Семья обедала, когда Владимир Павлович вошел в дом. Хозяйка разливала борщ, от которого шел паровозный пар, а хозяин озабоченно разрезал на мелкие кусочки стручки красного перца. За столом сидело пятеро мальчиков, до смешного похожих на того самого Сашу Жилина, которого помнил Владимир Павлович.
Жилин очень изменился. Это был уже пожилой человек. Но выражение доброты не исчезло с его лица даже и теперь, когда оно стало морщинистым и потемнело от времени.
— Володя! — сказал Жилин, вскочил и уронил в борщ ложку. Доброе лицо его выражало сильное смущение. Он взглянул на Владимира Павловича, потом на жену…
— Узнал? — мягко спросил Владимир Павлович.
— Ну конечно… Да, да, конечно, узнал… Володя… М-да…
Владимир Павлович подошел к жене Жилина и все так же мягко спросил:
— А ведь мы с вами тоже были знакомы, не правда ли?
— Ириночка! — сказал Жилин, как показалось Владимиру Павловичу, беспокойно.
— Не учились ли и вы в нашей школе? — продолжал Владимир Павлович. — Класса на три моложе? Я что-то начинаю вспоминать…
Жилин решительно встал и подошел к Владимиру Павловичу:
— Я… Я думаю, нам лучше выйти… при детях неудобно…
— Но почему, собственно, неудобно? — спросил Владимир Павлович.
— Нет, нет, не здесь… Выйдем.
Жилин поспешно вышел из дома. За ним шел Владимир Павлович, пожимая плечами:
— В чем дело, Саша? Что за фокусы? Это на тебя не похоже.
— Ничего, ничего, — говорил Жилин. — Вот скамеечка. Садись, пожалуйста… если хочешь.
— Ну хорошо, сядем… Ну вот, я сел… Садись и ты.
— Нет, я постою, — сказал Жилин, издали тревожно глядя на пять бритых затылочков. С веранды доносился стук ложек. Неожиданно заплакал младшенький.
— Гостеприимный же ты хозяин, — усмехнулся Владимир Павлович.
— Послушай, — сказал Жилин, прислушиваясь к детскому плачу и морщась, как от сильной боли. — Послушай, ты ставишь меня в такое положение… Да и себя…
— Не хочешь меня в дом звать? — сурово спросил Владимир Павлович.
Жилин развел руками, и казалось, что этим движением он защищает свой дом от вторжения.
— Ты бы рассказал мне… — начал Владимир Павлович.
— Да нет уж, чего там…
Жилин махнул рукой.
— Одичали вы здесь, — сказал Владимир Павлович и, не прощаясь, вышел из садика.
Не спеша он направился вниз по Привокзальной улице. Никакого определенного плана у него не было. Просто не хотелось возвращаться в гостиницу, и он снова бродил по городу. Вскоре повеяло сыростью с Волги. Оттуда на город надвигался вечер. Где-то далеко — наверно, на набережной — заиграл духовой оркестр.
«Что же это происходит? — думал Владимир Павлович. — Или в самом деле они здесь одичали? Нет, так нельзя… Ведь он, как-никак, занимает какое-то место под солнцем… Надо жаловаться. Но кому? На что? Друзья его плохо приняли? Совсем не приняли? Но это их личное дело. Ему нехорошо в родном городе? Гостиничный администратор завтра же достанет ему билеты в театр. Это новый театр, гордость города, хорошая труппа, худрук — лауреат… Завтра же он сможет примкнуть к экскурсии на строительство ГЭС, он сможет увидеть работу новых механизмов, недавно прибывших с Урала. Может быть, он хочет осмотреть новые дома в заводском поселке? Пожалуйста! Может быть, музей местной промышленности? И музей с превеликим удовольствием покажут гостю… Но что касается его бывших друзей — никто не властен приказать им… Это их дело — подавать ему руку или нет, пускать в дом или…».
Сильнее, чем когда-либо, Владимир Павлович ощутил щемящее тоскливое чувство. Ни волжские пейзажи, ни вид голубого домика, где он родился и в котором прошло его детство, ни ярко освещенный прожектором памятник Чапаеву, возле которого происходили первые памятные свидания, — ничто не могло скрасить его вынужденное одиночество. Ведь вот о чем он мечтал в Москве: старые друзья, люди, с которыми он провел свою молодость… И Владимир Павлович среди них… Первый среди равных…
«Стоп! — сказал он себе. — Как же я раньше не догадался… Ганечка! Надо повидать Ганечку. Если он жив и здоров и, чего доброго, не уехал отсюда, надо его повидать, поговорить с ним, и тогда все тайное станет явным!»
Ведь Ганечка тоже был в их компании… Правда, он быстро от них откололся. Но что значит «откололся»? Если он жив и здоров и никуда не уехал отсюда, то, конечно, он знает все. Да, уж таков был Ганечка. Он мог умереть от малярии или от чего угодно, мог оказаться в любых широтах, но характер его не мог измениться.
Ганечка был болтун, а от этого не помогает и землетрясение. Да, он был болтун, но болтун вполне, так сказать, честный. Он не мог удержаться от того, чтобы не передать любую новость, доверенную ему. И доверять ему ничего было нельзя — ни своего, ни чужого. Но то, что было ему поведано, передавалось им «в чистом виде». Он ничего не прибавлял и ничего не утаивал. Он обожал новости, смаковал их и, передавая, задыхался от восторга. Но лишнего, «от себя», никогда ничего не прибавлял.
Ганечка был единственным отпрыском когда-то большого и влиятельного семейства зубных врачей. Отец и мать Ганечки, дяди и тетки, родные и двоюродные — все они тоже были зубными врачами. И в то время как Лебедев учился на бухгалтерских курсах, а Рябинин держал экзамен в академию, а Саша Жилин работал чернорабочим на пристани, а Владимир Павлович фланировал по набережной, — Ганечка учился сложным экстракциям, умерщвлению нервов и изучал латинскую кухню.
Если бы Владимир Павлович догадался посетить Ганечку днем, то еще с улицы увидел бы высокий стеклянный ящик с инструментами и подголовник кресла, похожий на шею какой-то хищной птицы.
Он занимал комнату с балконом на улицу. Ход в эту комнату был собственный, независимый от других жильцов. Узкая, обитая войлоком дверь вела в тамбур, похожий на дот с двойными, окованными железом и обшитыми деревом стенами.
Квартира, видимо, перестраивалась и делилась много раз и дот был создан в результате последнего раздела. Все здесь еще носило следы сражения: и вздутые трубы парового отопления, и покосившийся газовый счетчик. Древняя старуха открыла Владимиру Павловичу дверь и провела гостя в комнату. Владимир Павлович увидел высокого, довольно стройного мужчину в белом халате, на котором резко выделялась ярко-черная борода.
— Ганечка?! — сказал Владимир Павлович.
— Боже мой, Вольдемар! — Черная борода быстро очутилась рядом с Владимиром Павловичем. — Вольдемар! Чего только на этом свете не бывает!
Они обнялись, и Владимир Павлович даже всхлипнул.
— Вольдемар! — повторял Ганечка в восторге. — Вольдемар! Как же это я не знал, что ты здесь, у нас?
— Сегодня приехал…
— Уже видел кого-нибудь? — спросил Ганечка ревниво. — Сейчас будем ужинать… Марья! — зычно крикнул он старуху. А когда та вошла, сунул ей деньги и записал, что надо купить.
Владимир Павлович сел за стол, вздохнул и вдруг почувствовал невыносимый голод.
— Дай-ка мне что-нибудь пожевать, — попросил он.
— Сейчас, сейчас, — захлопотал Ганечка. — Что? Целый день ничего не ел?
— Ну да… И ей-богу, я в этом не виноват. Виноваты друзья, черт их дери, или, вернее сказать, бывшие друзья.
— А-а!.. — сказал Ганечка.
— Что?
— Нет, ничего… Просто говорю: «А!» Хочешь рюмку водки?
— Можно. Вообще-то я не пью, у меня печень и так далее… Одно время приходилось выпивать, ну — деловые встречи, нужно так нужно. Но сейчас стиль другой пошел… Что? — спросил он, выпив водки и чувствуя приятное тепло.
— Нет, ничего… Пожалуйста.
— Мне показалось, ты что-то сказал. — Владимир Павлович быстро выпил вторую рюмку и закусил колбасой. — Да, так вот — друзья… Произошло нечто, уму моему непостижимое. Приехал, понимаешь, позвонил Лебедеву. «Да. Нет. Нет. Да». Что за тон? Почему? Понимает он сам, что все это курам на смех? Уездный бухгалтер! Как это у Михалкова: «Один гигант районного масштаба»… Налей-ка мне еще рюмку… Теперь Рябинин. Мятежный дух, доктор Штосман или, как там его, Шокман… В общем, Платон Кречет… душевный разлад и так далее… Какая-то ерунда. Глазами сверкает… Пошел я к Жилину…
