— Почему дикарка? — неожиданно вступилась Аглая Петровна. — Очень даже красиво и идет к ней.

— Он шутит, Аглаюшка, — весело крикнула Галя. — Он меня не обидит, он у нас тюленчик, спортивный тюленчик, спортивный тюленчик, спортивный тюленчик…

Вот такой, как сейчас, она была раньше всегда. Веселой и задорной. А в тот день была только недолгая вспышка.

— Дикарка! — повторил Вяльцев. — Шла бы ты лучше к главной!

— Успею, Сережа…

Я видел, как у нее в глазах потух свет. Она вдруг как-то съежилась, сняла с себя оба ожерелья, шапочку, вышитую бисером, Лизину рукавичку.

— Еще не все подарки, — негромко сказал Юра. — Еще Костя Иванов.

Костя никогда не ломался, когда его просили показать свое искусство. Он щедро раздаривал своих волков, тигров, львов. У меня до сих пор хранится его слон, сказочно раскрашенный.

— Раз, два, три! — сам себе скомандовал Костя и сдернул платок.

То, что мы увидели, было так неожиданно, что в первую минуту все замерли.

— Костя, — сказала Галя. — Ведь это твой первый человек!

— Всадник без головы! Всадник без головы! — закричали ребята, приподымаясь на локтях.

А те, кто не мог этого сделать, кричали:

— Покажите и нам!

И только Сенечка Мартьянов вежливо откашлялся и негромко попросил:

— Пожалуйста, мне тоже посмотреть!

Обыкновенный конь, оседланный и взнузданный, но взят в ту минуту, когда он с вытянутой шеей и раздувающимися ноздрями бежит рысью и вот-вот перейдет в галоп. Всадник свободно держит поводья. На его плечах широкое серапе, на ногах гетры из шкуры ягуара. Порыв ветра — и плащ открыл часть его фигуры.

Костя не только внимательно прочел Майн Рида и изобразил знакомый призрак, но он еще решил чисто скульптурную задачу: соединил две фигуры, одну в стремительном движении, другую в глубоком и молчаливом раздумье.

— Сильно! — сказал Сергей Вяльцев одобрительно и подошел к Косте. — Прилаживай поскорей голову, и будет вещь!

— Сережа, да ведь это «Всадник без головы», — сказала Галя.

— Вижу! Ничего, способный пацан — закончит!

Кое-кто из ребят не выдержал и фыркнул.

— Ну ладно, потише, — недовольно сказал Юра. — Очень уж мы все умными стали!

Он, вероятно, боялся, что наш гость обидится, но, по-моему, этого не произошло. Тем более что разговор сам собой переключился. Было уже около пяти — время полдника. В честь Галиного приезда с нами полдничали Зоя Владимировна и Елена Николаевна. Под навес вынесли стол, накрыли парадной скатертью, вместо обычного печенья или булочки наша славная повариха Серафима Павловна спекла торт «Сюпрем». Ни на какие уговоры сесть с нами вместе Серафима Павловна не согласилась и только просила через Катю узнать — вкусно ли нам.

— Вкусно! Вкусно! — закричали мы дружно. — Ура Серафиме Павловне!

— Это что — «Сюпрем»! — рассказывал Вяльцев. — Вот в Сочи нас кормили — это да! Каждый день профитроли! Помнишь, Галина?

— Серафима Павловна может и профитроли, — обиженно пискнула Катя.

— Так, значит, вы вместе отдыхали? — спросила Елена Николаевна. — Галя нам ничего не писала…

— Я каждый год только там, другого не признаю, — сказал Сергей Вяльцев и, вынув из кармана черный глянцевитый конверт и потрещав им, выбросил на стол целую пачку фотографий. Они сразу же пошли гулять по рукам.

Сергей Вяльцев на пляже — десять фото, столько же в парке под пальмой, столько же лунной ночью на террасе и даже в Черном море, возле большого камня со штампом «Кавказфото». А вот он вместе с Галей, и штамп «Кавказфото» висит в воздухе над их головами. Эту фотографию рассматривали по-особенному внимательно.

— Какая у вас богатая мускулатура, товарищ Вяльцев, — вздохнула Катя. Никто ее не поддержал. И только Костя Иванов вдруг весело засмеялся. Уж не знаю, что ему пришло в голову.

Галя вместе со всеми рассматривала фотографии. Взгляд ее был задумчив. Мне казалось, она заново переживает этот месяц. И этот золотой пляж, переполненный здоровыми, счастливыми людьми, так не похожий на наши пустые дюны, и эти жаркие густые ночи и знойные вечера…

— Галина, уже шесть, седьмой, пора тебе к главной топать!

Она ничего не ответила и только еще ниже склонилась над фотографиями. За столом стало совсем тихо. Аглая Петровна перестала помешивать ложечкой чай, Елена Николаевна рассматривала узоры на скатерти, а Зоя Владимировна сделала вид, что очень занята тортом.

— Шесть, седьмой, — повторил Вяльцев, — пока выберемся отсюда, — восемь, а с утра тренировка.

Я не понимал, почему он настаивает, чтобы Галя шла к Ольге Сергеевне, не понимал я и Галю: почему она до сих пор не поздоровалась с Ольгой Сергеевной, которая любила ее, как родную дочку. Но, не понимая, я все равно всем сердцем был на стороне Гали. «Не ходи, Галя, не ходи, если не хочешь», — мысленно советовал я.

В это время Галя встала из-за стола и молча направилась в дом. Никто больше не сказал ни слова. А через несколько минут мы остались наедине с Сергеем Вяльцевым.

«По какому праву он здесь распоряжается? — спрашивал я себя. — Что за странную власть имеет он над нашей Галей? И почему она так покорно забыла то, чему сама нас учила?» Галя запрещала нам говорить — пацан, сильно, спрашиваешь… Почему же она разрешала это своему новому знакомому?

Юра, как всегда правильно, угадал мое настроение. Он подозвал меня и нарочито сурово сказал:

— Возьми-ка себя в руки! Не забывай о главном: через полчаса — торжественная линейка. Аглая Петровна, очень прошу вас принести сюда знамя отряда. Оно стоит в зале, в правом углу, в чехле.

И он вынул красный галстук для Сенечки Мартьянова и эмблему юных пионеров — железный костер.

В самом деле, пора взять себя в руки. Пора заняться, делом. Приступаем к выполнению пункта 4 — наиболее ответственного в сегодняшнем распорядке дня.

— Молодцы, пацаны, — похвалил нас Вяльцев, заметив наши приготовления. — Все, значит, как у людей, по всей форме. Мне Галина о вас, пацанах, все уши прожужжала. Уж Галина-то мне о вас всю жилетку проплакала. Если бы не я сам, она бы с вами, пацанами, может целый век и не рассталась!

Много лет прошло с тех пор, и за эти годы мне много пришлось пережить, но той минуты я не могу забыть, да, наверное, никогда и не забуду. Слишком рано мы узнали трудное слово «разлука», слишком рано мы стали расставаться. Мы расстались с домом, с родными, с друзьями, со школой и еще с тем, что незаменимо, — с движением. Но Галя не была связана с нашими старыми потерями. Она была нашей новой судьбой. Нельзя было с ней расставаться.

— Так вот, пацаны, кончилась вольная Серегина жизнь, — закончил он и вдруг спохватился. — Убьет меня Галина за мою откровенность. Вы уж, пацанята, не продавайте меня. Да что вы приуныли? Пришлют вам на место Галины новенькую, пацанята вы все больные — плохую не пришлют.

— Да не может этого быть! — крикнул вдруг Олег Бардин. — Товарищ Вяльцев!

Кажется, и я что-то крикнул. Во всяком случае, мы оба на своих костылях выглядели и воинственно, и жалко.

Не знаю, как бы мы повели себя дальше, если бы не Юра. У меня слезы были очень близко, да и у Олега тоже. А у ребят это необычайно быстро передается. Еще две-три минуты, и поднялся бы общий стон.

Юра поднял руку, и это знакомое движение, единственное, разрешенное ему врачом, остановило нас. Мы услышали его холодный и твердый голос:

— Хорошо, товарищ Вяльцев, мы вас не продадим, — Юра сделал ударение на этом слове, — мы вас не продадим, то есть мы от вас ничего такого не слыхали, а вы… вы, пожалуйста, сами об этом больше не шумите. Идет?

— Ладно, ладно, на Сергея Вяльцева можете положиться. Где тут у вас, пацаны, место для курения?

Нигде у нас такого места не было, но Юра уверенно махнул рукой куда-то в глубь сада. Когда Вяльцев, щелкнув портсигаром, отошел от нас, Олег Бардин недовольно сказал:

— Умничаешь, Юрка! Зачем этот договор? Ну, вышла замуж… Все выходят замуж.

— Вот как! — Юра попытался приподняться на локтях. — А ты подумал о нашей линейке, о Сенечке Мартьянове ты подумал? Ведь мы его сейчас будем в пионеры принимать. Нет, ребята, — обратился он к Олегу и ко мне. — Дайте мне слово покамест помолчать. Олег, горн! — приказал он и повторил: — Горн! — потому что Олег медлил.