Клавдия от удивления рот разинула.

— Феденька… Кто тебя вздумал отравить, Феденька? Кто это тебя собирался убить?

На губах мужа появилась кривая усмешка.

— Пятый тесяток лет Фесенька, фто тальсе? — ехидно поинтересовался он.

— Что это с тобой? — Дежкина не знала, что и делать.

Время для ссоры и выяснения отношений было самое неподходящее.

Однако избитый муж, кажется, только и ждал скандала.

Более того — провоцировал.

— Послушай, Феденька, — произнесла Клавдия успокаивающим тоном, — денек у нас сегодня, я вижу, тяжелый выдался. У меня куча проблем… у тебя вот тоже. Давай будем поддерживать друг друга, а не…

Она не успела договорить.

— Потьтерсивать! Ф сем это, инсересно, потьтерсивать? — взъерепенился Федор Иванович. — Ну-ка, расскаси мне луссе, кого ты на меня натрафила!

— С ума сошел, — всплеснула руками Клавдия.

— Ха-ха! — пророкотал муж. — Я фсе снаю, нецего тут притурифаться. Они мне фсе скасали, понятно?

Клавдия не верила собственным ушам.

— Кто — они?

— Друски твои, вот кто! Это они меня так оттелали, сволоси!

— Мои дружки? Какие дружки?

— Ну ус это тепе луссе снать, какие друски, — в голосе Федора Ивановича смешались обида и гнев. Надувшись как большой ребенок, он отвернулся от жены и уставился в противоположную стену. Дожидался расспросов и готов был сначала потрепать нервы, а потом уж все выложить. — Сто делаесся на пелом сфете, а? Фсякое слыхал, — но стобы сена на сфоефо муса бантитоф натрафливала? Нет, о таком не слыхифал!

Клавдия с трудом разбирала беззубую речь супруга. Но то, что он донельзя возмущен тем, что «жена на живого мужа бандитов натравливала», — это она поняла.

Она опустилась на кровать рядом с клокочущим от негодования Федором Ивановичем, и лицо ее обрело строгое, почти неприязненное выражение.

С таким выражением лица допрашивала обычно Дежкина обвиняемых.

— Так, — сказала она, — теперь давай по порядку. Что-то я никак не могу уразуметь… Кто на тебя напал?

— Тепе луссе знать! — упрямствовал Федор Иванович. — Мефду пфосим, когда я гулял, я на тебя никого не натрафлифал…

— Ну хватит! — рассердилась Клавдия. — Можешь ты по-человечески объяснить или нет?

Дежкин обиженно поджал губы.

— Исбили снацала, а потом по-целофецески хотят расгофарифать…

— Отвечай на вопрос.

— Тепе фитнее, кто напал. Друски твои напали, — продолжал упрямиться муж.

— С чего ты взял?

— А они сами скасали.

— Что-о?! Так и сказали, что они мои друзья?

— Ну, не софсем так, — смилостивился Федор Иванович. — Снацала накинули мне месок на голофу и дафай дупасить…

— Ну? — нетерпеливо подстегнула Клавдия.

Знакомый почерк. Утром, когда ее высадили из троллейбуса и обыскивали в неизвестной машине, на голову тоже надели мешок.

— Я ус и крицал, и угофарифал: мол, браццы, отпустите Христа рати, теньги нусны, я фам фсе до копейки оттам. Какое там! Так отметелили, фто люпо-дорого посмотреть… — Дежкин с каким-то благоговейным уважением уставился на себя в дверное зеркало, точно оценивал и отдавал должное работе неизвестных костоломов.

— Они, что, не взяли деньги? — спросила Клавдия.

— Ни-ни, — подтвердил муж.

— Что же они от тебя хотели?

— От меня — нисефо. А фот от тепя…

— От меня?

— Хфатит притфоряться, Клафка, — разозлился Федор Иванович. — Это нечестно с тфоей стороны. Мы, конефно, люди фрослые… но надо и софесть иметь! Если ты себе хахаля на стороне зафела, ладно, я, этого, конесно, не одопряю, но чефо ус тут…

— Ты что говоришь, Федя? Какого хахаля?

— Я снаю, сто гофорю! — рыкнул муж. — Нецефо тут кометию ломать. Они мне фсе скасали! Сказали, стоб ты фернула, сто всяла, а то хусе будет…

— А что я взяла?

— Это тепе надо снать, сто ты у них брала! У меня она спрасифает, фитали! — возмутился Федор Иванович. — Я, когда по бабам ласил, у тепя не спрасифал, сего я у них брал!

— Очень вежливо и своевременно с твоей стороны напоминать мне о своих похождениях, — обидевшись, произнесла Клавдия.

— Ой, только не надо исобрасять мусенису… Тосе мне, прафедниса. Ты меня теперь не профедес.

— Конечно, я не мученица, — согласилась жена. — А насчет праведницы поговорим в более подходящее время. Еще раз тебя прошу: объясни внятно, что произошло, кто на тебя напал…

— Друски твои, — упрямствовал Дежкин.

Кажется, ничего более конкретного он не мог сказать.

— Что за дружки?

— Фто ты хоцес от меня? — взмолился он. — Несефо на меня так смотреть, как на уголофника какого-нипуть… Это ис-са тепя фсе слусилось. Напали, исбили, а теперь она ессе смотрит, как на уголофника! — Федор Иванович пытался вновь перейти в наступление, однако наступления не получалось.

Клавдия смотрела на мужа внимательно и отстраненно.

— Отдай сфоим мусикам то, сто у них фзяла, и фсе будет нормально… — примирительно произнес он.

— Ничего я ни у кого не брала, — ледяным тоном произнесла Дежкина.

— Нет, брала, — настаивал Федор Иванович, — они мне сами так скасали: мол, тфоя баба у нас клюц фсяла, пускай отдаст, не то плохо будет. Ты ессе и на кфартиру к ним ходила с сопстфенным клюцом, ницефо себе. А на меня глядис, как Ленин на бурсуасию!

Клавдия молча поднялась и пошла к двери.

— Ты куда? — испугался муж. — Дай кефир, ф горле пересохло.

— Сам возьмешь, — отшила его Клавдия. — По бабам мог шляться — теперь и поухаживать за собой сможешь.

— Клафа, пить хоцу! — заканючил Федор Иванович.

— А ты своим подружкам позвони, пусть они тебе кефирчику поднесут.

— Меня по тфоей милости исбили, исуфечили, а ты! — в последний раз попытался воззвать к женской жалости Дежкин, но Клавдия осталась непреклонной.

— Это еще надо доказать, что по моей, — отрезала она и захлопнула за собой дверь.

— Ma, ну чего? — спросонья пробормотала Ленка, когда Клавдия на цыпочках вошла в ее комнату и опустилась в кресло. — Что, папе хуже?

— С папой все в порядке. Более чем. Спи.

Сидя в неудобном, с высокой прямой спинкой кресле, Клавдия пыталась смирить свою женскую обиду.

Надо же! Очень вовремя вспомнил Федор Иванович про свою бывшую подружку, другого момента не мог сыскать. Не думала и не гадала, что и у нее наступит день, когда муж, родной, близкий человек, будет говорить как о чем-то само собой разумеющемся, незначительном: «Когда я по бабам лазил…»

Нет, что ни говори, нет у этих мужиков ни стыда, ни совести. Все они — что Дежкин, что Чубаристов (этот-то еще похлеще будет. Куда нашему Федору Ивановичу до Виктора Сергеевича!) — одним миром мазаны.

Сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит.

«Что это я? — остановила сама себя Дежкина. — Хватит нервы накручивать, слишком много других проблем в жизни.

Взять хотя бы этот загадочный ключ…

Итак, дело действительно принимает нешуточный оборот».

Она отнеслась к утреннему происшествию в троллейбусе как к чему-то незначительному, почти курьезному. Выходит, зря.

Она явно столкнулась с какой-то грозной силой, и не считаться с этим больше нельзя.

«ВЕРНИТЕ КЛЮЧ!..»

Кто эти люди и чего от нее хотят?

Они умудрились привлечь к делу даже матерого Меньшикова.

Насколько Клавдия знала нынешнего горпрокурора, он вряд ли стал бы якшаться с преступным миром.

Чем же они могли его склонить на свою сторону? Подкупом, шантажом, хитростью?

Хитрость отпадает без разговоров, — Меньшиков сам кого хочешь вокруг пальца обведет.

Подкуп, пожалуй, отпадает тоже. Нынче, конечно, почти не сыщешь неподкупных людей, так что Дежкина не стала бы ручаться даже за Анатолия Ивановича, если положить руку на сердце. Однако она не могла даже вообразить себе количество нулей в сумме, за которую Меньшиков пошел бы на сделку с совестью. Ну о-очень большая должна была бы быть сумма. Кто же станет выкладывать подобные деньги ради того лишь, чтобы начальник из своего высокого кресла отдал распоряжение подчиненной сходить на встречу, назначенную в записке без подписи.