— Слышь, мать, закурить не найдется?

— А? — Клавдия даже вздрогнула от неожиданности. — Нет, — поспешно ответила она, поглядев на здоровенного верзилу в потертой курточке из плащевой ткани. — Я не курю.

Верзила окинул ее цепким взглядом и стал протискиваться вперед. Дежкина увидела его ссутулившуюся спину.

— Боже мой, — вполголоса произнесла она, — а ведь я жила в этом мире большую часть жизни…

— Не обольщайтесь, — буркнул Подколзин, — вы и теперь в нем живете. Просто название другое, а суть прежняя. Ну что, — сменил он интонацию, — не пора ли заняться делом, как вы считаете?

Не дожидаясь ответа, он принялся расчехлять видеокамеру.

— Вопрос власти — коренной вопрос любой революции, — неслось между тем из громкоговорителей. На площади эхо было уже не столь сильным, и кое-что из речей выступавших можно было разобрать. — Наши идейные противники отрицают силу и мощь марксизьма-ленинизьма, но каждый их поступок подтверждает, что с ленинским великим наследием они знакомы не понаслышке. Вопрос власти вновь стоит на повестке дня, и мы никому не позволим положить его… на лопатки. Гы-ы, — обрадовался собственному остроумию выступающий, — шутка!

В толпе одобрительно зааплодировали.

— От нашей партии и от себя лично я заявляю и гарантирую, что уже на второй месяц нашего правления хлеб в булочных будет по тринадцать копеек, а пенсию будут выдавать регулярно. Ура!

— Урра-а!.. — подхватила толпа.

— Нас пришел благословить отец Федор! — крикнула в микрофон возникшая на трибуне женщина с высокой белокурой прической и красной ленточкой на рукаве. — Поприветствуем батюшку!

— Дети мои, — красивым низким голосом нараспев произнес благообразный старец в рясе, — возблагодарим Господа за дары его, аминь.

— Аминь! — откликнулась толпа.

Клавдия зачарованно озиралась по сторонам.

— Да что это с вами, ей-богу! — в конце концов не вытерпел Подколзин. — Такое впечатление, будто вы только что на свет родились. Ну и ну!

Дежкина ничего не ответила. Она рассматривала участников митинга.

«Мэри, никому теперь не верит Мэ-э-эри!» — твердил радиоприемничек, зажатый под мышкой у толстухи девчонки. Толстуха жевала огромный гамбургер, слизывая с пальцев кетчуп, и пританцовывала на месте.

— Тетенька-товарищ, извините, что обращаюсь, — проскулил выросший перед нею подросток с жадным, просящим взглядом, — извините, что обращаюсь… У меня мама в аварии, папа в больнице, а я с бабушкой на вокзале. Сами мы не местные…

— Отвали, — не дослушав, сквозь зубы процедила девица, и паренек тут же исчез, будто и не было его.

— А я вам говорю: коммунистическая идея жива! — убежденно доказывал соседу тучный седовласый господин в богатом пальто и со шляпой в руках. — Я вам говорю: она жива и побеждает…

Сосед и не думал с ним спорить. Он без стеснения рассматривал стоявшую в трех шагах от него дамочку с ярко-алыми губами.

Дамочке было приятно мужское внимание, но она всеми силами изображала недоступность и делала вид, что целиком поглощена происходящим на трибуне.

— Эй! — крикнул какой-то подвыпивший тип, размахивая руками. — Эй, телевизор, меня сними, я сегодня красивый!

— Если ты сегодня красивый, то какой же ты тогда в другие дни? — буркнул себе под нос Подколзин, к которому и обратился подвыпивший. Вслух же он флегматично произнес:

— От телевизора слышу.

Тип не обиделся. Как видно, он решил, что это такой завуалированный комплимент.

Взвалив камеру на плечо и прильнув глазом к окуляру, Подколзин жадно шарил объективом по толпе. Наблюдая за ним, Клавдия ловила себя на мысли, какие же все-таки дети эти так называемые творческие люди. Подколзин громко сопел, и можно было по этому сопению безошибочно угадать, в какой момент он поймал в кадр нечто любопытное, заслуживающее внимания, и как он рад этому и едва удерживается от того, чтобы гордо не вскричать: «Ах, какой я сегодня прекрасный!» Подобно тому подвыпившему гуляке из толпы.

— Интересно, — спросила Клавдия, — и как же вы назовете этот сюжет?

— Кунсткамера, — отвечал оператор.

— Для оператора неважно, как будет называться сюжет, — авторитетно пояснил Веня. Он наконец-то решился открыть рот в присутствии «настоящего профессионала» и теперь горел желанием показать, сколь много он смыслит в операторском ремесле. Важно, какую точку для съемки выбрать. Простите, а вы по какому принципу выбираете съемочную точку?

— По такому, чтобы болтунов вокруг поменьше было и никто не морочил бы голову, — поделился профессиональным секретом Подколзин.

Бедный Веня смутился, залился краской и поспешил отвернуться.

— Клавдия Васильевна, — запинаясь, прошептал он, — я ведь пока вам не нужен? Я хотел бы сделать парочку снимков во-он с той крыши. По-моему, должно замечательно получиться…

И он стремительно растворился в толпе.

— Обидели парня, — укоризненно произнесла Клавдия, глядя вслед фотографу, — ни за что ни про что обидели, а ведь такой славный парнишка. Тоже оператором стать мечтает.

— Мечтать не вредно, — буркнул Подколзин.

— А вы, оказывается, злой.

— Просто я реалистически смотрю на вещи. И хватит об этом. Вы мне мешаете.

Клавдия пожала плечами — сам же позвал…

На трибуне между тем продолжалось активное действо.

— Патриоты! — кричал высокий тощий юноша с огромным кадыком на шее, заметным даже на расстоянии. — Вы должны сплотить свои ряды вокруг нас! Родина в опасности!

— Каждый честный гражданин должен подписаться на нашего кандидата, — объявил оратор постарше, не дав юноше закончить и вырывая у него микрофон. — Наш кандидат вас не обманет, не то что эти… — Он сделал выразительный жест рукой, и толпа радостно загоготала. — Подписывайтесь, и вы не пожалеете…

Из динамиков грянула музыка.

— Ой, мамыньки! — охнула крохотная старушка, едва не выронив из рук сумочку и зажимая ладонями уши.

— Вот тебе и «мамыньки», — поддразнил старушку носатый мужик в кепке и стал протискиваться вперед, к трибуне. — Пропустите честного человека подписаться на кандидата! — голосил он при этом.

— Скорее! — выпалил Подколзин и поспешил за носатым, не отнимая глаза от окуляра камеры.

Клавдия вынуждена была следовать за ним. Оказалось это делом непростым. Со всех сторон толкали, теснили и пару раз едва не сбили с ног.

«Пожалуй, зря я во все это ввязалась, — думала Дежкина, продвигаясь за оператором. — А ведь мне еще надо успеть в магазин заскочить, дома ни крошки хлеба не осталось».

Она давно бы повернула обратно, но еще на подступах к площади Подколзин вручил ей сумку с особо ценным штативом и строго-настрого наказал беречь пуще зеницы ока.

— Иначе не расплатитесь! — шутя пригрозил он.

Делать нечего. Дежкина волокла сумку не столько тяжелую, сколько неудобную и придумывала благовидный предлог для того, чтобы завершить затянувшуюся экскурсию и отправиться домой.

Тем временем оператор успел протиснуться к самой трибуне, у подножия которой стоял широкий стол, покрытый красной материей, а поверх еще и клеенкой.

За столом хозяйничала круглолицая женщина в строгом черном пиджаке. Она протягивала подошедшим привязанную к веревочке шариковую ручку (второй конец веревочки был зажат в ее ладони) и пальцем указывала, где ставить подпись.

— Спасибо, товарищ, — проникновенно говорила она.

— А это еще чего такое? — Перед Подколзиным, как из-под земли, возник крепкий старикан. Он сердито и решительно заглянул в объектив, будто надеялся что-то разглядеть в напластованиях линз, а потом вздернул голову на оператора: — Вы откуда будете, позвольте полюбопытствовать?

— Би-Би-Би, — сказал Подколзин.

— Чево-о? — обалдел старикан.

— Телекомпания такая: Би-Би-Би, — невозмутимо объяснил оператор.

— Американьская?

— Ага, американская…

Лицо старика вдруг пошло крупными бордовыми пятнами, на лбу вздулась сизая вена.

— Братцы! — завопил он истошно. — Братцы, тут на нас опять поклеп возводят! Опять американьцы из своей Би-Би-Би приехали!