— Что вы, больной, с ума сошли? У меня чернила замерзли, а он раздевается. Маша! — крикнула она, приоткрыв дверь. — Маша! Дайте чернила… И потом бланки, у меня бланки кончились.

Никто не отзывался.

— Придется написать вам справку вместо бюллетеня, — сказала женщина в халате. Она вырвала лист из тетради, что-то нацарапала карандашом и протянула бумажку Ивану Николаевичу. — Печать поставите рядом в комнате.

— У меня головные боли, — сказал Иван Николаевич. — То есть не то чтобы боли, а голова кружится.

— Ясно, — сказала женщина. — Пятый месяц блокады, вот и кружится голова. Благодарите немцев. Маша! Бланки! Я не могу работать!

В соседней комнате Иван Николаевич поставил печать на справку, выйдя на улицу, прочел: «Сердечная слабость. (Вместо бюллетеня)» — и сунул бумажку в карман. Он не спеша шел домой, щурясь на неожиданно яркое январское солнце.

Иван Николаевич добрел до своего дома и, не раздеваясь, лег на постель.

Его клонило ко сну, но ему так и не удалось уснуть. Он думал о том, принесет ли что-нибудь жена со службы. Иван Николаевич уже давно завел порядок: по нечетным числам приносила обед жена, по четным он. Но перебои стали обычны.

— Принесла обед, — сказала жена. — На суп ничего не вырезали, потому что он дрожжевой, так что я взяла две каши. Хорошо, Ваня, верно? Ты почему лежишь?

Иван Николаевич молча протянул ей амбулаторную справку.

— Ты бы разделся, Ваня, — сказала жена, убирая подшлемник с постели Ивана Николаевича. — Я сейчас подтоплю.

Но Иван Николаевич покачал головой. Он все время думал о своей странной болезни, называющейся сердечной слабостью. Сердце не беспокоило его, и это еще больше заставляло думать о своей болезни. Снова он плохо спал.

— Ванечка, — сказала утром жена. — Ты сходи за обедом. Ничего, что ты по бюллетеню. Сейчас это можно. Судочки я тебе положила в корзинку. На столе тазик с водой. Помойся, Ванечка.

Иван Николаевич кивнул головой и, вскоре после ухода жены, попробовал пальцем воду в тазике. Вода была ледяная. Он насухо вытер палец и оделся.

В столовой Иван Николаевич встал в очередь в кассу. К нему подошел один из его сослуживцев. Фамилия сослуживца была Счастливченко. Иван Николаевич недолюбливал его.

— Нашего полку прибыло! — крикнул Счастливченко. Иван Николаевич удивленно посмотрел на него. — Вы ж по бюллетеню?

— По бюллетеню.

— Ну вот и хорошо, вот и ладненько. И я по бюллетеню.

— А что у вас, товарищ Счастливченко?

Сослуживец засмеялся:

— Блокадная болезнь, дружище. Сердечная слабость. — И он хлопнул Ивана Николаевича по плечу.

Иван Николаевич вздрогнул от этого приветствия; погодя минуту спросил:

— А как лечиться, товарищ Счастливченко?

— Чудак человек, дорогой товарищ! Только покой. Лежите, сохраняйте энергию, как можно меньше движений. Надо ж чем-то компенсировать организм.

Но тут подошла его очередь, сослуживец ткнул буфетчице веер карточек и, получив талоны, стал звать подавальщицу.

— Мне два супа и одну кашу, — сказал Иван Николаевич.

— Только один суп, — сказала буфетчица.

— Но у меня… — начал оправдываться Иван Николаевич.

— Распоряжение заведующей столовой. Ничего не могу сделать.

Иван Николаевич опешил. Сегодня было четное число, и он должен был принести домой два супа. Он пошел к заведующей. Заведующей не было, дверь была закрыта. Иван Николаевич ждал ее, беспокоясь: супы могли кончиться. Наконец пришла заведующая.

— Вам что, гражданин? — спросила она, открывая дверь к себе в комнату. Иван Николаевич, волнуясь, повторил свою просьбу.

— Распоряжение для того, чтобы его выполняли, — сказала заведующая. — Вы же интеллигентный человек и должны понимать, что сейчас не мирное время.

Разговор шел на пороге, и Иван Николаевич боялся, что заведующая захлопнет дверь.

— Гражданин… — сказала заведующая, но тут мимо них промчался товарищ Счастливченко, крикнув на ходу:

— Привет, привет, дорогая Ольга Михайловна! — И, вероятно заметив расстроенное лицо Ивана Николаевича, попросил: — Дайте Ивану Николаевичу лишнюю порцию супа…

Заведующая рассмеялась, затем лицо ее вновь стало строгим. Она вырвала листок из блокнота и красным карандашом написала: «Два супа». Иван Николаевич вздохнул свободней.

Получив обед, он пошел домой и стал ждать жену.

— Не сердись, Ванечка, что опоздала, — сказала она, снимая пальто. — У нас было собрание после работы. Очень интересно один товарищ рассказывал. Нашито немцев бьют. Скоро, Ванечка, и мы с тобой заживем.

Иван Николаевич рассказал жене о своем походе в столовую, и жена стала разогревать обед.

На следующий день ничего особенного в жизни Ивана Николаевича не произошло. Он лежал и думал о словах товарища Счастливченко. Совет сберегать энергию был совершенно резонен и своевременен. Иван Николаевич пытался сочетать этот совет со словами жены: «Мы еще заживем…»

Такой твердой уверенности в хорошем исходе Иван Николаевич никогда не чувствовал, но все же и ему часто приходила мысль, что ведь кончится когда-нибудь война, выгонят немцев… Вот дожить, дожить до этих времен, пережить все, выжить!

Совет товарища Счастливченко был кстати. Надо экономить энергию, сохранять силы.

Утром четного дня Иван Николаевич твердо сказал жене:

— Я болен. У меня сердечная слабость. Я ходить не буду. Ты пойми.

Жена, стоя уже в пальто, сказала:

— Только я, Ванечка, запоздаю. Я судочки возьму с собой, но только я в вашу столовую после службы зайду. А что, меня пустят туда?

— Пустят, пустят, — сказал Иван Николаевич. — Ты скажи, что моя жена. Спроси там товарища Счастливченко. Он по бюллетеню, но он общественный контроль или… В общем, я не знаю почему, но он всегда там.

Больше Иван Николаевич не вставал с постели. Он лежал в шубе и валенках, натянув на себя одеяло. Жена положила ему на тумбочку возле кровати его любимые книги, но Иван Николаевич не открывал их. Свой паек он разделил на несколько порций и в течение дня несколько раз медленно принимал пищу.

Жена приходила со службы, растапливала печурку, и тогда Иван Николаевич, немного оживляясь, спрашивал ее, видела ли она товарища Счастливченко, и просил жену сбегать в амбулаторию продлить его бюллетень.

Однажды, когда жена была на службе, в дверь постучали. Иван Николаевич удивился: никого, кроме них, уже давно в квартире не было. Иван Николаевич решил дверь не отворять, но стук продолжался с такой настойчивостью, с такой силой, что Иван Николаевич вылез из-под одеяла и, держась руками за стенки коридора, пошел на стук. Он открыл дверь и увидел на площадке незнакомого мужчину. Мужчина был невысокого роста и, как показалось Ивану Николаевичу, немного горбат.

— Вам кого? — спросил Иван Николаевич.

— Вас, — ответил горбун.

— Я болен.

— Знаю, знаю, но вы меня все-таки примите. Я принес вам продукты питания.

Иван Николаевич сам не мог потом объяснить, почему он его впустил. Ведь в тот момент он решительно не поверил ни в какие продукты питания. Мужчина прошел в комнату и сразу начал с дела.

— Хлеб, — сказал он и вынул полбуханки хлеба. — Масло, — продолжал он, показывая на небольшой сверток, — сахар. — И он положил на стол два грязных, но довольно больших куска сахару.

Иван Николаевич как зачарованный смотрел на все это богатство.

— Ну? — спросил незнакомец.

— Что?

— Требуется?

Иван Николаевич со свистом перевел дыхание.

— Я бы купил все это…

— Боюсь, денег у вас не хватит, — весело сказал горбун. — Ну, вот что: я слышал, что вы больны, и решил вам помочь. Давайте меняться. Идет?

— Да, — сказал Иван Николаевич. — Берите, что вам нужно.

— Что значит «берите»! — обиделся горбун. — Я не грабитель с большой дороги.

— Вот стулья очень хорошие, — сказал Иван Николаевич, — а это кресло красного дерева.

— Не валяйте дурака. Что я буду делать с вашими стульями? Печку топить? Покажите ваши часы.