Видно, по сердцу Марыльке Сигизмунд. Пусть будет счастлива.

— Иди, дочка, замуж. Иди. Может, у тебя доля счастливее будет?..

Гладил заскорузлой рукой шелковые косы.

Марылька застыдилась, спрятала голову на отцовской груди.

Ночью Лютек долго не спал. Вышел во двор, поглядел на серебряную луну в небе, постоял возле ободранного тына, зашел в овин и тут постоял.

Ударило в нос запахом гнилой соломы. Тихо было, даже мыши не шуршали. А что им здесь делать, если поживиться нечем?

Озираясь, крадучись, прошел Стах в угол овина. Разгреб руками солому, поднял доску, нащупал рукой. Есть. Никуда не делось. И даже полегчало на душе.

Уже возвращаясь в хату, увидал с порога, как далеко на пригорке ярко светились окна панского дома. Вспомнил — еще днем, говорили люди, молодой панич приехал.

Снился в ту ночь Стаху Лютеку Костка Напирский. Будто бы пришел к нему в хату и говорит: «Спаси меня, Стах, от панов. Гонятся за мной с собаками, охотятся на меня, как на зверя. Вот тебе тысяча дукатов золотых, только укрой меня в надежном месте».

«Не нужны мне дукаты твои, — сказал Стах, — я тебя выручу. Надевай скорей мои лохмотья, а я твое платье, придут паны за тобой и меня возьмут».

Так и сделали, а когда пришли паны — взяли Стаха, решив, что он Напирский, и повели его со двора; только странно, подумал во сне Лютек, почему Ганка не голосила…

Стояла Ганка и смотрела вслед, только плакала молча.

Повели Стаха куда-то далеко, а потом он увидел, что это Краков и ведут его во дворец королевский, на Вавель. Но вдруг откуда ни возьмись явился тот казак, что приезжал в Марковецкую гмину и читал посполитым универсал гетмана Хмельницкого.

«Не бойся, — сказал на ухо, — мы тебя выручим», — и исчез.

Уже привели жолнеры Стаха Лютека в королевский дворец. Шляхтичей вдоль степ множество. Кричат злорадно: «Ага, поймали бунтовщика Напирского!» А один как глянет пристально на Стаха и завопил, будто его режут:

«Панове, то не Напирский, то хлоп какой-то!»

«Не кричите, — говорит другой шляхтич, — его посадим на кол, это тоже не худо. Что без него поделает Напирский?»

Стах Лютек вдруг почувствовал в себе такую силу, что сорвал с головы своей шляпу, сбросил кафтан Напирского, вырвался из рун жолнеров, закричал гневно:

«Да, я не Напирский! Я страшнее Костки Напирского!»

И в этот миг раздались выстрелы, ворвались во дворец казаки Хмельницкого, а с ними сам гетман Хмельницкий. Паны-шляхтичи врассыпную. Только напрасно. Переловили их казаки.

…Проснулся Лютек и только глазами хлопал от удивления… Приснится же такое!..

…Через неделю новели дружки Марыльку под венец.

Стах Лютек стоял в костеле. Ему хотелось плакать, хотя полагалось радоваться — выдавал дочку за доброго человека. Но мысль, что и он так же стоял когда-то с Ганкои под венцом, с добрыми надеждами в сердце, только печалила. Ничего радостного не вышло из этих надежд.

Только ксендз стал благословлять, в костел вошла шумная компания; невзирая на то, что находятся во храме божьем, шумели, точно на ярмарке.

Ксендз прервал молитву. Поклонился панам. Люди узнали молодого гетманича. Рассыпая звон шпор, он подошел под благословение к пану пробощу, коснулся губами его руки, уставился глазами на Марыльку. Паны, которые пришли с ним вместе, что-то стали ему на ухо нашептывать.

Как это произошло, никто и оглянуться не успел. Только когда раздался отчаянный вопль Марыльки, Стах Лютек кинулся с кулаками на пана, по напрасно. Гайдуки схватили и швырнули его в угол костела, как мешок. Ударился головой о стену Стах и упал без памяти. Не слыхал, как рыдала Ганка, как кричал Сигизмунд Боярский…

…В хате у Стаха, точно по покойнику, плач стоял.

Плакала Ганка, плакала мать жениха, тряслись руки у старого Боярского. Соседи утешали.

Стах сидел на лавке с перевязанной головой, окаменевший. Отняло речь, высушило слезы страшное горе.

Уже все ушли из хаты. Уже не было ни слез в глазах, ни крика в груди у Ганки, а Стах все сидел на скамейке и покачивался с боку на бок.

С рассветом затопотали лошади у ворот. Немного погодя бледная, как смерть, вошла в хату Марылька, поглядела стеклянными, пустыми глазами на мать, на отца и повалилась ничком, без крика…

Владислав Потоцкий и его коллега Леон Крицкий угощались добрым вином.

В широкие окна большого столового зала, украшенного «о стенам родовыми портретами, вливалось утреннее солнце. У порога стоял управитель Зарембинский и покашливал в ладонь.

— Что тебя душит? — спросил по-приятельски молодой паи.

— О ваша ясновельможность, такой случай… — захихикал, всплескивая руками.

Брови у Владислава Потоцкого поползли вверх. Действительно, управитель — шляхтич толковый, недаром отец хвалил его. Ведь вчера он придумал недурное развлечение. Девушка хоть и была дика, как серна, но все-таки жалеть не приходится. Что ж еще придумал управитель?

— Говори, — он хлопнул в ладоши, припомнив, что так же поступал отец, отдавая приказания своим доверенным слугам шляхтичам.

— Ваша ясновельможность, — управитель подошел ближе, — я сделал, как приказали ваша милость, понес жениху, — тут управитель снова кашлянул, — десять злотых, ваш подарок на свадьбу.

— Ну? — Владислав Потоцкий нетерпеливо постучал каблуком.

— Не застал жениха. Вот деньги. — Зарембинский положил на край стола монеты.

— Нужно было оставить ему.

— Некому оставлять, ваша милость… — Управитель сам наслаждался своим остроумцем…

— А куда же девался жених? — разгневался Потоцкий. — Слушай, Лeoн, это неслыханно! Неужели он убежал?

— Да, ваша милость!

— Воротить! Не может же Марылька остаться без жениха! Свадьба будет нынче. Я так велел. Немедля разыскать и воротить жениха!

— Ваша милость, воротить его никак нельзя. Есть такое место, откуда люди не возвращаются. Даже если бы на то был указ самого короля.

— Ты хочешь сказать… — слегка растерянно начал Потоцкий.

— Именно так, ваша милость: жених решил переселиться в лучший из миров, но выбрал для этого довольно неблагородный способ — он повесился…

Леон Крицкий поставил на стол бокал. Сразу протрезвевшими глазами взглянул на Зарембинского и сказал:

— Я думаю, Владек, нам нужно ехать в Краков.

— Но почему? — заорал Потоцкий. — Какое он имел право, быдло, хлоп поганый?! Он всю свадьбу испортил. Зарембинский, ты должен отыскать для девушки нового жениха. Немедленно. Я так желаю.

— Ваша милость, — управитель низко поклонился, — для меня высокая честь исполнить все ваши приказания, но позволю себе заметить — пусть лучше эта Марылька останется вдовой… Ее отец был в отряде проклятого Напирского.

— Владек, — повторил поручик, — лучше нам ехать в Краков.

— Ты боишься?

— Глупости! — махнул рукою Крицкий. — Хлопов нужно не бояться, а остерегаться, это сказал еще покойный пан Иеремия Вишневецкий, мой дядя; я думаю, его заподозрить в трусости перед хлопами никак нельзя было…

— У меня тут сотня драгун, я прикажу — и они сожгут все село! — надменно провозгласил Потоцкий.

— Ваша милость, это уж совсем лишнее, позволю себе заметить. Хлопы нам нужны. У пас еще много невспаханной земли, еще нужно засеять ее. Я думаю, что если ваша милость согласится, то следует десять злотых послать отцу Марыльки, а самой Марыльке тоже пять злотых.

— Ладно. Это хорошая мысль, пся крев! Возьми эти злотые, Зарембинский, и еще десять дай Марыльке, и скажи, что я ей найду нового жениха.

Подумав, что сотня драгун кое-что стоит, если принять во внимание, что хлопы безоружны, поручик Крицкий снова придвинул к себе бокал, в который рука управителя проворно подлила вина, и, засмеявшись, сказал:

— Як бога кохам, Владек, у твоих хлопов шляхетский гонор!..

— Ах, паша милость, — сказал Зарембинский, — этот гонор навеяло им с востока…

— Хмельницкий и его чернь — вы это хотите сказать?

— Управитель вместо ответа только кивнул головой.