— Что-что-что? Несколько раз? Когда же вы успели?

— Последний раз смотрел сегодня утром, в монтажной.

— Не понимаю… Мишенька, что вы мне голову морочите? Вы же сказали, что…

— Однажды я совершенно случайно заснял мафиозную разборку, — Подколзин склонился над столом и доверительно заглянул Дежкиной в глаза. — Уж не помню, как меня занесло в тот заброшенный карьер. Короче, началась дикая пальба, разве что из минометов не молотили. Ну, я упал на землю, а камеру в вытянутой руке держал. Страшно — жуть. Хорошо, меня не заметили, иначе бы мы сейчас с вами здесь не сидели. Ну, я дождался, пока братки между собой окончательно разобрались, и не долго думая прямиком в редакцию. Мне сказали, что репортаж пойдет в вечернем выпуске новостей. Еще бы, материальчик-то о-го-го! А главное — лица этих ублюдков видны, я трансфокатором близко-близко наехал. Ну, включаю вечером телевизор — хренушки, дупель пусто. Звоню в редакцию, а мне с деланным удивлением: «Какой еще репортаж?» И так внятненько, явно давая понять, чтоб я больше не возникал: «Не было никакого репортажа!» И попробуй что докажи, копию-то я не успел сделать. Наверное, в кадре мелькнула какая-нибудь известная рожа, вот наши отважные работнички и не захотели связываться. А надо мной потом вся редакция смеялась, мол, Подколзин до белой горячки допился. И теперь у меня железное правило: отснял материал — мгновенно сделал копию, отснял — копию. Приходилось башлять местным монтажерам до тех пор, пока я не поднакопил деньжат и не купил себе второй «Бетакамчик». Получилось что-то вроде простенькой домашней студии.

— Так, значит… — у Клавдии от волнения даже дыхание перехватило, — вы успели сделать копию?

— И не одну, — с гордостью ответил Подколзин. — Привычка — вторая натура!

— Что же вы молчали?

— Так вы же не спрашивали.

— И я могу взглянуть на пленку?

— Почему нет? Но вряд ли в этом есть смысл… — Михаил заглянул в стакан, но там уже не было ни капли джин-тоника. — Поверьте, пленка ничего вам не откроет. В ней нет ничего такого, за что разумно было бы ударить меня дубинкой по лицу, нацепить вам на голову мешок, да еще и отколошматить вашего мужа.

И все же Дежкиной удалось уговорить Подколзина показать ей видеозапись митинга. Оставив Клавдию в баре, он сбегал куда-то наверх и выяснил, что через несколько минут у одной из засевших в монтажных творческих групп будет обеденный перерыв. Монтажер оказался хорошим приятелем Михаила и позволил ему занять пустующий пульт, даже не потребовав соответствующего вознаграждения.

Первое, что Клавдия увидела на мониторе, — была она сама. Крупным планом на фоне развевающихся красных знамен. Причем Клавдия была настолько увлечена происходящим вокруг, что не заметила, как Подколзин включил камеру и, проверяя работу трансфокатора, направил черную глазницу объектива прямо на нее.

— Боже, какая я ужасная… — скривилась Дежкина. — Я и не подозревала, что у меня такое отталкивающее лицо. Что за глупое выражение? Что за дурацкая улыбочка?

— Да уж, фотогеничности маловато, — бестактно согласился с ней Михаил.

— Мишенька, скажите честно, я и в жизни такая же страшная?

— Вы набиваетесь на комплимент, — улыбнулся Подколзин. — Не горюйте, у вас нормальная реакция человека, который в первый раз увидел себя на экране. Вон, посмотрите на вашего придурковатого коллегу. (В это время в кадр попал Веня Локшин.) Видеозапись немножко размывает черты, понимаете?

— Понимаю… — тихо сказала Клавдия, но легче от этого ей не стало. — Это самое начало?

— Да. Промотать?

— Не надо. — Дежкина подсела поближе к мерцающему экрану монитора.

— У нас всего час.

— Знаю. Успеем.

Поначалу камера нервно дрыгалась из стороны в сторону (вероятно, Подколзин поудобней пристраивал ее на плече) и лица митингующих сливались в единое клокочущее пятно. А вот голоса были слышны отчетливо.

«Такой вы уже нигде ни за какие деньги не купите, а я вам уступлю по дешевке. Портрет юного Ильича».

Точно, именно в этот момент к ним подходила тетка в нелепой фиолетовой шляпе с петушиным пером и предлагала значок с изображением вождя мирового пролетариата в младенческом возрасте. Но в кадр она не попала, Михаил переключил тогда все свое внимание на импровизированную трибуну.

«Закурить не найдется?»

Дежкина сразу вспомнила здоровенного верзилу. Кажется, он был в потертой куртке из плащевой ткани.

«Вопрос власти — коренной вопрос любой революции! Наши идейные противники…»

Ага, это понеслось с трибуны. Истерично орут в мегафон, аж уши закладывает. И толпа отвечает восторженными возгласами и радостными криками.

Вот на постамент поднимается священник, простирает к народу руки и хорошо поставленным голосом затягивает:

«Дети мои! Возблагодарим Господа!..»

— Паноптикум… — Подколзин приглушает звук. — Они бы еще слона притащили.

— Мишенька, а зачем вы так странно снимаете? — осторожно поинтересовалась Дежкина. — Скачете, скачете… Ничего конкретного, только какие-то не связанные между собой обрывки… Не лучше ли было снимать плавненько, красиво?

— Типичная точка зрения дилетанта, — улыбнулся оператор. — Это же рыба!

— Рыба? — не поняла Клавдия.

— Ну, как вам объяснить… Прежде чем материал выходит в эфир, его десять раз монтируют-перемонтируют. Моя задача — успеть схватить все самое интересное, самое запоминающееся, пусть и не выстроенное в логическую цепочку. О, кстати, замечательные типажи.

На экране в это время пикировались толстуха, аппетитно жующая гамбургер, и пацаненок-попрошайка. Вообще-то мерзкое зрелище — что он, что она. Что замечательного нашел в них Миша?

«Эй, телевизор! Меня сними, я сегодня красивый!»

Камера резко прыгает в сторону, и на экране монитора появляется помятая, но счастливо улыбающаяся рожа пьянчуги.

«Простите, а вы по какому принципу выбираете точку?»

Это Венька любопытствует. Хороший он мальчишка, но уж очень о себе высокого мнения. Правильно Подколзин его тогда осадил, наука будет.

«Патриоты!..»

На трибуну вбегает тощий парень с огромным кадыком. Тоже оратор нашелся, в зеркало бы на себя глянул. Несет полнейшую ахинею, а люди внимают ему затаив дыхание. Почему так происходит? Что это? Гипноз?

Клавдия вспомнила, что те же мысли были у нее и на демонстрации.

Сопляку приходит на помощь оратор постарше, и они вдвоем начинают балаболить.

— Вы понимаете, о чем базар? — спросил Михаил.

— Нет, — призналась Дежкина. — Вроде слова знакомые, а общий смысл почему-то не улавливается.

«Пропустите честного человека подписаться на кандидата!»

Это мужик в кепке выныривает из-под камеры и, расталкивая локтями зевак, пробирается к столику регистрации. Камера следует за его широкой спиной, сквозь живой коридор.

Именно в этот момент Клавдию и охватило беспокойство, она начала бояться этой озверелой толпы. Но обратной дороги уже не было, пришлось следовать за Михаилом. Венька молодец — вовремя смылся.

За столиком сидит женщина в черном, протягивает страждущим подписантам шариковую ручку на веревочке и повторяет:

«Спасибо, товарищ!..»

Пока ничего такого, что могло бы вызвать подозрение, не происходит. Другое дело — очень многое остается за кадром… Неужели просмотр видеозаписи так ничего и не прояснит?

«Вы откуда будете, позвольте полюбопытствовать?» Крепкий старикан возмущенно смотрит прямо в объектив.

— Скотина… — Подколзин выразительно хлопнул кулаком по монтажному столу, после чего ловко вытряхнул из пачки сигарету и закурил. — С этого гада все и началось. Если бы не он!..

— Тихо, Мишенька! — взмолилась Дежкина.

«Би-Би-Би».

«Чего?»

«Би-Би-Би».

«Американская? Братцы, опять на нас напраслину возводють! Опять американьцы со своим Би-Би-Би приехали!..»

Камера сотрясается, и ее бросает вниз… множество переминающихся на месте ног. Слышно, как Подколзин тяжело сопит. По толпе прокатывается неразличимый воинственный гул.