вживую, в прямом эфире, и была слегка удивлена, когда после небольшого перерыва началась еще одна съемка этой игры. Зрители, отдохнув немного, вернулись на свои прежние места. Позже она узнала, что эту игру записывают на пленку по четыре раза в день в течение целого месяца.

«Ерундистика какая-то… — недоумевала Клавдия. — Зачем снимать сразу несколько передач, а потом по одной показывать раз в неделю? Не лучше ли делать нормально, по-человечески — снимать раз в неделю и показывать раз в неделю? Вечно эти телевизионщики чего-нибудь понапридумают…»

И все-таки где-то в глубине души она еще надеялась на то, что «джинсовый» действительно работал вместе с Подколзиным, что Михаила на самом деле вызвало начальство, что он жив и невредим, что «смертельная опасность» — лишь плод ее возбужденной фантазии. (Но в связи с последними, очень странными событиями Дежкину вполне можно было понять и оправдать ее страхи.)

В это время в стане творческой группы (она расположилась на стульях рядом с трибуной) нарастал скандальчик. Дежкина краем уха уловила самый конец гневного монолога рыжей тетеньки (наверное, режиссера или администратора), которая возмущенно потрясала в воздухе длинными пальцами, безмерно украшенными кольцами из драгметаллов:

— Куда он мог запропаститься? Вы в баре искали?

— Искали… — в один голос отвечали провинившиеся ассистенты.

— И что теперь? Отменять съемку? Ищите нового игрока, бездельники! Чтобы через десять минут он был в гриме на площадке!

Стулья разом опустели — ассистенты кинулись исполнять приказ рыжей тетеньки. Клавдия была неподалеку от них, и поэтому к ней обратились они с мольбой о помощи.

— Но я никогда прежде не стояла перед камерой… — застеснялась Дежкина. — Это же так страшно… И вообще, я не знаю, как себя вести.

Ее наперебой начали уговаривать, приманивая большим денежным выигрышем в случае победы в финале игры. Клавдия отнекивалась, но в конце концов согласилась.

Гримерша, толстая, но очень подвижная женщина, не замолкала ни на секунду. За то недолгое время, пока Дежкина сидела в кресле и с нескрываемым интересом наблюдала в зеркале, как ее лицо покрывается ровным слоем бронзового загара, Лола (так звали гримершу) успела поведать ей о последних кадровых перестановках в цехе, о том, что кремы, пудры, помады и щеточки ей приходится покупать самой на кровные денежки, а зарплату не выплачивают уже третий месяц, что у других гримеров руки из задницы растут, а они о себе о-го-го какого мнения, что в продуктовой лавке еще час назад давали дешевые куриные яйца, и конечно же не забыла рассказать «коронную» историю из собственной практики.

— Я недавно Жириновскому тончик накладывала перед съемкой какой-то серьезной передачи. Ну, кроме него и другие политики были, сидели тут на диванчике, очереди дожидались. Так Вольфович, значит, приподнимается в кресле и шепчет мне на ушко: «Ты, — шепчет, — в пудру им чего-нибудь подмешай, чтоб подохли! Давай-давай, подмешай чего-нибудь, чтобы подохли все!» И сразу добавляет: «Шутка!» Такие вот шуточки…

Клавдию и еще двух игроков, мужчину и женщину разместили на невидимой для зрителя стороне круглого подиума. Не успела она успокоить нервную дрожь в руках, как неожиданно зазвучала музыка, раздались равнодушные аплодисменты и подиум начал медленно поворачиваться вокруг своей оси.

— Уважаемые участники, займите свои места, — ведущий опять демонстрировал свою неуемную жестикуляцию, — будем с вами знакомиться…

Яркое марево осветительных приборов больно ударило в глаза. Взгляды черных глазниц телекамер будто прожигали кожу. Клавдии было неуютно, неловко, она стеснялась своей одежды, боялась, что сморозит какую-нибудь глупость и неосторожным словом выставит себя на посмешище перед всей страной. А когда она явственно представила себе, что эту игру будут смотреть ее коллеги по работе (естественно, не обойдется без всеобщего обсуждения, подтрунивания и покручивания пальцем у виска), ей вдруг нестерпимо захотелось убежать из студии, и лишь огромным усилием воли она заставила себя остаться.

— …Третьего участника зовут Клавдией, она старший следователь городской прокуратуры…

После недолгой паузы — шквальная овация на трибуне. И почему людей приводит в такой восторг факт, что женщина работает следователем? Что в этом удивительного и сверхъестественного?

— …В перерывах между ловлей всякого рода жуликов и бандитов Клавдия Васильевна любит готовить, воспитывает двух сыновей…

«Двух сыновей? Русским же языком сказала, что у меня сын и дочь. Каким местом он меня слушал? Ох уж эти телевизионщики…»

— …И конечно же любит слушать всякую разную музыку, отдавая предпочтение классическим произведениям. — Лицо ведущего было словно парализовано профессиональной улыбкой. Еще бы — по четыре раза в день повторять одно и то же. Попробуй тут сохранить свежесть восприятия происходящего. — Клавдия Васильевна, кто из композиторов вам больше всего нравится?