По вот царь Московский взял под свою руку Хмеля и всю Украину. Зашевелилась чернь на Белой Руси. Вопреки желанию, Радзпвиллу приходилось думать об этом. Теперь его владения оказались под угрозой. Что значит этот хлоп Огнивко, будь он один? Но за Москвой и Хмелем пошли селяне со всего этого края, который давно считали покоренным и неспособным на враждебные действия против шляхты.
Какой-то мужик, скот, выдумал Белую Русь! Чернь называет народом! В этих словах нетрудно распознать дух Хмеля. В бунтах и пожарах, омрачивших еще недавно такой спокойный горизонт в землях, подвластных булаве коронного гетмана литовского, нетрудно угадать руку Хмельницкого. Пора эту руку отрубить.
Мысль о том, что войско московское вышло на берега Колодной, все больше тревожит Радзивилла.
С Колодной хорошо виден Смоленск…
Радзивилл как ужаленный вскакивает на ноги.
…Чуть свет Януш Радзивилл покинул замок, держа путь на Шклов. В его владениях Шклов считался жемчужиной. Валы, стены, башни и пушки Шкловской крепости славились своею неприступностью на всю Речь Посполитую.
Опытный фортификатор, немец Геткан, побывав в Шклове, только руками разводил в удивлении и многозначительно восклицал то и дело:
— Oh! Das ist kolossal![23]
Кодак, которым так хвастал покойник Конецпольский, был ничто в сравнении со Шкловом.
В крепости Радзивилл держал большой гарнизон из наемных солдат, были тут и шведы, и французы, и немцы, и англичане, и татарский отряд из Буджакской орды, не говоря уже о трех хоругвях родовитой шляхты, закованной в блестящие латы, с мушкетами и саблями, чеканами и пистолями.
Пороха, ядер, пуль было столько, что их, пожалуй, хватило бы для войска всей Речи Посполитой.
И все же Радзивилл приказал, чтобы два полка драгун, рейтаров и отряд панцирной пехоты, стоявшие постоем под Вильной, выступили на Шклов.
Оп обогнал их на марше.
Сверкали на солнце латы и шишаки. В кольчугах рейтаров, казалось, живыми ручейками переливалось серебро. Кони драгун, все одной масти, ласкали взор. Когда войско увидало карету и свиту коронного гетмана Радзивилла, грянули барабаны, затрубили трубы…
Двадцать одним выстрелом встретили пушки Шкловской крепости прибытие Япуша Радзивилла.
Католические монахи-доминиканцы в белых сутанах, опоясанные кроваво-красными поясами, во главе со своим приором, преподобным отцом Климентием Скоповским, встретили карету Радзивилла за воротами.
Выйдя из кареты, коронный гетман на глазах у воевод, войска, шляхты и мещан, столпившихся на крепостных валах, преклонил колена перед приором и, приняв его благословение, поцеловал ему руку.
Доминиканцы, под перезвон колоколов всех городских костелов, тут же отслужили молебен о даровании победы великому гетману литовскому над мятежными казаками и их покровителями — русскими людьми — и над царем Московским.
Чтобы не тратить времени, Януш Радзивилл сразу же по прибытии призвал к себе своих региментарей.
Они не замедлили явиться. Тут был комендант Шилова, кварцяный полковник Шпачипский, грузный, тяжелый на подъем шляхтич в голубом кунтуше, с глазами навыкат и пожелтевшими от табака усами. Рядом с ним сидели на покрытой ковром скамье полковник Залесский, капитан рейтаров Оскар Руммлер, полковник артиллерии швед Франц Вейде, драгунский полковник Михальский и ротмистр Иероним Ястрембский, который уже два дня ожидал коронного гетмана в Шклове.
Выслушав донесение Шпачипского в готовности крепости, Радзивилл, не скрывая удовлетворения, улыбнулся и не то вопросительно, не то утвердительно сказал:
— Повоюем, панове, як бога кохам!
Оскар Руммлер, оскалив желтые, лошадиные зубы, засмеялся; смех его походил на кваканье лягушки.
Франц Вейде только потянулся. Зазвенели шпоры на его ботфортах.
Полковник Михальский подкрутил свои остренькие усики и, багровея, поспешно сказал:
— Клянусь своей саблей — шайкам Хмельницкого и московским стрельцам не миновать позора.
Ротмистр Ястрембский покачал головой, одернул на груди кунтуш и заметил:
— Если ваша ясновельможность дозволит, я сообщу высоким регимептарям важные новости.
— Покорно прошу пана ротмистра, — учтиво согласился Радзивилл, и регимеитари при этих словах гетмана переглянулись, поняв, что кварцяный ротмистр важная птица.
С каждым словом ротмистра региментари становились все внимательнее, а полковник Михальский понял, что его похвальба была по меньшей мере неуместна.
Голос Ястрембского звучал тихо, но твердо. Он неторопливо пересчитывал полки, которые выступили на Белую Русь и Литву. Перечислил поименно полковников казацких и стрелецких. Сказал о том, что сам царь Алексей Михайлович стал лагерем под Смоленском, а наказной гетман Иван Золотаренко стоит со своими главными силами, насчитывающими около двадцати тысяч сабель, пятьдесят пушек, осадные гуляй-городки, в семи милях от Шклова и что в лесах по берегам Шкловки стали низовые казаки под началом какого-то хлопа, который возомнил себя новым Кривоносом.
При упоминании о Кривоносе Франц Вейде скрипнул зубами. Он до сих пор еще не мог пошевелить правой рукой из-за сабли этого еретика, который вырубил чуть ли не всю гвардию Вейде, забрал все пушки под Немировом, а самого Вейде отпустил, как чужеземца, на честное слово, взяв с него обещание, что тот не будет больше воевать на Украине.
Ястрембсний продолжал, по-прежнему не повышая своего скрипучего голоса, точно читал проповедь монахам-иезуитам, а не беседовал с коронными региментарями. Из его слов региментари узнали еще, что у самого Хмельницкого теперь под булавой десять полков, общим числом в сто двадцать тысяч казаков. Сколько стрельцов и пушек у московитов, доподлинно разведать еще не удалось, но с этими вестями верные люди не замешкаются…
— Итак, — сказал несколько громче Ястрембский, укоризненно обращаясь к нолковпику Михальскому, — говорить о поражении врага несколько преждевременно.
— Пан ротмистр прав, — заметил Радзивилл.
— Но откуда так подробно знает обо всем этом пан ротмистр? — спросил Шпачинский и, поймав предостерегающий взгляд Радзивилла, поспешно добавил: — Прошу прощения у пана ротмистра.
Ястрембский устало подпер голову рукой, и некое подобие улыбки искривило его тонкие губы.
Помолчав немного, Ястрембский снова поклонился коронному гетману и заговорил:
— Известно, что Хмельницкий приказал Золотаренку дать оружие местному изменнику, ватажку взбунтовавшейся черни, какому-то Огнивку… Нельзя допустить этого. Шайку этого Огнивка следовало бы, панове, давно уничтожить… Я знаю, что на это есть мудрая и твердая воля пана великого коронного гетмана ясновельможного пана Радзивилла, — обратился уже к региментарям ротмистр, предупредив этим замечанием вспышку гнева у Радзивилла, который нервно постукивал пальцами по столу, недовольный, очевидно, тем, что кварцяный ротмистр осмелился укорять его.
…Сосредоточенные и молчаливые покинули региментари коронного гетмана, выслушав его приказы. У Радзивилла остался Ястрембский.
По его совету Радзивилл приказал привести к себе киевского полковника Антона Ждановича, которого держал заложником уже пятый месяц.
В случае нужды Радзивилл мог быть учтивым и услужливым до чрезвычайности, больше, чем любой благороднейший придворный кавалер и куртизан Сен-Жерменского дворца в Париже. Но обмануть Ждановича было не так легко.
Киевский полковник, желтый от долгого сидения и мрачных подземельях Шкловской крепости, пощипывал свои седоватые усы и внимательно слушал литовского гетмана.
Радзивилл говорил со Ждановичем как военный с военным. Ему крайне неприятно, что в Варшаве так неучтиво обошлись с паном Ждановичем. Будь на то его воля, он уже давно бы отпустил его с миром к его ясновельможности пану гетману Хмельницкому. Он но станет скрывать от полковника, что некоторые сенаторы, да и сам канцлер, намеревались лишить жизни гетманского посла, но он, коронный гетман литовский грудью встал на защиту его неприкосновенности. Разве такое слыхано? Занести руку на жизнь посла! На такие выходки способен только Станислав Потоцкий, но не он, Януш Радзивилл.
