— Не годится использовать боевое оружие для дурацких танцев!

Она продолжала молчать, и Уолтер взорвался.

— Отвечать, когда с тобой разговаривает старший по званию!

Серебряная вспышка жикнула прямо перед глазами, заставив Хаксли отшатнуться. Рыжая стащила повязку и вытерла ей лезвие меча.

— Что… что ты себе позволяешь? — Крикнул Уолтер, которого продолжали игнорировать.

— А? Что? — Завертела головой девушка. — Кто это разговаривает? Никак труп настоящего бойца?

— Что? — Опешил Хаксли.

— Я тебя убила. — Пояснила рыжая с мерзким американским акцентом, коверкающим благородную английскую речь.

— Как это?!

— Полбашки отрезала.

— Что?! Да если бы мы сразились по-настоящему…

— Что? — Передразнила девушка. — Труп хочет со мной сразиться? Максимом на скорость разложения, это да, тут ты выиграешь.

— Как вы со мной разговариваете, вы, рядовой?!

— Ой, гляньте, труп лейтенанта недоволен, что его убил простой рядовой! Ах, какая досада, если бы это был хотя бы полковник, то труп был бы больше рад, и лежал в гробу с улыбкой на оставшейся нижней половине лица.

— Да как ты смеешь! Я адъютант генерала Меллоуни!

— То есть, мальчик на побегушках?

— Что-о-о???

— Ну дава-а-ай! Разно-о-ойся еще тут! — Захихикал рядовой. — Не забудь еще, что тебя побила девка! А твой генерал — дерьмо!

У нее вдруг засверкали глаза, как у кошки, она даже сгорбилась, будто приготовилась прыгать.

— Дерьмо и ворюга! Фантом его покарает!

И выбежала, хлопнув дверью, даже мечи бросила.

Уолтер Хаксли поднял их, любовно погладил бритвенно-острые лезвия, и бережно убрал в лежащие тут же ножны.

— Сумасшедшая! — Пробормотал он.

Русские расположились на плацу, несмотря на мороз, и переговаривались между собой, будто не понимая, почему вокруг них крутятся курсанты и агенты из тех, кто недавно выпустился. Они пели песни под гитару о юности в сапогах, кто-то уже выплясывал что-то похожее на нижний брейк-данс, большинство курили и хитро глядели на американцев. Чтобы не замерзнуть, жгли костерок из ящиков, в которых перевозили новейшие разработки боевой техники. Татьяна возле них даже близко не показывалась, на Родине ее разыскивали за предательство.

— Закурить не найдется? — Наконец подкатила Гувер к одному из русских сержантов.

Тот молча протянул ей квадратную пачку крепчайших дурно пахнущих сигарет с синей картой. Мерида не стала мелочиться и цапнула всю.

— Хорошая сегодня погода, не правда ли? — Подошел с другой стороны Солджер.

— Хорошая. — Отозвался русский, старательно гася искры смеха в глазах.

Говорил он с акцентом, но медленно, понять было можно.

— Холодно только. — Поддакнула Гувер.

— Да разве это холодно! — Оживился сержант. — Вот у нас сейчас…

Лед был сломан, разговор завязался. Гувер и Солджер кивали, ахали и соглашались, что зима без снега — как стол без хлеба, и не забывали договариваться об обмене сухпайков. Остальные американцы тоже занимались бартером, и вскоре уже пробовали гречневую и перловую каши, вкуснейший черный хлеб и тушенку из банок, а русские раскладывали по карманам жвачку, леденцы и прочую сувенирную ерунду, таинственно обещая ночью, когда объявят отбой, пронести на плац огненной воды, чтобы устроить соревнование с японцами, приехавшими со своим сакэ. Украинские военные клялись угостить курсантов салом, «жирным, как ваши мамы». Это было сказано по-русски, но Гувер поняла, и ответила словами, подслушанным у Татьяны Михайлофф в тот жуткий день, когда русская шпионка перед корпоративом сломала сразу два ногтя подряд. Русские ответили восхищенным «о-о-о!», назвали Мериду «своим человеком», а украинцу надавал подзатыльников собственный ефрейтор. Гувер тут же пожелала расширить запас ругательств, в желающих помочь недостатка не было, как сказал один сердобольный лейтенант: «а то что у вас только шит да фак, да факин шит, вот и все радости». Солджер, не выдержав, ушел, так и не поняв, почему ругательством является название женского интимного места с ушами, а почему наличие ушей на этом месте является ругательством, не знали и сами русские.

Пиканье приборов, соревнующихся с тиканьем часов, могло довести до самоубийства закоренелого католика. Еще больше сводила с ума жуткая тишина. Это могло продолжаться часами, он уже знал. Самым невыносимым была не боль или неподвижность, а эти медленно тянущиеся часы и осознание, что их никто не разбавит присутствием, даже соседи по палате, не выдержавшие Дантона даже в бессознательном состоянии. Если бы раненый снайпер по ночам душераздирающе стонал от боли, то это было бы понятно и простительно, бывало, что из больничных лазаретов доносились вопли и погромче, но Джо, обколотый обезболивающим, как заправский наркоман, принимался хохотать, как подорванный, и это звучало так жутко, что матерые агенты слезно упросили Доусона убрать его куда подальше. В результате Дантона перевезли в пустующую сейчас VIP-палату.

Дверь тихо открылась, впустив поток света, бесшумные шаги прокрались к койке, на лоб легли ледяные пальцы, потом сместились на шею, не удержались и погладили по небритой щеке. О прикроватную тумбочку что-то стукнуло, почему-то сильно запахло хвоей. Звук передвигаемого стула, мгновение, и часы заткнулись, запнувшись. Приборы тоже перестали пикать. Опять звук передвигаемого стула, на этот раз совсем рядом с кроватью, и кто-то сел, включил планшет и быстро застучал пальцами по экрану.

— Ты не уйдешь? — Спросил Джо пересохшим горлом, сообразив, что она решила обосноваться здесь надолго.

— Нет. — Ответила Гувер.

— Давно ты знаешь, что я в сознании?

— Как зашла, так и поняла.

— Что ты там делаешь?

— Смешиваю с дерьмом одну фанфикершу, ни писанину которой я убила два часа, а она запихнула в конец поганый слэш! Никто не смеет безнаказанно поганить мой любимый пэйринг!

— Уйди! — Потребовал Дантон, не желавший, чтобы она его видела в таком состоянии.

— Молчи. — Парировала Гувер. — Вам вредно разговаривать, сэр.

— Черт возьми, женщина… — на этом жжение в горле стало невыносимым, и снайпер принялся задыхаться, что отнюдь не улучшило ему настроение.

Гувер быстро встала и принесла маску, плотно прижав ее к его лицу. Жжение в носоглотке и горле прошло, как будто их сбрызнули водой. Мерида опять села и принялась писать дальше.

— Давно я лежу?

— Давно.

— Что со мной?

— Много чего.

— А конкретнее?

— Встанешь — в отчете прочитаешь.

— А чего ты бесишься-то?

— Потому что ты меня бесишь, козел ты самодовольный!

— Да? — Дантон чуть двинул пальцами, коснувшись ее руки, которую она не убрала, а даже взяла его ладонь в свою и переплела пальцы. — За что?

— А что, не за что? — Съязвила она, откладывая планшет.

— Иди-ка сюда. — Дантон попытался подвинуться на узкой койке, чтобы ей тоже хватило места, но Гувер только бессердечно посмеялась над этими жалкими потугами, и самостоятельно умудрилась уместиться на двадцати сантиметрах пространства от него до края кровати, правда для этого ей пришлось закинуть на него ногу.

— Расскажи, как ты меня ненавидишь, а?

— Как? — Гувер жарко и сердито задышала ему в бок. — Так, что в глазах темнеет! Так ненавижу, что иногда взяла бы просто и растерзала на сотню маленьких говнюков! Меня от вашего вида трясти начинает иногда! Так, что сердце останавливается!

Чувствительный щипок с садистским вывертом заставил Джо ахнуть от неожиданности.

— Пытки раненого?!

— Я вам покажу пытки, только встаньте сперва! Сэр, у вас нога сломана в четырех местах, артерия разорвана, проникающее ранение брюшной полости! Так какого черта вы со всем этим не лежали смирно и не ждали помощь, а поперлись добивать свидетелей, как будто там без вас мало желающих было?! Из ваших кишков столько металла вынули, что можно выплавить набор солдатиков!

— А можно глянуть потом? — Любопытно спросил снайпер, только сейчас ощутив, что его нога находится в подвешенном состоянии.