«Нет, еще не поздно, — думала она, — не может быть. Они не посмеют».
И она ободряюще хлопала мужа по плечу.
«Посмеют, — выплывало трезвое и страшное, — они еще как посмеют. Если они смеют зарабатывать деньжищи на смерти тысяч солдат, то уж какая-то девчонка…»
— Все, я больше не могу, — сказала она. — Я должна куда-нибудь идти. Я сейчас умру, не могу ждать…
— Куда ты, Клава? — слабым голосом спросил Федор.
— Не знаю. Пойду в прокуратуру. Или нет… Надо найти Чубаристова.
Она наконец надела второй сапог и натянула пальто.
— Где? Где моя сумка? — закричала она на мужа, не замечая того, что сумка стоит на полу, возле ее ног.
Федор метнулся, чтобы подать ей сумку, и она в этот момент наклонилась — трах! Аж искры из глаз.
— Клава, возьми себя в руки!
— Я — да… Я спокойна, — сказала Клавдия и распахнула дверь.
На пороге стоял Игорь. На руках он держал Лену.
Клавдия глубоко вздохнула, потом провела рукой по глазам и рухнула на пол.
Суббота. 4.19–5.59
Теперь оставалось только ждать. Самое большее, сколько нужно его агенту в Швейцарии, чтобы доехать до банка, открыть сейф и взглянуть внутрь, — полчаса.
Этот банк работает круглосуточно. И очень слаженно. Гагуев все просчитал. Он словно позаботился о том, чтобы Алпатов все успел сделать до утра. Пока не появились Главный и Саперов.
А что будет, когда они появятся, когда узнают, что он отдал приказ — отпустить девчонку?
«Я скажу, что код у меня. И даже покажу им. Здесь Гагуев тоже невольно мне помог».
Заглянувшему в кабинет помощнику он сказал, что тот может идти домой. До утра ничего нового не произойдет.
«Ух, и булькнет! — думал он при этом. — Ух, дерьма разлетится! Я, конечно, полный идиот! Но как же весело быть сумасшедшим!»
Так, агент уже проверил. Теперь звонит в Бразилию. Это две минуты. Из Бразилии звонок пойдет в Гонконг. Еще две. Только потом позвонят в Польшу, а уж оттуда в Калининград.
Значит, где-то еще минут восемь.
Алпатов встал и прошелся по кабинету.
«Хорошо, что нынче так поздно светает. Мое дело темное. Мне в ночи привычнее. Может, у меня гелиофобия?»
На афганской войне он, бывало, неделями сидел в засаде не шевельнувшись. Только по ночам можно было двигаться. А днем — даже помочиться было негде. Нет, ждать он умел. Сейчас у него к тому же не было на это времени.
Саперовские хлопцы обещали перезвонить Дежкиной. Они, конечно, сейчас советуются со своим начальником. Он действительно советской закалки. Будет долго мурыжить, решать, вентилировать. Значит, часа три с последнего звонка должно пройти. А прошло уже два с половиной, не меньше.
«А вдруг Дежкина меня надула? — словно на стену наткнулся Алпатов. — Вдруг она, ее муженек и сынишка, просто обвели меня вокруг пальца?»
Алпатов даже прислонился к стене, потому что ноги вдруг странно ослабели.
«Ну конечно, она меня надула! — опустошенно подумал он. — ХРЮКАЛОНА! Я-то решил, что именно из-за своей дурости это слово настоящее. Но и Дежкина не пальцем делана! Она же запросто могла просчитать, что кто-то объявится у нее дома. Под любым предлогом. И выдала мне форменную туфту!»
Алпатов полез в стол, достал заначку сигарет. Теперь не до благородного порыва бросить курение. Теперь в дураках бы не остаться, не вылететь с работы, не получить в лоб девять граммов свинца…
«А Дежкина действительно хитра, зараза. Это ж по глазам видно. Следователь прокуратуры! Она колола и не таких ухарей!»
Алпатов вдруг потрогал свой рукав. Тот был еще слегка влажный. Стал обнюхивать мокрое пятно — нет, вроде вода как вода. Или не вода?
«Зачем она опрокинула на меня стакан? — уже в панике размышлял Алпатов. — Это яд, что ли? Слушайте, а ведь она мне, выходит, ничего не сказала, а я ей — все! Про подземный город, про метро… Я-то надеялся, что, пока они доберутся, я успею девчонку выпустить. А они мне навешали лапши. И сейчас ищут свою ссыкуху!»
Губы у Алпатова дрожали. Руки никак не могли зажечь спичку. Наконец он кое-как прикурил и глубоко затянулся. По телу разлилась противная слабость. Он не курил уже месяца два. Легче не стало.
«…Вашу мать! Да я в ногах у Саперова буду валяться, задницу ему лизать, если все всплывет! В благородство решил поиграть! Новые методы! Психология! Дедукция! Чтоб ей!»
Телефон коротко пиликнул, и Алпатов чуть не упал на аппарат.
— Митя, еще спишь? — спросил пьяный голос. — А мы тут бухаем вовсю. Приезжай. Захвати банку, не поленись.
— Вы куда звоните? Вы знаете, который час?! — заорал Алпатов так, что на том конце должны были сразу протрезветь. — Сейчас два часа ночи!
— Прости, старик, — не протрезвели там. — Мы думали, ты еще не спишь…
— Придурки! — крикнул Алпатов и положил трубку.
Минуту он сидел, приходя в себя. Медленно загасил сигарету и снова поднял трубку.
— Майор Алпатов, третий блок, — попросил он телефониста. В трубке что-то щелкнуло. — Минер у вас?
— Никак нет.
— Это Саратов. Канарейка свободна. Распоряжение первого.
— Есть, — ответили ему.
«Так, девчонку отпустят. Теперь самое приятное».
Он снова поднял трубку.
— Майор Алпатов. Блок Кавказ.
— Чье распоряжение? — спросил телефонист.
— Первого.
— Номер?
— Одиннадцать дробь двести.
Телефонист замолчал.
— Одиннадцать дробь двести требует идентификации.
— Я подожду, — сказал майор и положил трубку.
Одиннадцать дробь двести — это был приказ на убийство Гагуева. Подтвердить его можно было только паролем. Сейчас телефонист свяжется с отделом шифровок, там ему дадут пароль, если Алпатов скажет то же слово, приказ вступит в действие.
Его перешлют в Грозный, там по рации передадут мелодийку одну, ее услышит Мовлад. Дальше — как получится.
— Майор Алпатов?
— Да. Вы звонили по поводу одиннадцать дробь двести?
— Так точно.
— Я слушаю.
— Гусиная охота.
— Приказ ушел, — сообщил телефонист.
«Ну вот и все, — подумал Алпатов. — Теперь наступает самое трудное. Агент приедет завтра. У меня есть всего один день. В понедельник Главный поймет, что я его облапошил. До понедельника я должен быть у Президента».
Алпатов встал, подошел к дивану и упал на него лицом вниз.
Суббота. 9.49–15.37
Ахи и охи, слезы радости, слезы горечи, клятвы во взаимной любви и уважении до гроба, переходящие во взаимные упреки и снова в ахи и охи, продолжались часа два.
Дочь и мать тискали друг друга так, что, казалось, переломают ребра.
Федор Иванович плакал. Потом спохватывался и начинал хмурить брови, мол, Клавдия во всем виновата. Потом снова начинал улыбаться, а там и слезы не заставляли себя ждать, лились обильно и неприкрыто.
При этом, конечно, не забыли Ленку помыть, перебинтовать, вызвали врача.
Ленка безропотно подчинялась всем их заботам. Что-то в ее глазах появилось кроткое и взрослое. Она утешала мать и отца, даже мирила их, когда те начинали упрекать друг друга.
Кормили Ленку до отвала и тем, что она больше всего любила на свете, конфетами. Шоколад — из Швейцарии — был ею съеден в один присест.
Игорю дали денег, и он, сбегав в ближайший ларек, опустошил, наверное, все его сладкие запасы.
Вообще Игорь тоже стал героем дня, хотя, если посмотреть на вещи строго, особой его заслуги в освобождении Ленки не было.
Подземный город он так и не нашел. Диггеры наотрез отказались помогать ему. Он тыкнулся еще туда-сюда, побродил по станции «Университетская», напугал уборщиц и путевых рабочих — они тоже ничего не знали о подземном царстве, — с пристрастием допросил нескольких метрополитеновских милиционеров — безрезультатно — и уже возвращался к Клавдии домой, когда увидел у ее подъезда представительскую «Чайку». Из машины, опираясь на палку, вылезла Ленка.
Заслуга Игоря была в том, что он, позабыв про лифт, на руках донес девочку до квартиры.
